– Извини, я нечаянно. Потому и договаривать не стал. Незачем всем и каждому знать, что Кантор менял прическу и, возможно, поменяет еще раз. Да, я видел, очень давно, еще в те времена, когда мы только познакомились в первый раз.

– А подробнее?

– Подробнее? Да что тут можно сказать подробнее? В тот момент у меня было два коротеньких видения, всего секунды по три на каждое. Первое – он держит на коленях малыша и обнимает девочку. Причем я тогда еще не понял, что это он, ведь в то время у него было другое лицо, и я даже не подумал как-то связать виденного человека с ним. Но когда ты показал мне его после операции, я слегка обалдел. Кстати, я никогда тебя не спрашивал, но если не секрет, почему с ним такое получилось? Разве нельзя было сделать его таким же, каким он был?

– Можно было… – досадливо вздохнул Амарго. – Только одну маленькую деталь шеф не учел. И когда врачи попросили предоставить трехмерную сканограмму пациента до травмы или на крайний случай несколько качественных фотографий, фас и профиль, надлежащим образом оцифрованных, несчастный отец оказался, мягко говоря, в затруднении. Насколько я знаю, тот знаменитый портрет, что написал маэстро Ферро, был единственным более или менее пристойным изображением Кантора до того, как его изувечили, да и тот не годился. Что было делать шефу? Признаваться, что он нарушил все, что только мог, притащив на Альфу парня из закрытого мира? Выругался, подергал себя за косу, да и подсунул господам целителям надлежащим образом оцифрованные фотографии себя самого в молодости. Кантор, конечно, чуть не рехнулся повторно, увидев себя в зеркале, но потом успокоился. Но с этими детьми ты меня совершенно огорошил… Это ведь стопроцентно неизлечимо, ни здесь, ни на Альфе, шеф мне говорил… Может, это были не его дети?

– Да может, откуда мне знать… А может, это не настолько безнадежно, кто его знает, магия и не такое иногда делает, вспомнить хотя бы чудесное исцеление Элмара.

– Поживем – увидим, – снова вздохнул Амарго, окинул взглядом живописный бардак в комнате, помолчал, колеблясь, затем все же спросил: – Ты видел его девушку?

– Видел. Даже общался. А что? Тебе хочется узнать о ней побольше? В тебе вдруг проснулся заботливый наставник, желающий быть в курсе личной жизни ученика? Так спросил бы у Жака, он ее лучше знает.

– Мне интересно твое мнение как мага и как эмпата. Я все пытаюсь понять, как же это все-таки случилось, неужели действительно из-за проклятия?

– Алхимики… Все вам надо понять, объяснить, пощупать и систематизировать! У меня нет объяснений. А девчонка что надо. И последним придурком будет Кантор, если ее упустит. Не думаю, что он сможет найти другую такую.

– Какую? Именно, что в ней такого особенно ценного для Кантора?

– То, что она принимает его таким, как есть, со всеми его заскоками и причудами. То, что она никогда его не обманет, что бы ни случилось, потому что она вообще, как мне кажется, этого не умеет. И еще – ее Огонь. Он тянется к этому Огню, сам того не понимая, возможно, из-за подсознательной потребности вернуть себе прежнего себя. И вот тут сразу приходит на ум мое второе видение.

– Я как раз хотел тебя спросить, что было во втором.

– Тоже коротенькая сцена на несколько секунд. Он стоит у зеркала, смеется, как безумный, похоже, он пьян или вроде того… и огромными портновскими ножницами обрезает себе челку, сикось-накось, как попало.

– Обрезает челку? Это как?

– Ну как, сам не понимаешь? Вот сейчас у него все лохмы одной длины, а если взять несколько прядей на лбу и подрезать короче, получится челка. Вот таким образом. И, принимая во внимание, что у него скачет искра, это второе видение вполне тянет на реально возможное. Если только не окажется бедный Кантор под тем злосчастным деревом в ущелье…

– Кстати о прическах, – напомнил Амарго, уводя разговор в сторону от ущелья. – Когда ты сам-то собираешься подстричься? Посмотри на себя, зарос, что тонкорунная овца, челка в глаза лезет. Неужели самому не мешает? Даже о таких мелочах я тебе напоминать должен?

