- Именно, что скрытно, - вторит старший лейтенант, сильно нажимая на «о».

Это долбит и долбит барабанные перепонки Стецких. Старший лейтенант, оказывается, допускает и другие возможности. Часа два он не спал, бегал ночью по причалам, выяснял, - где еще могла быть принята загадочная световая депеша. Был даже за воротами порта. В порту фронт видимости довольно широкий, ряды пакгаузов, в ту пору безлюдных, два парохода у стенки, «Вильгельмина» и «Щорс». А в городе только одно подходящее здание. Оно выше пакгаузов, выше деревьев парка, - это институт.

- С пятого этажа свободно, - говорит Бояринов - Прямо в окна брызнуло.

- Там общежитие, - сказал Чаушев.

- Так точно.

«А дальше что? - откликается про себя Стецких. Да, видать могли на „Вильгельмине“, и на наших судах, у пакгаузов и в общежитии. А кто принял сигналы? Мы не в силах установить, да нам, пограничникам, и не положено…»

- Ты отдохнул, Иван Афанасьевич? - спрашивает Чаушев. - А то домой ступай.

- Порядок, - отвечает Бояринов и встает.

- Насчет Тишкова, - удерживает его начальник. - Как, Иван Афанасьевич, не довольно ему в младших ходить?

- Хватит, товарищ подполковник. Он себя показал неплохо. Парень старательный.

- Пустим старшим.

Наконец Бояринов уходит. Стецких выпрямляется в кресле и встречает спокойный взгляд подполковника.

Чаушев доволен, - ему давно хотелось вот так столкнуть лбами этих двух офицеров, таких несхожих. В кабинете остался запах сапог Бояринова. Сапожная мазь и лимон… Чаушев улыбается.

Стецких мнет пальцы, ощущая улыбку начальника. Эх, неудачно начался день!

- Вам, стало быть, нечего обижаться на Бояринова, - слышит он. - Что вы могли ему посоветовать? Он и действовал на свое усмотрение. Действовал правильно, в чем я, собственно говоря, и не сомневался.

Дошло ли до Стецких? Или он по-прежнему считает себя правым… Положим, он не нарушил буквы устава. Нет, в этом его не упрекнешь. Устав затвердил назубок. Но вот дух его, требования жизни… Неглупый, воспитанный, - а буквоед. Молодой, - а формалист. Службу свою вымерил вон по той панораме на стене, - до ограды порта и ни на шаг дальше.

- У меня к вам все, Стецких.

Слово «буквоед» просилось с языка. Но ведь обидится! Чаушева несколько минут не покидает впечатление контраста, - Стецких и Бояринов.

Стецких, разумеется, считает Бояринова гораздо ниже себя. А он - Чаушев - в глазах Стецких, небось, придира, чудак, которому не усидеть в рамках устава. Да, старый чудак!

Эта мысль смешит Чаушева. Однако из-за буквы устава спорить иной раз приходится не только с лейтенантом Стецких, а с людьми куда старше по званию.

Эх, соединить бы в одно: умную, хозяйскую хватку Бояринова и культуру Стецких, его аккуратность…

Телефонный звонок. Это капитан Соколов. Он должен срочно видеть подполковника.

- Жду вас, - говорит Чаушев.

Он смотрит на часы и открывает форточку. Пора проветрить. За окном у борта плавучего крана, дотаивает последняя льдина - серый комок на голубой весенней воде.

В общежитии института, в комнате со схемой мотоцикла на стене, - Вадим и Лапоногов.

Толстые пальцы Лапоногова тискают тонкую ткань, ищут и расправляют глянцевые, бархатные этикетки с маркой «Тип-Топ». Он сопит, издает губами какие-то чавкающие звуки, словно пробует товар на вкус.

- Нейлон с начесом, - смачно произносит Лапоногов. - Барахлишко люкс.

Отбросил блузку, скорчил гримасу, будто внезапно нашло отвращение.

- Игрушку свою купил? Тарахтелку?

Лапоногов смотрел на плакат. «Мотоцикл! - сообразил Вадим. - Откуда он знает? Или Валька сказал?…»

- Не так просто купить.

- Много не хватает тебе?

- Всего-то полторы сотни накопил. - Вадим даже вздохнул. Он отвечал искренне. И была еще надежда - завоевать любым путем откровенность Лапоногова.

Тот вскочил, подошел к столу. Взял тетрадку Вадима по физике, только начатую, полистал.

