Михалыч и его помощник Кибиров готовили очную ставку между кассиром Нуртузой Векмамбстовой и знаменитым организатором «левых» концертов Леонидом Фридманом. На столе лежала папка уголовного дела, билетные корешки, деньги, афиши.
— Паспорт, между прочим, тебе не отдают. — не унимался чиновник. — Анкету и заявление твое я приложу к делу прямо сейчас, но нужны еще визы и МВД, и комитета. А будут они теперь визировать? Я не знаю.
— Старшина, ну что ты. в самом деле? Мне же завтра права вернут. А над тобой все смеяться будут...
— Смеяться будут не надо мной, а над законом. Я выполняю свою работу. — Улыбкин достал из планшетки пачку протоколов и стал заполнять один из них.
Таня наконец поняла: происходит что-то неладное.
— Мы же опаздываем! — Леонидов энергично развернулся к Нефедову.
Лайнер «Ил-18» был готов к взлету. Высоцкий сидел, глядя перед собой, кресло рядом с ним пустовало.
— Толя, скажи, он может работать? — Сева указал на курящего на улице Володю.
Толя досадливо выключил камеру...
— Что ты психуешь? Что вы сами себя путаете? «Толя, скажи. Толя, покажи». Ну скажу, и что ты сделаешь?
У стойки администратора гостиницы «Зарафшан» Леонидов заполнил анкеты.
Среди ночи Татьяне позвонил Леонидов, кричал в телефонную трубку:
— Танюша! Слушай меня внимательно! Под кроватью в кабинете коробка. Бери ее и вылетай... Давай, голубушка, а то случится что-то страшное...
Леня начал выдергивать длинные ленты билетных корешков из стопок, которые лежали на столе Нуртузы Музафаровны. Сгреб стопку корешков, сунул в портфель...
— Я боюсь,—произнесла Нуртуза.—Вдруг москвичи считать будут?
— Дура. Не тех боишься...
Из гримерной Сева и Паша слышали, как в зале публика неистовствовала. Со всех сторон неслось: «Володя, еще!». «Володя, „Ваньку“!». Только что Володя закончил третий концерт. Оставалось еще два.
Сева запел: «Если друг оказался вдруг / И не друг, и не враг, атак...»
Зал загудел, послышались крики:
— Халтура!
— Высоцкого давай!
Кулагин заметил Фридмана, окруженного какими-то важными персонами, и бросился к нему:
— Леня! Леня!..
— Невозможно сейчас. Севочка! — Фридман недобро зыркнул на Кулагина: — После, после... все после.
Михалыч резко схватил Алимхана за горло и крепко сжал ему кадык.
— Ну что, джигит, яйца тебе отрезать?..
Али беспомощно дернулся в жилистых руках и еле слышно просипел:
— Я... Э... Э... Мил-ис-ия!
Татьяна осталась одна на остановке в неизвестном ей пыльном кишлаке... По трассе в сторону кишлака направлялся автобус.
Фридман залпом проглотил стакан коньяка. Бросил буфетчице на стойку пять рублей, несколько секунд постоял, успокаивая дрожь в руках...
— Лень, у тебя здесь знакомые в милиции есть? — спросил Леонидов.
Леня вздрогнул.
— Зачем ты спрашиваешь? Я никогда... Почему у меня должны быть знакомые там?
— Я не поеду, Володь. — сказал Сева. — Я. знаешь, домой, в Москву. Что мне тут делать? Смотреть, как ты себя гробишь?
Татьяна зажмурилась от солнца, которое вдруг наполнило комнату. Это Володя раздвинул занавески и открыл окно.
Татьяна была счастлива: она ехала верхом на ослике, заливаясь смехом от восторга и хлопая в ладоши... За ослом двигалась вся уставшая от жары компания.
Высоцкий, в халате и тюбетейке, остановился возле торговца коврами и начал кричать, добавляя в речь узбекский акцент:
— Вот сматри! Ничего говорить не буду, сам видишь! Лючше нет, бери и уходи!
С рынка они вернулись усталые. Кроме ковра, куплены были нож для Нефедова, кумган, керамическое блюдо, какая-то мелочь и огромный арбуз.
Володя лежал на полу в беспомощной позе.
Движения Нефедова вдруг стали экономными, быстрыми — профессиональными. Он метнулся к саквояжу, вынул нужную упаковку ампул, набрал адреналин в шприц.
— Как ты себя чувствуешь?
— Не поверишь. Как новорозкденный.
— Как я испугалась... — Она придвинулась ближе и уткнулась Володе в плечо.
— Ты чего? — Сева изумленно посмотрел на Толика. — Плачешь. что ли? Тебя только коснулось — и ты поплыл... а он с этим живет... Каждый день. По-настоящему... И пять раз в день выходит на сцену — по-настоящему.
