Небо между тем стало потихоньку сереть, извещая о приближающемся рассвете. Очертания предметов и силуэты деревьев стали потихоньку проступать из не желающей уходить темноты. Постепенно сержант смог рассмотреть аэродром немцев, что и являлся целью их вылазки.

Хотя аэродром – это было слишком сильно сказано. Небольшая площадка, очищенная на самой границе леса и раскинувшегося за ним поля, обнесенная колючей проволокой, – вот и все хозяйство. Правда, на ней уместились четыре истребителя в камуфляжной раскраске, маленький моноплан с высоко расположенным крылом, груда разнокалиберных бочек – по всей видимости, с бензином и маслом – ящики с боеприпасами, да две большие армейские палатки. В принципе, понятно, зачем городить огород – временная перевалочная база, не более.

Рыбаков, лежавший слева от летчика, так и сказал: «Behelfsflugplatz». Что в переводе с немецкого означает: временный аэродром, площадка подскока. Григория разве что несколько напрягало наличие истребителей – «мессеров» – как определил их все тот же всезнающий пограничник. Зачем они здесь? Если это засадный аэродром, вопрос отпадает сам собой. Но тогда немцы явно постарались бы обустроиться с большим комфортом. Перегоняют на другую площадку? Черт его знает, почему бы и нет. Хотя… как-то охраны чересчур многовато для простой перевалочной базы – тут тебе и патрули, и замаскированные пулеметные гнезда, и мины вокруг. Нет, не клеится что-то.

Ладно, об этом чуть позже подумаем. Надо получше рассмотреть самолеты. Помнится, когда до сержанта дошло, что именно он разглядывает, он чуть было не решил, что его разыгрывают. Нет, ну в самом деле, какие это к лешему боевые машины? Это же курам на смех! По сравнению с самой задрипанной учебной спаркой их летного клуба данные «шедевры» местного авиапрома выглядели словно «мосинка» рядом со штатным излучателем космодесантника. Подобные раритеты Григорий раньше видел только на сайте, посвященном истории авиации. И теперь мучительно раздумывал над тем, как объяснить политруку, что он вряд ли сможет поднять в воздух какой-нибудь из этих аппаратов. Эх, сразу надо было отказываться! Сказал бы попросту, что, мол, не помнит ни хрена, а фрицевские самолеты раньше никогда вблизи не видел. Так нет же, посмотреть решил! Да у этих раритетов, небось, даже простенького компа на борту не имеется – как их запустить без подсказки искина? О, а вот и Залыгин пожаловал, легок на помине.

– Ну что?

– Извините, товарищ политрук, не получится у меня. – Дивин постарался вложить в свои слова побольше сожаления и чувства самого искреннего раскаяния. Лицом-то играть все одно бесполезно – на обугленной маске мимика как-то не очень смотрится. – Я с такими не сталкивался. Да и не помню всего, если честно, так, обрывки какие-то.

– Уверен? Жаль! – политрук разочарованно сплюнул. – Что ж, – он повернулся к Евграшину, также подползшему поближе, – тогда мы сейчас дождемся, когда патруль пройдет, а затем по-тихому возвращаемся к нашим. А ты чуток погодя рви всю эту богадельню к чертовой матери. Не хватало еще, чтобы они нас на марше накрыли. Рыбаков – прикроешь его! Потом за нами следом выбирайтесь, точку встречи я вам указал.

Григорий удивился. Интересно, когда это сапер умудрился заминировать немецкий аэродром? Впрочем, они ведь тут с пограничником не просто так лазали. Но все равно, лихие, оказывается, ребята. А мысль с подрывом верная – оставлять у себя за спиной вражеские самолеты, способные устроить отряду «веселую» жизнь, действительно не стоило.

Стараясь не шуршать опавшей листвой, они с Залыгиным осторожно, по-рачьи, доползли-допятились до знакомого уже оврага, спустились вниз и медленно, пригибаясь, направились обратно, к стоянке.

Но сделать это им было не суждено. Примерно на полдороге откуда-то сверху вдруг раздался гортанный резкий оклик, а следом длинная пулеметная очередь. Над головами зло свистнули пули, и политрук первым рухнул на землю, откатился под защиту ствола поваленного дерева, подавая пример Григорию.

– Черт, вляпались! – крикнул он, срывая с плеча трофейный автомат. – Похоже, кранты нам, сержант. Сейчас фрицы пару гранат сюда забросят, и все.

