– И арабчика у мине отобрали… А мой-то, от сердца, с испугу и помер, прям как есть на дороге…

Кешка вздрогнул, он не заметил, что Оськин очухался после очередного обморока.

– …военную добычу отобрать у казака… это ж надо!..

Кешка хотел ответить, что арабчик полковнику после такого ранения был как родня и нужнее, чем Миньке, но ничего не сказал, потому что Минька замолчал и уставился в белую стену. А сестру милосердия, уехавшую с полковником Розеном, он вспомнил, он видел её, когда ненадолго приходил в себя. У неё были заботливые глаза и тёплые, мягкие, хрупкие пальцы.

С 12 февраля германцы бомбардировали Осовец беспрерывно.

От лазарета, находившегося на плацдарме до штаба крепости, расположенного в форте № 1, Кешка добирался перебежками от угла одних развалин до угла следующих. Германцы кидали бомбы без перерыва, и они взрывались в крепости и вокруг неё каждые две-три минуты. На плацдарме лежали груды битого кирпича, остатки старых крепостных построек и горело всё, что было из дерева. Под ногами валялись и путались телефонные и электрические провода, сорванные взрывами и осколками. Несколько раз Иннокентий чуть не падал.

В штабе его встретил писарь и проводил в канцелярию. Генерал-лейтенант Шульман сидел в свете керосиновой лампы и с несколькими офицерами рассматривал карту. Он поднял глаза на Четвертакова.

– Говорят, ты хороший стрелок? – спросил он. – А то, что хорошо ориентируешься на местности, это я знаю!

Кешка напрягся.

– Я имею в виду, что не заплутаешь! Не заплутал же в прошлый раз! Да ещё ночью?

– Никак нет, ваше высокопревосходительство, не заплутал.

– А в картах понимаешь?

Кешка смутился.

– Да нет! Не дама, король, туз, а вот, посмотри!.. – сказал генерал и позвал Иннокентия подойти ближе. – Глянь, видишь что-нибудь знакомое?

Иннокентий стал смотреть на карту: он увидел геометрическую фигуру с острыми углами – крепость Осовец; кривую линию – реку Бобёр; мост через реку рядом с опорным пунктом Гонёндз; шоссейную дорогу на Граево и сам городок Граево; разумеется – Райгород, и даже ему показалось, что он признал то место, где была стычка с германским конным разъездом.

– Покажи, где была стычка и где к вам прибился конь полковника Розена.

Кешке очень хотелось почесать в затылке, но он глянул на офицеров, среди которых на этот раз не было знакомых, и перетерпел.

– Вот тута. – Он уверенно показал пальцем в то место, где проходил осушительный канал, а рядом с ним шла дорога и упиралась в другую дорогу вдоль леса. – Тута они и наскочили.

– Кто они?

– Германцы. – Иннокентий оторвался от карты и посмотрел в глаза генералу.

– А знаешь, что было в сумках седла на полковничьей лошади?

– Никак нет, ваше высокопревосходительство.

Генерал отклонился и достал сложенную карту.

– Вы наскочили на разъезд германской артиллерийской разведки, вот! – Он стал раскладывать поверх лежавшей на столе карты другую, судя по сказанному им – германскую. На ней Кешка тоже всё понял, только названия были написаны незнакомыми буквами.

– И сколько их было?

– Четверо конные и три пехота!

– И вы всех?..

– Не, тока конных, пехота скрылася в лесу, нам их было не выловить!

Генерал посмотрел на одного из офицеров:

– Ну как, поручик, берёте его в качестве проводника? Местные-то все ушли или высланы, а дойти надо вот сюда. – Генерал показал на карте железнодорожную станцию Подлясок. – Двенадцать вёрст в северном направлении.

– За две ночи доберёмся! – уверенно сказал поручик и посмотрел на Иннокентия.

– Доберёмся, – так же уверенно сказал Иннокентий, хотя ещё не понимал, о чём идёт речь, и посмотрел на незнакомого ему поручика. – Тока нам бы простыней, штуки три.

