Иван Дмитрич заметил, что за последние годы у него незаметно прибавилось работы. И все из-за бумажной волокиты. Теперь лучший не тот участковый, кто больше других на своем участке семейных скандалов урегулировал или преступников задержал, а тот, кто ловчее пишет бумаги да бойко говорит на оперативных совещаниях. Чего греха таить. Обходили его в этом деле молодые ребята — политически грамотные и просвещенные младшие лейтенанты, затыкали за пояс своей эрудицией и умением быстро и складно писать протоколы. Решил как-то Иван Дмитрич внести в высокие милицейские инстанции предложение — упразднить одним циркуляром половину канцелярских дел для участковых. Сел было составлять письменно свое предложение, и на поверку вышло, что не уменьшать надо бумаги, а увеличивать… И от этой мысли совсем у него руки опустились, и решил он тогда проситься на пенсию, имея полное юридическое право…
И в этот летний понедельник он выслушал на рапорте сообщение дежурного по райотделу об оперативной обстановке в районе и в Каменке. Она была самая обыкновенная. С автобазы угнан самосвал. У гражданина Миронова в райцентре из предбанника похищено колесо от мотоцикла. («Нашел место мотоцикл хранить!») У гражданки Майоровой из закрывающегося сарая исчезли пять кроликов-великанов…
Вместе с другими сотрудниками Иван Дмитрич записал в служебную книжку номер самосвала и приметы кроликов («На спине шерсть серая с золотистым отливом, а на брюхе — светлая») и пошел в свой кабинет, который находился в конторе райгаза. По дневному плану работы с утра участковый инспектор принимал граждан.
В этот раз на прием никто не пришел, и тогда Иван Дмитрич приколол на двери бумажку: «Нахожусь на участке, буду в 14 часов» и пошел проверять неблагополучную семью Картошкиных.
Иван Дмитрич прекрасно знал людей на участке. Многие сами по себе были образцовыми гражданами. Но порядок, который стремился поддерживать участковый, оставался по-прежнему не идеальным и с каждым годом требовал от него дополнительных усилий, работы. Люди, казалось, не хотели жить лучше. Все больше и больше приносили ему заявлений. Но дела, в которые он вникал каждый раз очень тщательно, становились все мельче, все невзрачней. Да и что это за дела, господи! Все те же бытовые ссоры, хищение курицы, кроликов, овощей и яблок из садов и огородов… Случались, конечно, и квартирные кражи, но в них были замешаны не жители участка — воровали посторонние, о которых участковый мог не знать или знал очень мало и поэтому положительно влиять и перевоспитывать не мог. Этими людьми занимался уголовный розыск.
Итак, Иван Дмитрич прибыл в дом Картошкиных. Привычным взглядом он обследовал хозяйство: покосившиеся заборы, ветхий, полуразрушенный сарай. Двускатная крыша его была покрыта черной перепревшей соломой. На ней зеленели довольно внушительные травы — лебеда и щирица.
Сам участковый давно жил в коммунальной квартире, где не нужно заготавливать в зиму дрова для печей, носить воду от колодца в ведрах. Но он вырос в деревне и хорошо знал цену физическому труду. Запустение, упадок в чужом хозяйстве были для него признаками телесного нездоровья хозяев или другого порока, с которым неизбежно связаны пьянство и лень…
В доме Картошкиных было опрятнее и чище, чем прошлые дни, когда по необходимости участковый бывал здесь. Однако порядок этот был какой-то казарменный, без уюта. В самом помещении было чадно и душно. У входа на рыжем дерматиновом диване сидела девица со светло-зелеными глазами. На ней были голубые джинсы в заплатах. Закинув ногу на ногу, она курила сигарету.
Девица Ивану Дмитричу сразу же не понравилась. Он не считал себя физиономистом, но за долгие годы службы усвоил, что первый взгляд на человека самый верный. Люди ему либо нравились, либо не нравились. Дальнейшее знакомство с ними либо подтверждало это первое впечатление, либо убеждало в обратном. И тогда он начинал думать. Почему, например, природа наградила человека глубоко порядочного узким лицом с выступающими скулами и бегающими мышиными глазками, словно совесть у него не чиста? Или, почему у вполне приличного человека сипловатый басок и невольно ждешь, что вот-вот он начнет «по фене ботать»?.. И отчего тогда у совершенного проходимца волевой прямоугольный подбородок, синие лучистые глаза и густые вьющиеся бакенбарды, — словом, черты, придающие человеку значение и вес?