– Можешь больше не напоминать, – улыбнулся Пассионарио. – Я больше вообще стричься не буду. А челка пусть пока мешает, потерплю. Я ее назад уберу, как только дорастет.

– Понятно, – вздохнул Амарго. – Косу решил отрастить?

– Вот еще скажи, что мне не следует этого делать.

– Да нет, отращивай на здоровье. Твоя прическа – твое личное дело. Раз ты сознаешь себя магом, будь им. А вот что касается Кантора… Не хотел бы я, чтобы он оказался в Астрайском ущелье, да и вообще в этой заварухе, как бы дела ни повернулись. В бою мне за вами двумя не углядеть, а он же парень отчаянный, обязательно в самое пекло сунется, и что я тогда шефу скажу?

– Мэтр Максимильяно, конечно, поймет, – вздохнул Пассионарио. – Но легче ему от этого не станет. А что делать? Удержать Кантора мы никак не сможем. Через пару недель он будет здоров и готов вернуться к работе. Разве что до начала войны умудрится еще во что-нибудь вляпаться, но это вряд ли. Знать бы точно, когда все начнется, можно было бы его заранее отослать с каким-нибудь поручением к демонам на рога, в Поморье или в Хину, а так…

– Я со Стеллой поговорю, – вздохнул в ответ Амарго. – Пусть наплетет ему какой-нибудь ерунды, что у него кость задета или вроде того, и наложит гипс на ногу, чтобы до самой осени смиренно хромал и ни о каких подвигах не мечтал. А ты предупреди своего наставника, чтобы не разоблачил ненароком. И особенно предупреди этого бестолкового мальчишку Мафея – он, похоже, такое же трепло, как и ты.

– Хорошо. Я всех предупрежу. Или посоветуюсь с мэтром Истраном, может, он чего поумнее посоветует. А то с костью может не получиться. Что ж, по-твоему, если Кантор несведущ в медицине, так он не поймет, может он ходить или нет? Он уже ходит, между прочим. Убеждать его в обратном может оказаться поздно.

– Посоветуйся. Хуже не будет. Может, что-то другое стоит придумать. Когда ты этим займешься?

– Прямо сейчас собираюсь поговорить с Шелларом и Кирой. Потом, возможно, покажу ей ущелье. Потом я хотел навестить Кантора, если ты не против.

– Ты собираешься тащить королеву в это ущелье?

– А что? Неужели ты думаешь, она побоится?

– О, она не побоится, я в этом не сомневаюсь. Но угадай с трех раз, что тебе на это скажет твой друг Шеллар?

– Нет, ни за что, ни в коем случае! – заявил король, выслушав просьбу давнего друга. – И не проси, и не уговаривай! И нечего мне улыбаться! Кантору пойди поулыбайся, может, еще раз костылем огреет.

– Это совершенно безопасно, – заверил Пассионарио, умоляюще уставив на друга свои нечеловеческие глаза. – Честное слово, Шеллар, абсолютно безопасно! Мы даже не будем спускаться вниз, я просто покажу Кире местность с высоты, со скал, на которые никто не заберется.

– Действительно, Шеллар, – подала голос королева. – Вчера ты не разрешил Александру покатать меня на колеснице, даже не поинтересовавшись моим мнением на этот счет, сегодня отказываешь Орландо в пустяковой услуге под несерьезным предлогом, что это может быть опасно. Что может быть опасного? Ты начинаешь походить на перепуганную няньку, извини за сравнение. Один раз слишком сильно испугавшись за мою жизнь, ты остался испуганным до сих пор. Так нельзя. В своем стремлении уберечь меня от всего на свете ты начинаешь переходить границы разумного. Подумай сам, дорогой, что со мной может случиться?

– Я только об этом и думаю, – горестно вздохнул король. – И ты не представляешь, сколько я вижу вариантов…

– А теперь подумай трезво и прикинь вероятность, как ты делаешь это со всем остальным. И что у тебя получится? Шеллар, действительно, нельзя же так. Это уже нездоровые страхи, напоминающие мне бессмысленные иррациональные фобии твоего шута. Это у него что, заразно? Или, научившись бояться, ты дал этому новому для себя чувству полную свободу, позволив ему владеть тобой? Так это в корне неверно. Страх – не любовь и не радость, чтобы отдаваться ему всей душой. Это отрицательная эмоция, и ничего хорошего…