Оникс не поняла, в какой момент ее ощущения изменились. Ненависть никуда не делась, но вместе с ней в теле появилась тягучая боль, зарождающаяся внизу живота и заставляющая ее тяжело дышать. То, что делали его пальцы, почему-то наполняло тело Оникс желанием… чтобы он не останавливался.

– Вот так, раяна, – его горячее дыхание обжигало ей висок. – Кровь не обмануть, верно? Скажи еще, как тебе противно, маленькая лгунья… Скажи, я хочу это услышать.

Оникс дрожала.

– Противно… Мерзко… Ненавижу… Ненавижу тебя!

– Еще, – шептал он, а рука продолжала двигаться так, что тело Оникс выгибалось дугой, заставляя ее откинуть голову ему на грудь.

– Сволочь… Ты отвратителен, аид… Чтоб ты сгорел в архаре…

– Уже… уже, моя маленькая раяна… – прошептал он.

Оникс откинула голову и встретилась с его взглядом. Лавьер смотрел ей в глаза и чувствовал, что сейчас сорвется. Раяна права – он сумасшедший, совершенно помешался на этой девчонке. Что он делает? Что пытается доказать? Что чувствительное тело раяны способно получить удовольствие от его ласк?

Зачем ему это?

Ран Лавьер не понимал. И не хотел думать, он хотел только продолжать. Получая от происходящего странное, извращенное и болезненное удовольствие. Его собственное тело горело в огне желания, мокрая девушка, ерзающая по нему, круглые ягодицы, что неосознанно прижимались к его паху, обтянутому мокрыми штанами, ее совершенная грудь с розовыми сосками, которые он трогал рукой в перчатке… Аид мучился сам. Мучил ее. И не мог остановиться.

Раяна, самая желанная женщина на земле… Женщина, созданная небесами для наслаждения. Женщина, которая заставляла его корчиться от боли, и в то же время эта боль была так желанна.

Ран Лавьер был убийцей, но он не был насильником. Зачем? Всю его жизнь женщины с радостью дарили ему себя. Дарили свои тела, свои сердца и даже души. Дарили, когда совсем не были ему нужны. Женщины для аида были лишь приятным досугом, развлечением, способом расслабиться. Они не занимали его мысли. Он просто брал их.

Даже самые сильные из них хотели встретить того, кто сильнее, того, кто сломает и подчинит. И аид подчинял. Легко. Женщины позволяли ему делать с их телами все, что ему хотелось. Даже если его игры порой были на краю бездны, на самой грани, за которой уже виднелись Сумеречные Врата. И женщинам это нравилось… За это они любили его еще сильнее.

Порой Лавьер с усмешкой думал, что рабская натура женщин ясно проявляется в их любви к украшениям. Они с таким удовольствием надевали на себя побрякушки, что он дарил, особенно на шею и руки. Их манили ошейники и рабские браслеты, пусть и сделанные из золота, они так легко продавались.

Аид не думал ни об одной из них.

Раньше.

До того, как он увидел синие глаза в прорезях черной маски.

Он смотрел на ее тело, почти лежащее на нем, на ее припухшие губы, на ресницы, мокрые от слез и речной воды.

– Скажи еще, – приказал он. Аид сжал зубы, чтобы не опустить голову и не впиться поцелуем в ее губы. Как сладостна бездна, как тяжело удержаться на краю и как хочется идти по этому краю… Идти, не останавливаясь, постоянно, глядя в манящую пропасть, из которой нет возврата. Сходить с ума и желать… упасть… – Скажи…

– Я ненавижу тебя, Ран Лавьер, – четко сказала Оникс, глядя ему в глаза.

Его рука задвигалась быстрее, жестче, настойчивее, так что девушка вскрикнула и выгнулась. Сладкая боль нарастала в ее теле помимо ее воли, и она ненавидела себя за то, что желает… желает продолжения, хочет, чтобы он не останавливался. Она закусила губу, все так же глядя ему в глаза.

– Оближи губы, – хрипло приказал аид. Его рука замерла на мгновение, и он повторил уже с угрозой: – Оближи губы.

Оникс медленно провела языком по губам. Глаза Сумеречного были совершенно черными от расширившегося зрачка, такие глаза девушка видела у потерянных, которые пристрастились к дурманящей траве. Глаза сумасшедшего…

Его пальцы с силой нажали, и Оникс с изумлением почувствовала, как ее тело накрывает волна сладкой боли, мучительного наслаждения. Мужчина хрипло дышал и почти зарычал, когда она вскрикнула и забилась. Он наклонился к ее губам, не касаясь, но жадно ловя ее дыхание, ее прерывистый стон, прижимая к себе ее бьющееся в оргазме тело и понимая, что сам достиг пика… Раяна права. Он отвратителен.