- Давай пиши! - пробасил Лапоногов и протянул Вадиму тетрадку.

- Что писать!?

- Товарища хочешь выручить? Пиши! Улица Кавалеристов, одиннадцать, квартира три, Абросимова.

Вадим, онемев от недоумения, записывает.

- Может, Валюху самого там застукаешь. А нет, - она скажет, она в курсе… Да барахло не забудь, захвати ей… Мигом язык развяжет, - понял?

- Постойте! - крикнул Вадим.

Лапоногов шагнул к двери. Вполоборота, уже держась за скобу, кинул:

- Все! Ничего я у тебя не видел, ничего тебе не говорил.

Дробный хруст - то Лапоногов, как тогда, в институте, тряхнул рукой в знак прощанья. Шаги уже стихли, а резкий хруст костяшек все еще слышится Вадиму, - завяз в ушах.

Вадим один в комнате, - один с чужими, пугающими вещами на койке, с адресом в тетрадке, на первой странице, в самом низу, под формулой закона Паскаля.

Если хочешь выручить товарища?… Эта фраза как-то примирила с Лапоноговым, примирила, несмотря на мерзкий хруст костяшек, несмотря ни на что… Может, винить его и не в чем он, может быть, друг Вальки и желает ему добра…

А в пакете, может, контрабанда!

С детских лет отпечатался в сознании черный человек, черный в ночной темноте, крадущийся через границу, - почему-то в горах. И в широкополой шляпе, тоже неизвестно почему… О контрабандистах настоящих в родном Шадринске, удаленном от границ, не ведали. О них Вадим узнал лишь недавно, в конце зимы, на собрании дружинников. Выступал подполковник с портового контрольного пункта. Иной шпарит прямо из газеты, ни уму ни сердцу… А у того подполковника слова обыкновенные, суховатые даже, но свои слова. Ребята очень переживали…

Такому человеку все можно высказать. Он все поймет… Пойти разве сейчас, с пакетом… Ну, а толк какой? Вдруг - не контрабанда вовсе. Глупо получится. Что он - Вадим - способен объяснить насчет Вальки, насчет Лапоногова или вот Абросимовой?

Валька - преступник? Нет! Нет! Валька - идеалист, у него все люди хорошие… Он не хотел… Теперь сам, наверно, не знает, что делать с вещами. А ведь это просто - надо прийти к подполковнику и сказать все честно.

Надо найти Вальку и заставить. Тогда его простят. Непременно простят…

На тротуаре, у входа в общежитие, пестрели книги на новеньком, пахнущем смолой лотке. Однорукий продавец бойко выкликал названия. Толстая женщина несла в «авоське» зеркало. Маленькие девочки играли на асфальте в классы. Вадиму чудилось, - все, даже девочки смотрят на его пакет.

Крепко прижав ношу к себе, Вадим спросил у милиционера, где улица Кавалеристов. Собственный голос показался ему чужим. В трамвае сидел, как на угольях, опустив глаза, видел бесконечное мелькание ног, - туфли, запыленные сапоги, остроносые башмаки…

Улица Кавалеристов открылась широкая, голая - без зелени, без вывесок. Гладкие стены новых домов. Вадим попытался собрать разбежавшиеся мысли. Что он скажет, когда войдет? А что как в самом деле застанет там Вальку?

За дверью квартиры номер три, в ответ на звонок, слабый плачущий голос осведомился:

- Кто здесь?

- Мне к Абросимовой, - сказал Вадим.

Залязгали, загремели запоры, что-то зазвенело, как упавшая монета. Закачался, скрипя и ударяясь обо что-то железное, отомкнутый крюк.

Тощий голосок жаловался на что-то; грохот заглушал его, и к Вадиму сочился лишь тоненький, на одной ноте, плач. Щуплая старушка в тусклом халатике толкнулась к нему, едва не уколов острым носом, и тотчас отпрянула.

- Валентин Прокофьич! Ой, нет, не Валентин Прокофьич!… Кто же?

- От него, - сказал Вадим.

Он понял сразу, - Вальки тут нет. Старушка между тем впустила его в комнату - большую, в два окна, и все-таки сумрачную и как будто не принадлежащую этому новому дому, этой просторной, солнечной новой улице. Вадим словно ухнул в огромную корзину с тряпьем. В пятне дневного света выделялся стол, залитый волной темной материи, а остальное было как бы в дымке, - занавеска слева, обвешанный платьями шкаф, кресла в чехлах.