Что же касается девицы, сидящей на картошкинском диване, то она курила, во-первых, совершенно вульгарно. Иван Дмитрич отметил, как она по-мужски держит сигарету и щурится, словно ей дым глаза ест. Во-вторых, ее тонкие губы слишком ярко накрашены, и когда она улыбнулась, то они шевельнулись, как дождевые черви, улыбка при этом сползла набок, и на лице обозначилось что-то ехидное. И, в-третьих, глаза — нахальные…
Ну и другие второстепенные детали не ускользнули от старшего лейтенанта. Пепел, который гостья Картошкиных стряхивала на пол и диван, татуировка на левом запястье — «Клава»…
Девица поняла, что старший лейтенант смотрит на татуировку, и убрала руку с колена. Иван Дмитрич сконфузился, поймав себя на мысли, что она, может быть, подумает, что он для того и пришел, чтобы на ее колени глядеть… Но тут же собрался, напрягся, принял строгий, непреклонный вид:
— Здравия желаем! Дома ли хозяева?
Из своей комнаты выглянул Володька и, обнаружив старого знакомого, изобразил на лице будничное участие:
— А-а, Иван Дмитрич!
— Ну, как там родитель, трудится? — спросил участковый, присаживаясь на табуретке и устраивая на коленях фуражку.
— А что ему? — беспечно отозвался Володька. — Кто не работает…
— …ест! — с ухмылкой подсказала гостья, наблюдая за участковым.
Иван Дмитрич нахмурился, но словесно на это замечание никак не отреагировал:
— Так-так-так… Ну, а ты? Образовался,-стало быть?
— Это в каком смысле?
— Дяденька намекает на твое среднее образование! — объяснила девица.
— А-а! — кивнул Володька. Сходил в свою комнату и вынес аттестат, подал участковому: — Все, как положено.
Иван Дмитрич, ценивший чужое усердие и труды в учебе, с уважением принял документ, надел очки и стал читать.
— А что ж ты по «Астрономии» подкачал? — огорчился он, обнаружив тройку. — Кругом «хорошо» и «отлично»…
— Да уж из меня астроном! — засмеялся Володька.
— Ну, а теперь-то куда? — спросил старший лейтенант. — В училище, на столяра-краснодеревщика, как родитель?
— У меня от дерева аллергия! — ответил Володька и усмехнулся: — Да и слишком учеба там умственная. Пойду пока ряды пополню. Пишут, вон, — надо! Может, посодействуете? Теперь, говорят, без связей или звонка — никуда… А мы же с вами почти что как родня. Порадейте для своего человечка?
— Хм! — усомнился Иван Дмитрич. — Что ж ты умеешь-то? Это легко сказать — пополнять. Специальность нужна. А тебе еще…
— Семнадцать стукнуло, Иван Дмитрич!..
— Большой! — прыснула девица на диване. — Садить можно…
— Сиди, ты! — тихо и злобно откликнулся Володька.
Шутка Ивану Дмитричу не понравилась. Так шутят блатные, а не милицейские, и девица говорила в расчете на него, но старший лейтенант и тут смолчал, сделав вид, что ничего не произошло.
— Ну, хорошо! — согласился Иван Дмитрич, — Поговорю я с твоим родителем… Да!.. — вспомнил он, как бы вдруг. — А что это за друг тебе такой — Тюшняк?
— Тюшняк? — переспросил Володька, словно вспоминая. — Котя, что ли? Так мы вместе с ним на одной улице выросли… Общаемся, как все простые люди, что тут такого? Современники мы, вот кто.
— Тюшняк только что вернулся из мест не столь отдаленных, — степенно разъяснял участковый. — Снова у нас на заметке парень. Дерется, скандалит, деньги на портвейн с матери-пенсионерки вымогает… Не по пути тебе с таким, учти!
— Учту! — легко пообещал Володька.
— А кем вам приходится эта гражданка? — спросил старший лейтенант.
— А вам какой интерес? — усмехнулась девица, и снова ее тонкая, кривая улыбка сползла набок.
— Я обязан знать всех лиц, проживающих на моем участке! — официальным ледяным тоном произнес старший лейтенант.