Девушка затихла, опустив голову. Аид тоже замер.

– Иди на берег, – хрипло сказал, убирая путы.

Оникс отвернулась и медленно пошла, стараясь не расплакаться.

Раяна быстро вытерлась платком и натянула одежду на еще влажное тело. И не оборачиваясь пошла к месту стоянки. Псы молча занимались своими делами, и Оникс села подальше, под дерево, обхватила колени руками. Она старалась не поддаваться панике и отчаянию и не задумываться, что ждет ее дальше. Если они все же доберутся до Темного Града, несомненно, ее ждет смерть. Быть раяной – само по себе приговор, никого не волнует, что она всего лишь обычная девчонка, не причинившая никому вреда в своей жизни. На ее спине цвел лори – про́клятый цветок, означающий смерть.

Но пока она жива. И до Града еще нужно добраться. Оникс знала, что до столицы около одного оборота луны, если ехать на лошади. И аид дал слово, что не убьет ее… значит, у нее есть шанс. Как ни страшны Сумеречные псы, но в дороге может случиться всякое, и если у нее будет хоть малейший шанс убежать, она им воспользуется.

Конечно, Оникс никогда уже не вернется в обитель, никогда не увидит старух, которые были ее семьей. Если Небесные Заступники помогут ей сбежать, ей всю жизнь придется скрываться, жить в бегах, прятать свое лицо и тело… Магия Сумеречных чуяла цветущий лори, как запах. И, взяв след, они уже не отвяжутся, так и будут идти, пока не найдут ее… Пока не убьют.

Оникс старалась не заплакать. За что? Чем она провинилась перед этим миром? Чем заслужила смерть? Разве это правда, что у раяны нет души? Тогда почему ей так больно от несправедливости и жестокости?

Она со злостью вытерла глаза, не замечая, как смотрит на нее блондин Гахар. Поворачивает голову на малейшее ее движение, и в серых глазах пса горит странная задумчивость.

Аид вернулся, когда Оникс уже поела и напилась холодной родниковой воды. Возле костра она согрелась и совершенно высохла, а от горячей еды немножко повеселела. Она удивилась, когда блондин протянул ей мешочек с засахаренными орешками. Посмотрела недоуменно, не понимая, что это и зачем, ожидая подвоха.

– Бери, не бойся, – сказал Гахар, – это вкусно. Ты ведь любишь сладкое?

Оникс неуверенно взяла, все еще не веря, что это не подвох и не отрава. Хотя зачем псу ее травить? Она внимательно посмотрела в его лицо. Он был самым молодым среди четверых Сумеречных, сероглазый, светлые волосы стянуты в низкий хвост. Пожалуй, из всех он пугал Оникс меньше всего.

– Спасибо, – тихо сказала она.

Орешки оказались вкусными. Сладкие хрустящие кусочки, облитые карамелью и обкатанные в сахарной пудре. Редкое лакомство! По крайней мере она такого ни разу не ела. Даже на душе стало легче и веселее. Оникс ела медленно, растягивая удовольствие, подцепляла орешек пальцем и держала во рту, ожидая, пока карамель растворится. Вкусно…

Аид, как всегда, подошел неслышно и вырвал мешочек из ее рук.

– Кто дал ей это? – негромко спросил он, оборачиваясь к своим псам. Блондин поднялся.

– Я, господин.

Лавьер кивнул, не спуская с него глаз.

– Разве я разрешал ей что-нибудь давать? Пойдем, Гахар.

Он спокойно двинулся за деревья, побледневший блондин – следом. Мешочек с орешками остался лежать на земле. Оникс низко опустила голову. Хорошее настроение исчезло, как не бывало, безжалостно раздавленное, как хрупкий цветок – сапогом. Ей стало холодно, но она не двинулась с места, чтобы укутаться в плащ, так и сидела, обхватив колени руками.

Когда мужчины вернулись, Оникс даже не пошевелилась. Аид присел перед ней на корточки, поднял ее подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. Сквозь слезы на него смотрели синие омуты, полные ненависти, и Лавьер неожиданно растерялся. Просто когда он увидел, с каким удовольствием она жмурится, перекатывает во рту сладость, которую ей дал другой мужчина, внутри словно бездна развернулась. Хотелось убить Гахара, схватить в охапку раяну, спрятать ото всех, не позволить другим к ней приближаться, смотреть на нее, думать… Хотелось заорать «моя» на весь свет.