«Развлекайтесь, дорогие», — говорит Шарлю и Дэдэ отец. Долго стоит он на пристани и смотрит на удаляющийся дымок парохода.

Виктор Гюго понимает, как хотелось бы его жене и детям вернуться во Францию и зажить по-прежнему. Из-за него они принуждены коротать свои дни вдали от Парижа, на этом уединенном острове. Он и сам тоскует по родине, но вернуться — это значило бы склонить голову перед империей, признать себя побежденным, протянуть руку деспоту. Этому не бывать.

А деспот не прочь укротить поэта-обличителя, заставить его умолкнуть. Не пора ли? Наполеон III делает либеральный жест — он выпускает указ об амнистии ссыльным и в числе их Виктору Гюго. Многие изгнанники возвращаются на родину. Старые друзья зовут Гюго. Но поэт остается в добровольном изгнании. Он не пойдет на примирение с империей. «Долг суров, — пишет Гюго старой знакомой Луизе Бэртен. — Он мне помешал вернуться. Я страдаю, но я поступил правильно».

18 августа 1859 года в газетах Лондона и Брюсселя опубликована декларация Виктора Гюго по поводу амнистии:

«Поскольку это касается меня, никто не дождется, чтобы я обратил хотя бы малейшее внимание на то, что именуют амнистией.

При нынешнем положении Франции моим долгом является безусловный, непреклонный, вечный протест.

Верный обязательству, принятому мною перед своей совестью, я разделю до конца изгнание, в котором пребывает свобода. Когда вернется свобода, вернусь и я.

Виктор Гюго».

Темное небо. Ночь. И в глухом мраке еще чернее этого неба вздымается высокий столб. Перекладина. Петля. Страшная петля, сжимающая горло человека на виселице.

Он был настоящим человеком. Простой виргинский фермер встал на борьбу против рабства, позорящего его родину. И за это его повесили…

Гюго молча смотрит на свой рисунок. Он выразил в нем какую-то частицу того, что переполняет его душу.

Узнав о приговоре американского суда по делу Джона Брауна, Гюго пытался спасти его. 2 декабря 1859 года в газетах появилось обращение поэта к американскому правительству, суду, народу, к человечности и совести.

«Когда мы думаем о Соединенных Штатах Америки, перед нами встает величественный образ Вашингтона.

Однако вот что происходит сейчас на родине Вашингтона. В Южных штатах существует рабство, и эта чудовищная нелепость возмущает разум и чистую совесть жителей Северных штатов. Некий белый человек, свободный человек Джон Браун задумал освободить этих рабов, этих негров. Если какое-либо восстание можно признать священным долгом человека, то прежде всего таковым является восстание против рабства. Это благое дело Джон Браун решил начать с освобождения рабов в штате Виргиния… Не найдя поддержки, Джон Браун все же начал борьбу; собрав горсточку храбрецов, он вступил в бой; его изрешетили пулями; двое юношей, его сыновья — святые мученики! — пали рядом с ним; его самого схватили… Джон Браун и его четыре соратника… предстали перед судом. Как велся процесс? Скажу об этом в двух словах. Джон Браун лежит на складной койке… кровь, капающая из шести едва затянувшихся ран, просачивается сквозь тюфяк. Перед глазами Брауна тени его погибших сыновей; возле него, израненные, обессиленные, четверо его товарищей… документы, на которых основано обвинение, частью фальшивы, частью подчищены; свидетели защиты не допускаются; защитникам не дают говорить; во дворе суда две пушки, заряженные картечью… сорокаминутное совещание суда — три смертных приговора. Клянусь честью, это произошло не в Турции, а в Америке.

Нельзя безнаказанно совершать такие преступления перед лицом всего цивилизованного мира. У мировой совести зоркий глаз…»

Гюго говорит о том вреде, который принесет убийство Джона Брауна американцам, о том несмываемом позорном пятне, которое ляжет на всю страну, если приговор будет приведен в исполнение…

«Да, пусть знает Америка, пусть помнит: есть нечто более страшное, чем Каин, убивающий Авеля, — это Вашингтон, убивающий Спартака».