Первую ночь офицер картографического отдела генерал-квартирмейстера Северо-Западного фронта поручик Штин, вахмистр Четвертаков и два кубанских пластуна пытались передвигаться на лошадях. Идти приходилось большей частью по целине, и на вторую ночь поручик решил оставить лошадей в глубокой мочажине, окружённой кустами, и дальше двигаться пешком. Кешка и пластуны были согласны, потому что в глубоком снегу лошади выбивались из сил быстрее, чем люди. Две трети пути до железнодорожной станции Подлясок были пройдены. Ориентироваться было несложно: германец кидал бомбы огромных калибров почти без перерыва. Можно было ориентироваться и на свет и на звук: бабахнет спереди на севере, и через несколько секунд взорвётся сзади на юге. А смотреть в сторону Осовца было страшно. Не так страшно было в Осовце, хотя громыхало сильно, говорить было невозможно, только если внутри бетонных бункеров и казематов. И потряхивало изрядно. Солдаты, уставшие от прежних боёв, шутили, что, мол, «пусть кидает, мы хоть отоспимся, а с койки ниже пола не упадёшь». Над Осовцом стоял высоченный столб дыма и бетонной пыли, который достигал, казалось, самого неба.

Перед выходом Штин объяснил, что, как разглядели сверху наши аэропланы, перед Подляском германцы поставили четыре огромные мортиры, калибр которых был почти в локоть, а вес одного снаряда больше веса четырёх бочек с камнями. Иннокентий и пластуны удивлялись и морщили лбы. Этих мортир могли не выдержать стены крепости, поэтому их надо было засечь, нанести на карту, а карту доставить в штаб, иначе Осовцу – крышка.

За вторую ночь они дошли до южной опушки леса, оттуда переползли через шоссе в небольшую рощу, и все четверо увидели германские пушки. Это было уже под утро.

Назад из разведки Штин отправил со схемой пластунов, а сам с Иннокентием остался ждать.

Долбануло так, что Кешке показалось, что земля подпрыгнула и подбросила над собой весь полусаженной толщины снег.

Светало, Кешка видел, как германцы возятся вокруг мортир, они что-то подвозили, что-то толкали, а потом отбегали и закрывали уши. И ударило. Мортиры выстрелили. Снег упал на землю. Кешка обернулся на Штина, тот не двигался, как охотник на засидке, и молчал. Он смотрел в сторону германцев. Кешке не хотелось шевелиться. После холодной ночи он чувствовал, как у него теплеют ноги и руки. Так прошло несколько минут, и тут долбануло снова. От взрыва Кешка пригнул голову и вдруг почувствовал, что поручик тянет его за плечо. Он поднял голову, германские мортиры стояли на расстоянии двухсот саженей, но сейчас он их не увидел. Он увидел в воздухе огромное пятно вздыбленной пыли и гари и в нём застывшие на мгновение куски, и в утренних сумерках было непонятно, это куски человеческих тел или бесформенного железа, в середине которого был очерк двух разодранных орудий и прислуги. Кешка не услышал, а только по губам понял – Штин сказал: «Попали! Возвращаемся!» Штин показал не оглядываться, вскочил и по глубокому снегу через рощу, как мог, побежал в сторону шоссе. В густых кустах перед дорогой он остановился, чтобы перевести дух.

– Смотрите, вахмистр, – сказал он. – День только начинается. По нашей наводке наша артиллерия уничтожила две из четырёх мортир. Сейчас у них паника, и нам или тут сидеть до вечера, до темноты, или попытаться проскочить через дорогу и уйти по целине, а к вечеру мы доберёмся до коней. Германцы, конечно, начнут шевелиться и, чёрт его знает, могут нас по следам найти, тогда несдобровать. Как думаете, ждать или уходить?

Кешке очень не хотелось ждать, он проголодался, замёрз, и у него начинало ныть плечо.

– Итти надобно, ваше благородие! Пока не совсем рассвело, мы в белых простынях на дороге не шибко будем мелькать, а по целине германец не пойдёт, это известное дело, только палить могут…

Штин слушал.

– …а в кого палить, по белому? Так хоть сколько, а до коней… где ползком, где бегом… а? Добежим?..

15 февраля приказом командующего 12-й армии генерала от кавалерии Павла Адамовича Плеве Вяземский вступил в командование полком. Для получения приказа, новой диспозиции полка и представления командованию Вяземский прибыл из Ломжи в городок Остров с командиром № 1-го эскадрона Дроком.