Он уставился в окно.

Было всего шесть утра, и мир пребывал в покое. Проснувшийся раньше других собачник на другом конце улицы побуждал своего шпица очистить желудок. Почтальон неторопливо перемещался от дома к дому и обратно к своему красному минивэну. Но вдруг что-то как будто сдвинулось на тротуаре перед домом, и Толстяк Чарли опустил взгляд. У изгороди стоял человек.

Когда тот заметил, что Толстяк Чарли, в пижаме, смотрит на него сверху вниз, он ухмыльнулся и помахал рукой. Мгновенное узнавание потрясло Толстяка Чарли до глубины души: и усмешка, и этот жест были ему знакомы, хотя он не мог сразу сказать, откуда. Что-то связанное со сном все еще не оставляло Толстяка Чарли, беспокоя и превращая реальность в продолжение сна. Он протер глаза, и человек у изгороди исчез. Толстяк Чарли надеялся, что тот двинулся дальше по улице, в клочья утреннего тумана, забрав с собой и неловкость, и раздражение, и помешательство, которые принес.

И тут в дверь позвонили.

Толстяк Чарли накинул халат и спустился.

Он никогда, ни разу в жизни, не использовал дверную цепочку, но на этот раз, прежде чем повернуть ручку двери, накинул цепочку и лишь тогда на шесть дюймов приоткрыл дверь.

– Доброе… – сказал он осторожно.

Улыбка, которая пробилась сквозь щель, могла бы осветить небольшую деревню.

– Ты звал, и я пришел, – сказал незнакомец. – Вот. Ты собираешься впустить меня, Толстяк Чарли?

– Кто вы? – сказав это, он уже знал, где видел этого человека: на похоронах матери, в маленькой часовне при крематории. Именно там он в последний раз видел эту улыбку. И он уже знал ответ, еще до того, как человек произнес хоть слово.

– Я твой брат, – сказал тот.

Толстяк Чарли закрыл дверь. Он снял дверную цепочку и открыл дверь настежь. Человек никуда не делся.

Толстяк Чарли в точности не знал, как приветствовать брата, в которого он прежде не верил. Так они стояли, каждый на своей стороне, пока брат не сказал:

– Зови меня Пауком. Войти пригласишь?

– Да. Я. Конечно. Ну да. Прошу. Заходи.

Толстяк Чарли провел человека наверх.

Невозможное случается. И когда это происходит, большинство из нас с этим справляется. Сегодня, как и в любой другой день, около пяти тысяч человек на этой планете получат один-шанс-на-мил-лион, встретившись с чем-то необыкновенным, и никто из них не откажется верить собственным глазам. Большинство просто скажет на своем языке что-то вроде «чего на свете не бывает» – и пойдет себе дальше. Так что пока какая-то часть Толстяка Чарли пыталась придумать логичное, разумное, здравое объяснение происходящему, большая его часть уже привыкала к мысли, что брат, о существовании которого он не подозревал, поднимается за его спиной по лестнице.

Они дошли до кухни и остановились.

– Хочешь чаю?

– А кофе есть?

– Боюсь, только растворимый.

– Сойдет.

Толстяк Чарли включил чайник.

– Издалека, значит? – спросил он.

– Из Лос-Анджелеса.

– Как долетел?

Человек присел за стол. Пожал плечами с таким видом, который мог означать что угодно.

– Хм. Надолго к нам?

– Я как-то не думал об этом. – Человек, то есть Паук, озирался по сторонам, будто ему никогда не доводилось бывать на кухне.

– Кофе какой предпочитаешь?

– Черный как ночь, сладкий как грех.

Толстяк Чарли поставил перед ним чашку и передал сахарницу.

– Угощайся.

Пока Паук, ложка за ложкой, накладывал в кофе сахар, Толстяк Чарли сидел напротив и смотрел.

У них наблюдалось семейное сходство. Это неоспоримо, хотя только им нельзя объяснить то чувство близости, которое Толстяк Чарли так явно ощутил, увидев Паука. Брат выглядел так, как хотел бы выглядеть Толстяк Чарли, когда его не отвлекал от этих мыслей парень, которого он с легкой досадой и утомительной регулярностью видел в зеркале ванной. Паук был выше, стройнее и круче.

