– Ну, нас, старых выпускниц, тоже едва ли станут описывать в восторженных письмах, – заметила Гарриет. – Посмотрите, например, на Габбинс.

– Ах, дорогая моя! Такая страшная зануда! И вся держится на одних булавках. Хоть бы шею помыла.

– Я думаю, – педантично вставила мисс де Вайн, – что это естественный цвет ее кожи.

– Тогда надо есть морковку для очищения организма! – отрезала мисс Мартин, отбирая у Гарриет ее мантию. – Нет, не беспокойтесь, у меня это и минуты не займет – брошу их в окно профессорской. И не смейте убегать, а то я ни за что вас не найду!

– У меня волосы растрепаны? – спросила мисс де Вайн, которая, лишившись мантии и шапочки, оказалась вдруг не чужда человеческой слабости.

– Ну-у, – протянула Гарриет, рассматривая пучок густых серо-стальных волос, из которого торчали бесчисленные погнутые шпильки, напоминающие крокетные[37] воротца. – Они немного распустились.

– Всегда так, – посетовала мисс де Вайн, беспомощно пытаясь вправить шпильки. – Надо постричься, наверное, будет меньше хлопот.

– А мне нравится так. Вам идет большой пучок. Можно я попробую?..

– Буду вам очень признательна, – сказала мисс де Вайн, с облегчением позволив Гарриет заняться непокорными шпильками. – У меня ужасно неловкие пальцы. И вообще у меня где-то есть шляпа, – добавила она, обведя неуверенным взглядом двор колледжа, словно шляпа могла сыскаться на какой-нибудь ветке. – Но надо дождаться декана – она просила. Ох, спасибо, так гораздо лучше. Чувствуешь себя намного уверенней. А вот и мисс Мартин. Мисс Вэйн любезно согласилась убрать волосы Белой Королеве[38]. Но может, мне все же надеть шляпу?

– Не сейчас, – решительно отчеканила мисс Мартин. – Я собираюсь выпить чаю, и вы тоже. Умираю от голода! Я весь день таскалась за профессором Бонифейсом – ему девяносто семь, и он практически выжил из ума – и орала ему в глухое ухо до одурения. Который час? Я как индюшка Марджори Флеминг[39] – мне “много раз плевать” на встречу выпускников. Надо срочно чего-нибудь съесть и выпить. Давайте-ка двинемся к столу, пока мисс Шоу и мисс Стивенс не слопали все мороженое.

Ну, пока вроде все идет неплохо, думала Гарриет, переодеваясь к ужину. Были, конечно, и неприятные минуты – хотя бы попытка возобновить общение с Мэри Стоукс. Еще она столкнулась с тьютором по истории, мисс Гильярд, которая всегда ее недолюбливала, и та сказала, иронически скривив губы и подбавив яду в голос: “Говорят, мисс Вэйн, что с тех пор, как мы видели вас в последний раз, вы приобрели самый разнообразный опыт”. Но было и немало хорошего, такого, что позволяло надеяться на постоянство в Гераклитовой вселенной. Она чувствовала, что сможет, пожалуй, пережить торжественный ужин, хотя Мэри Стоукс предусмотрительно устроила так, чтобы они сидели рядом, и это не радовало. К счастью, по другую сторону будет сидеть Фиби Такер (в здешней обстановке Гарриет привычно называла их про себя Стоукс и Такер).

Когда процессия медленно поднялась за Высокий стол и была произнесена благодарственная молитва, Гарриет поразило, какой страшный шум стоит в трапезной. Он оглушал, обрушивался на нее всем весом и грохотом ревущего водопада, звенел в ушах, словно молот обезумевшего кузнеца, он разрывал воздух металлическим треском, как пятьдесят тысяч наборных машин разом. Это две сотни женщин одновременно тараторили высокими, резкими голосами. Она совсем позабыла это ощущение, но теперь вспомнила, как в начале каждого триместра ей казалось, что, если гвалт продолжится еще хоть минуту, она точно сойдет с ума. Обычно через неделю ощущение притуплялось. Но сейчас шум атаковал ее отвыкшие нервы с удвоенной яростью. Кто-то кричал ей прямо в ухо, она, кажется, кричала в ответ. Гарриет с беспокойством взглянула на Мэри – как выносит все это больной человек? Та, казалось, ничего не замечала – она была оживленнее, чем днем, и что-то весело вопила в ухо Дороти Коллинз. Гарриет повернулась к Фиби:

– Боже! Я и забыла, что здесь такой галдеж. Если кричать, то охрипнешь как ворона. Лучше буду выть тебе в ухо пароходной сиреной. Ты не против?

– Нисколько. Я прекрасно тебя слышу. И зачем только бог дал женщинам такие визгливые голоса? Не то чтобы меня это очень раздражало. Мне это напоминает ссоры туземцев. Кстати, еда неплохая. Суп гораздо лучше, чем был при нас.

– Специально постарались к празднику. Кроме того, новый казначей, я слышала, неплохо справляется, кажется, она специалист по внутренней экономике. Старая добрая Стрэдлс не снисходила до таких мелочей, как еда.

– Да, но мне нравилась Стрэдлс. Она была ко мне очень добра, когда я свалилась больная перед самыми экзаменами на степень. Помнишь?

– А что с ней сталось, когда она ушла?

– О, она теперь финансовый распорядитель в Бронте-колледже. Финансы ведь ее конек, она настоящий гений во всем, что касается цифр.

– А что та женщина – как ее? Пибоди? Фрибоди? Ну, знаешь, которая всегда заявляла, что цель ее жизни – стать казначеем в Шрусбери?

– Ох, господи! Она совсем свихнулась на какой-то новой религии и стала жить в секте, где все ходят в набедренных повязках и наслаждаются свободной любовью, орехами и грейпфрутами. Агапемон[41] и всякое такое. Если ты о Бродриб.

– Точно, Бродриб, я же говорю, похоже на Пибоди! Надо же, была такая практичная, так строго одевалась!

– Видимо, это реакция. Подавленные эмоции, инстинкты и тому подобное. Она ведь при всем при том была ужасно сентиментальна.

– Ну да. Вечно подлизывалась. У нее была grande passion[42] к мисс Шоу. Но мы все были тогда страшно скованные.

– Ну, нынешнее поколение от этого не страдает, вот уж кто абсолютно раскован.

– Да ладно тебе. Мы тоже пользовались некоторой свободой. Не так, как было до степеней. Мы не были монашками.

– Ну, мы все-таки родились еще до войны, нас воспитывали в довольно строгих правилах. У нас было чувство ответственности. А Бродриб происходила из какой-то страшно суровой семьи – унитариев, пресвитерианцев, что-то такое. Нынешние – настоящее военное поколение.

– Да. И кроме того, не мне кидать камни в Бродриб.

– Господи, ну это же совсем другое дело! Одно – естественное, а другое… Не знаю, какая-то атрофия серого вещества. Она даже книгу написала!

– О свободной любви?

– Да! Высшая Мудрость высшего Замысла мировой Души. Чудовищный синтаксис.

– Силы небесные. Ужас-то какой. Интересно, почему всякие причудливые религии так плохо влияют на грамматику?

– Потому что это загнивание интеллекта. Я уж не знаю, одно ли вызывает другое или все это следствия какой-то общей причины. Вот и Триммер лечит внушением, и Хендерсон подалась в нудистки…