Он постоянно чувствовал недомогание: «вот уже по крайней мере три года, как меня ежедневно мучат головная боль и головокружение», — пишет он одной из своих сестер. И все-таки он не сдается, он не может поддаться недугам и слабостям, он должен, стиснув зубы, трудиться, упорно работать, работать во что бы то ни стало, ибо он должен жить и овладевать знаниями.

От природы он отнюдь не был педантом и аккуратистом. Но он выработал в себе систематичность, точность и четкость в научном исследовании.

Крохотная его комнатушка (на верхнем этаже в доме по пьяцца Карлина, 8) была загромождена не только книгами — чуть ли не под потолок вздымались картотечные ящики, он заносил на карточки самое интересное из прочитанного им, ничто не должно было исчезнуть втуне.

Научные занятия увлекали его, и, однако, он не чувствовал, что делает то, что нужно, что путь, на который он вступает теперь, избран им окончательно и бесповоротно.

Он порою испытывает колебания. И в письмах его порою проскальзывают трагические нотки.

Вот выдержка из письма его к сестре, письма первой туринской эпохи:

«Я жил в течение двух лет вне мира, почти как во сне. Я жил только мозгом и совсем не жил сердцем. Но я работал. Возможно, я работал слишком много, больше, чем мне позволяли мои силы. Я только работал, чтобы жить, я должен был также и отдыхать и развлекаться. За эти два года я, может быть, ни разу не засмеялся, так же как ни разу и не заплакал».

И он продолжал свои признания:

«Я похож на медведя и внешне и внутренне».

В эти годы ему особенно свойственны раздражительность и замкнутость. Его еще мучат сомнения, еще не завершились поиски своего пути, поиски длительные и далеко не всегда легко дававшиеся ему…

В Туринском университете Антонио Грамши познакомился с новейшими веяниями в науке и философии, в Турине он прошел путь от гегельянства (поначалу воспринятого через труды модного тогда Бенедетто Кроче) к марксизму. Впрочем, годы эти в жизни Антонио — это не просто годы ученых занятий. Это его, Антонио Грамши, университеты — примерно в том же смысле, как понимал это слово Горький.

«Этот орел еще не умеет летать», — сурово замечает Тольятти о студенческих годах своего друга.

Может быть, Антонио нелегко давалась наука полета. Как бы то ни было, он научился летать.

Близилась война, но мало кто предчувствовал это: разве что приверженцы наиболее радикальных общественно-политических учений; впрочем, тогда еще к ним мало кто прислушивался.

Не предчувствовал ее, по-видимому, и ученый синьор Бенедетто Кроче, властитель дум историков и философов Италии. Бенедетто Кроче был учеником Антонио Лабриолы, первого итальянского марксиста, но сам он был от марксизма весьма далек, а учитель его, будучи кабинетным ученым, мало что мог сделать для распространения марксизма в Италии. Правда, Лабриола опубликовал несколько весьма ценных работ марксистского характера, оказавших впоследствии большое влияние на развитие общественной мысли.

Следует сказать, что непосредственное влияние трудов Антонио Лабриолы на формирование мировоззрения юного Грамши было поначалу не слишком велико. Характерно, что в объемистом томе юношеских произведений Грамши имя Лабриолы упоминается один раз. Иначе обстояло дело с влиянием Бенедетто Кроче. И тому были весьма веские причины.

Итальянская философия, да в конечном счете и вся итальянская культура конца XIX века, а в какой-то мере и первых лет века XX испытывали значительное воздействие позитивизма. Позитивисты претендовали на то, что они исходят не из умозрительных построений и словесных умствований, а всегда остаются на почве фактов, исходят из одних только фактов. Позитивисты сыграли поначалу положительную роль в развитии научной мысли Италии. Они провели ряд ценных социологических исследований, изучали экономику сельского хозяйства, взаимоотношения городов и аграрных районов страны. Но переход от описания внешних фактов к более широкому взгляду на вещи, широкое обобщение на основе полученных результатов — все это оказалось уже вне возможностей позитивистской школы. А порой позитивисты становились на совсем уж наивные исходные позиции. Ими предпринимались, например, попытки изучать историю человеческого общества путем приложения к этому обществу законов механики… Естественно, что это был в конечном счете совершенно неплодотворный метод и ради дальнейшего развития науки следовало решительно преодолеть его.