Он носил черно-алую кожаную куртку и черные кожаные леггинсы (в которых чувствовал себя очень естественно). Толстяк Чарли пытался вспомнить, во что был одет стильный парень из его сна. Но было в нем что-то еще: сидя за столом напротив этого человека, Толстяк Чарли чувствовал себя нелепым, нескладным и не очень умным. Дело было не в одежде, которую носил Паук, а в понимании того, что если так оденется Толстяк Чарли, выглядеть он будет как пугало огородное. И дело было не в том, как Паук улыбался – ненарочито и радостно, – а в холодной, неопровержимой уверенности Толстяка Чарли, что он может до конца времен репетировать такую улыбку перед зеркалом, но ему никогда не удастся улыбнуться хотя бы наполовину столь обаятельно, дерзко и столь обходительно.

– Ты был на кремации мамы, – сказал Толстяк Чарли.

– Я собирался подойти к тебе после службы, – сказал Паук. – Но не был уверен, что это хорошая идея.

– Лучше бы подошел. – Толстяк Чарли подумал о чем-то и продолжил: – Я было решил, что ты и на похороны отца явишься.

– Что? – спросил Паук.

– На его похороны. Во Флориде. Пару дней назад.

Паук покачал головой.

– Он не умер. Если бы он умер, я бы точно об этом знал.

– Он умер. Я зарыл его. В смысле, засыпал могилу. Спроси миссис Хигглер.

– Ну и как он умер? – спросил Паук.

– Сердечный приступ.

– Это ничего не означает. Кроме того, что он умер.

– Ну да. Он и умер.

Паук перестал улыбаться и уставился в свой кофе, словно предполагая, что на дне чашки сможет найти ответ.

– Мне нужно проверить, – сказал Паук. – Не то чтобы я тебе не верил. Но когда речь идет о твоем старике… Тем более когда твой старик – это мой старик… – И состроил гримасу.

Толстяк Чарли знал, что она означает. Он сам, про себя, конечно, корчил такую рожу, и не один раз, когда речь шла о его отце.

– Она живет все там же? По соседству с нашим бывшим домом?

– Миссис Хигглер? Да. Там.

– Ты привез оттуда что-нибудь? Картинку или, может, фотографию?

– Да, целую коробку. – Толстяк Чарли еще не открывал большую картонную коробку, она так и стояла в гостиной. Он принес коробку на кухню и поставил на стол. Взял кухонный нож и разрезал упаковочную ленту. Паук залез в коробку своими тонкими пальцами и быстро перебирал фотографии как игральные карты, пока не вытащил ту, на которой их мать и миссис Хигглер сидят на крыльце, двадцать пять лет назад.

– Крыльцо еще на месте?

Толстяк Чарли попытался сообразить.

– Думаю, да, – сказал он.

Позже он силился припомнить, картинка ли стала очень большой или Паук сделался совсем маленьким. Он мог поклясться, что на самом деле не случилось ни того, ни другого, однако несомненно то, что Паук вошел в фотографию, которая замерцала, покрылась рябью и поглотила его целиком.

Толстяк Чарли протер глаза. Было шесть утра, и он сидел на кухне один. А перед ним на столе стояли коробка с бумагами и фотографиями и пустая чашка, которую он переставил в раковину.

Пройдя через гостиную в спальню, Толстяк Чарли лег на кровать и проспал до звонка будильника, который раздался ровно в семь пятнадцать.

Толстяк Чарли проснулся.

Воспоминания о сне, где он встречался с кинозвездным братцем, смешались со сном, где президент Тафт заглянул на огонек, прихватив с собой полный актерский состав мультфильма «Том и Джерри». Толстяк Чарли принял душ и на метро отправился на работу.

Весь день он ощущал, что в его голове что-то засело, но никак не мог понять, что именно. Он все путал, все забывал, а в какой-то момент запел за столом – не от хорошего настроения, но запамятовав, что этого делать не следует. И лишь когда Грэм Коутс собственной персоной просунул голову в кабинет Толстяка Чарли, тот понял, что поет.

– Никаких радио, уокмэнов, MP3-плейеров и подобных музыкальных устройств в конторе, – сказал Грэм Коутс, бросив на него свой хорьковый взгляд. – Это привносит апатичное настроение, а такого никто на рабочем месте терпеть не станет.