В тот самый день, когда было опубликовано это воззвание, Джона Брауна повесили. Поэт не может думать ни о чем другом: «На душе тяжесть, — пишет он Жорж Санд, — они убили Джона Брауна. Убийство было совершено второго декабря. Объявленная ими отсрочка оказалась гнусной хитростью, средством усыпить всеобщее негодование. И это сделала республика!..»

«Надо, чтоб французская демократия подхватила брошенный мной клич», — пишет он Полю Мерису.

«Рабство должно быть уничтожено, пусть это даже расколет надвое американскую республику, — заявляет поэт в письме в парижскую газету „Шаривари“. — Джон Браун разорвал завесу, вопрос об Америке стал теперь столь же вопиющим, как вопрос об Европе».

По своему рисунку Гюго заказал гравюру. Она тоже послужит оружием в борьбе против тьмы.

После выступления в защиту Брауна популярность поэта-трибуна еще возросла. Письма к нему летят теперь с далеких континентов. Вот конверт с маркой Республики Гаити. О судьбе негров Гаити Гюго впервые задумался еще шестнадцатилетним мальчиком, когда начал писать свою повесть «Бюг Жаргаль».

Гаитянцы сбросили гнет поработителей-французов, и теперь на этом далеком острове республика.

«Ваше письмо глубоко взволновало меня, — обращается Гюго 31 марта 1860 года к редактору гаитянской газеты „Прогресс“. — Вы, сударь, благородный представитель негритянской расы, той части человечества, которую в течение столь долгих лет притесняли и не признавали…

Я люблю вашу страну, вашу расу, вашу свободу, вашу революцию, вашу республику. Ваш великолепный, благодатный остров пленяет сейчас все свободные души; он подал великий пример: он сломил деспотизм. Он поможет нам сломить рабство. Ибо рабство в любых своих видах исчезнет. Южные штаты убили не Джона Брауна, они убили рабство… Клеймите же и дальше это преступление и крепите вашу революцию… Ныне Гаити источник света. Как прекрасно, когда один из факелов прогресса, освещающий путь человечества, держит рука негра!

Ваш брат Виктор Гюго».

Он продолжит борьбу против рабства и колониализма и в последующие годы изгнания, откликаясь на призывы, несущиеся к нему.

Руки деспотов, хищные руки душителей тянутся во все концы земли. Им мало Европы, они душат народы других континентов. Жалобы вулкана Момотомбо из «Легенды веков» звучат все с той же силой.

Миропомазанный бандит Наполеон III посылает в 1863 году войска в Мексику, он хочет уничтожить республику, поработить мексиканский народ, посадив на трон своего ставленника. Защитники Пуэблы обращаются к французским солдатам с воззванием:

«Кто вы такие? Солдаты тирана. С вами Наполеон, а с нами Виктор Гюго».

С далекого Гернсея в Мексику несется слово поэта-изгнанника, оно опубликовано в газетах Пуэблы:

«Защитники Пуэблы!

Разумеется, я за вас.

С вами воюет не Франция, а империя. Да, я за вас. Мы противостоим империи, вы — на своем посту, я — на своем, вы — у себя на родине, я — в изгнании. Сражайтесь, боритесь, будьте непреклонны… Наши солдаты неповинны в этой войне. Они страдают от нее так же, как и вы, и обречены на страшную муку вести эту войну, ненавидя ее… Я твердо надеюсь, позорная попытка, предпринятая империей, не удастся».

Мексиканцы отважно боролись и изгнали захватчиков. Республика была восстановлена.

24 ноября 1867 года Гюго приветствовал граждан Пуэрто-Рико, доблестно защищавших свою свободу. «Пусть Испания убирается из Америки… Куба должна быть свободной, как и Сан-Доминго… Свобода мира — это свобода каждого народа в отдельности».

Ровно через год, приветствуя установление республики в Испании, поэт снова призывает ее дать свободу Кубе, поднимает голос против рабства в колониях.

«Свобода исключает монархию наверху и рабство внизу… В истории работорговли есть отвратительная дата 1768 год. В этот год преступление достигло максимума: Европа украла у Африки сто четыре тысячи негров и продала их в Америку. Сто четыре тысячи! Никогда еще не было такой огромной продажи человеческого мяса… Так отметьте же этот столетний юбилей отменой рабства!.. Позади прогресса вечно зияет пропасть. Кто пятится, тот падает в нее».