Преодоление позитивизма на рубеже двух столетий осуществили люди, стоящие на марксистских позициях. Так было в России. И так было в большинстве развитых стран Европы. Иначе обстояло дело в Италии.

Здесь основную роль в борьбе с позитивизмом сыграли течения немарксистского характера. И знаменосцем «антипозитивистского восстания» стал в Италии уже упомянутый выше Бенедетто Кроче.

«Антипозитивистское восстание» увенчалось успехом. По сути дела, Кроче ратовал за восстановление в своих правах диалектического метода. За то, чтобы под углом зрения диалектики рассматривать природу и общество. Позитивисты сочли гегельянство ненужным балластом.

Бенедетто Кроче отказался от статичного позитивистского подхода к вещам и событиям. Позитивистской схематике Кроче противопоставлял живую и яркую картину жизни, постоянно движущейся, преображающейся, изменяющейся, находящейся в вечном и непрестанном развитии. Вот и сама история согласно Кроче есть не что иное, как эта вечно развивающаяся жизнь.

Учение Кроче быстро овладело умами юных мыслящих итальянцев. Многих привлекла его борьба против католицизма, поповского обскурантизма, борьба за свободомыслие, за светскую культуру. Бенедетто Кроче не уводил философию в какие-то мистические заоблачные дали. Напротив, он старался приблизить ее к живой жизни, к ее задачам и запросам.

Сочинения Кроче сильнейшим образом повлияли на мировоззрение молодого Грамши. На пути к марксизму он, если можно так выразиться, перенес «детскую болезнь» крочеанства.

Много лет спустя в письме от 17 августа 1931 года Антонио Грамши признается: «Все мы, кто безоговорочно, кто не во всем соглашаясь, участвовали в движении за нравственное и духовное преобразование Италии, начало которому положил Бенедетто Кроче»[3].

Впоследствии Антонио Грамши осознает бесчисленные слабости крочеанства, принижение значения научного познания, идеалистическую трактовку понятия истории вообще, ибо История согласно Кроче так же, как и все существующее, является не чем иным, как проявлением саморазвивающегося духа.

Европа бодрствовала с оружием в руках. Это обстоятельство не было откровением для вдумчивого и не слишком обольщающегося Ромена Роллана, но этого обстоятельства не замечали те историки, философы и литературоведы, которые все еще стояли на позициях оптимистического самоупоения.

Для того чтобы уразуметь это, буржуазные философы тогдашней Европы были в большинстве слишком радужно настроены и обольщены внешними проявлениями капиталистического прогресса.

Промышленность Италии процветала, в сельском хозяйстве севера Италии также намечались заметные преобразования. Одним словом, реальная действительность как будто бы не давала оснований для чрезмерных страхов и опасений.

Тем не менее наиболее проницательные, наиболее ясно и четко мыслящие умы не могли не обратить внимания на то, что в жизни итальянской нации начинают проявляться определенные кризисные явления.

И одно из них было чрезвычайно знаменательным. В последние десятилетия XIX века, после завершения политического объединения страны, интеллигенция прониклась живым интересом к судьбам самой обездоленной части населения и обратилась к социализму. Это был могущественный и великодушный порыв. В Италии не было, можно сказать, ни одного известного писателя или ученого, который не пожелал бы связать себя с социалистическим движением. Степени и формы этой связи были, естественно, различными, но одно было бесспорно: связь эта наличествовала и как бы окрасила в свой цвет есю только что минувшую эпоху.