Дивин угрюмо промолчал. В голове не укладывалось, что его кратковременное пребывание на этой планете подошло к концу. Равно как и само существование. Экспат клацнул затвором винтовки, досылая патрон, и принялся выцеливать противника. Раз уж суждено сдохнуть, так, может быть, хоть напоследок кого удастся с собой захватить на небеса.

По-хорошему, следовало бы просто сдаться, учитывая их незавидное положение. Но внутренний голос уже с прискорбием сообщил, что фанатик-политрук вряд ли пойдет на такой шаг. А заодно не даст задрать руки вверх и ему, Григорию. Может, прикончить его? А что, полоснуть по горлу, и вся недолга. В конце концов, какое ему дело до чужой войны?

– Рус, сдавайся! – донесся сверху возглас, словно в зеркале отражавший потаенные мысли сержанта.

– Хрен тебе! – Залыгин нажал на спусковой крючок и послал на звук две короткие очереди. – Чего не стреляешь?

Экспат с горечью усмехнулся. Что ж, видать, не судьба. Поймал на гребне оврага смутное шевеление в траве и, затаив дыхание, выстрелил в первый раз. Патронов, жаль, всего ничего. Впрочем, ему много и не надо…

Винтовка больно ударила в плечо. Дивин зашипел от боли. Черт, ведь учил же его старшина, что приклад надо прижимать плотно. Но нет, по привычке держал новое оружие так, словно это штатный, изученный от и до излучатель. Выстрел, разумеется, впустую. Так, сосредоточиться! Сейчас мы фрицев приласкаем.

Немцы, правда, имели на этот счет собственное мнение. Тот факт, что застигнутые врасплох русские пробуют сопротивляться, вызвал у них естественное раздражение. И они не замедлили высказать его при помощи еще одной пулеметной очереди – на этот раз она зло хлестнула по стволу дерева, за которым укрылись политрук и сержант. Противники недвусмысленно давали понять, что предложений сдаться больше не последует и теперь они возьмутся за дело всерьез.

Экспат бросил винтовку, сжался в комок, закрыв руками голову и стараясь спрятаться получше, а Залыгин, тот вообще уткнулся лицом в землю.

– Что будем делать? – поинтересовался Григорий, приподняв голову, когда обстрел закончился.

Но политрук лежал в прежней позе и не шевелился. Неужели убит? Дивин похолодел. Вот угораздило же его так вляпаться! Зачем, спрашивается, он вообще ввязался в эту авантюру и поперся смотреть на эти проклятые самолеты! И от пограничника с сапером ни слуху ни духу. Наверняка немцы их по-тихому взяли.

Экспат подобрал винтовку, а потом осторожно, не высовываясь из-за укрытия, пополз к Залыгину. Брюки на коленях мгновенно намокли, руки покрылись грязью, но сержант упрямо двигался к товарищу, не обращая внимания на эти маленькие неудобства. Грязь – не кровь.

Один раз он все-таки рискнул и чуть-чуть приподнялся, выглянул и кинул быстрый взгляд наверх – не подбираются ли к ним враги. Немецкий пулеметчик тут же саданул по нему короткой очередью, и экспат торопливо юркнул обратно за дерево. Нет, вроде бы пока никто не торопится спускаться к ним в овраг. Интересно, кстати, почему? Ждут подмогу из аэродромной охраны? В принципе логично, зачем рисковать, когда можно немного потерпеть. Зато потом, вместе с товарищами, задавить русских – дело нескольких секунд. Пулеметчик прижмет к земле, а пехотинцы под прикрытием его огня подберутся поближе и забросают гранатами.

Так, и что тут у нас? Ага, похоже, политрука задели дважды – одно темное пятно расплывалось на шинели на правой руке, а второе – чуть пониже лопатки. Григорий аккуратно перевернул Залыгина. Да, похоже, отвоевался особист. Лицо белое, дыхания не слышно, глаза неподвижно смотрят в небо. Прости, товарищ. Надо же, вроде и знакомы всего ничего, а в душе больно стало.

Сержант бережно опустил тяжелое тело на землю. Подумал, отложил винтовку и взял себе автомат политрука. В нынешней ситуации с ним сподручнее будет, все-таки покомпактней. Жаль, запасных магазинов нет. С боеприпасами в отряде вообще дело обстояло худо. Григорий вздохнул. Умирать не хотелось до зубовного скрежета, но и сдаваться в плен душа тоже не лежала.