Так думал Пафнутьев, растравляя в себе обиду, наслаждаясь своим не очень сильным горем, упиваясь легкой тоской по этой женщине. И кончались подобные его мысли чаще всего тем, что он хмуро и сосредоточенно набирал телефонный номер Тани.

– Не помешал? – спрашивал он напряженным голосом, и Таня сразу все понимала – его настроение, состояние, надежду.

– Паша, ты себя переоцениваешь... Ничему помешать ты просто не можешь.

– Так уж и ничему?

– Да, Паша, да.

– Боюсь, ты меня недооцениваешь.

– Хочешь сказать, что я ошибаюсь?

– Ошибаешься.

– И готов доказать?

– Готов.

– Что же тебе мешает сделать это? – улыбалась Таня в трубку.

– Ты еще поговори у меня, – ворчал Пафнутьев и, посрамленный, ехал к Тане, заглядывая по пути в один-второй коммерческие киоски, которые как-то незаметно и неотвратимо выросли вдоль улиц, вокруг трамвайных остановок, во дворе прокуратуры и даже в самом здании прокуратуры, правда, с внешней стороны, с торца.

В больницу Пафнутьев приехал через полчаса после телефонного разговора с хирургом. С интересом оглядываясь по сторонам, прошел по длинному сумрачному коридору, вдыхая острые больничные запахи, поднялся по холодной бетонной лестнице на второй этаж. Когда сестра спросила его, кого ищет, к кому пришел, Пафнутьев лишь приложил палец к губам – тише, мол, могут услышать. И сестра этим вполне удовлетворилась, тут же отправившись по своим делам. Подойдя к ординаторской, он вкрадчиво заглянул в дверь, неслышно приблизился к загородке. Отодвинув простыню в сторону, он увидел Овсова, сидящего к нему спиной. Но самое интересное было то, что по седому затылку хирурга медленно и как-то раздумчиво скользила девичья ладошка.

– Руки вверх! – сказал Пафнутьев, входя. – Вас это не касается, – сказал он девушке, когда та испуганно отдернула руку от головы Овсова. – Положите ладошку туда, где она и была, иначе он не простит моего появления.

Девушка стрельнула глазами и, не проронив ни слова, вышла.

– Обиделась? – спросил Пафнутьев.

– Простит, – Овсов поднялся, пожал гостю руку, похлопал по спине.

– Ну ты, Овес, даешь! – Пафнутьев восторженно покрутил головой. – Чем же ты взял ее?

– Она меня, Паша, – Овсов виновато поморгал глазами. – Сам бы не осмелился.

– Чем, Овес?

– Чем берут в таких случаях... Молодость, красота, непосредственность... А остальное у меня самого есть. Выпить хочешь?

– Во времена настали! Куда ни придешь, везде спрашивают, не хочу ли я выпить! Не могу же я постоянно признаваться, что хочу... Прямо не знаю, что и ответить...

– Поэтому ты признаешься в этом только давним друзьям, – улыбнулся Овсов, и рука его потянулась к тумбочке стола. – Ты заметил, что административные взлеты разрушают дружеские связи, а? Толпы подчиненных заменяют нам друзей, а?

– Ложный вывод, – твердо сказал Пафнутьев, усаживаясь на кушетку. – Совершенно ложный, безнравственный вывод.

– Тогда ладно, – кивнул Овсов. – Как поживает наш лучший друг Халандовский? Жив ли, здоров ли, как прежде, мудр и печален?

– В основном печален.

– Что так? – Овсов нащупал наконец в глубине тумбочки то, что искал, и вынул какую-то диковинную бутылку с ярко-синей жидкостью.

– Ты что?! – ужаснулся Пафнутьев. – Неужто стеклоочистителем балуешься?

– Ты, Паша, каким был, таким и остался – темным и невежественным. По нынешним временам это самый ценный напиток, и дарят его только выдающимся мастерам своего дела, хирургам в основном. – Овсов безжалостно свинтил с бутылки роскошную пробку тоже синего цвета. – Смотри! – И он поставил бутылку на стол, повернув этикеткой к гостю. На этикетке были изображены море, пальмы, а на берегу не то красотки, не то обезьяны. – Райское наслаждение, как утверждает реклама, – и он бестрепетно разлил жутковатый напиток в две чашки с отколотыми ручками. – Принесли вот какую-то бурду... Начал искать на этикетке крепость, но, кроме голых негритянок, ни фига не нашел... Так что печалит Халандовского?

– Флажкуют его, а за что – не пойму.

– Друзья у него чреватые. – Овсов протянул гостю чашку с синей жидкостью.

– Может быть, может быть, – Пафнутьев быстро глянул на Овсова, кажется, впервые задумавшись о таком объяснении халандовских неприятностей, – он осторожно понюхал напиток, опасливо посмотрел на Овсова, который, опустошив свою чашку, уже поставил ее на стол.

– Мне приходилось и зеленое пить из таких бутылок, и красное, и черное... Не поверишь, однажды даже молочное. Не наши это спортивные цвета, ох, не наши.

– Зачем берешь?

– Дают – бери, бьют – беги. Понимаешь, благодарные клиенты не видят другой возможности отблагодарить врача. Просто зайти и сказать спасибо... Безнравственно это и как-то по-жлобски. Да, честно говоря, я и сам на их месте поступал бы так же... Я тоже не вижу другой возможности отблагодарить меня за усердие. – Овсов плеснул в чашки еще немного вина и спрятал бутылку в тумбочку. – Чем хорош такой напиток... Кто зайдет – ни за что не поверит, что поддаем. Подумает, микстура какая-нибудь... ну да ладно... Есть у меня, Паша, клиент...

– Вот-вот, пора уже и о нем.

– Слушай... Поступил он к нам уже больше трех месяцев назад в виде совершенно непотребном. Гора мяса и костей. Провозился я с ним часов десять, не меньше. Что мог – вправил, вшил, подтянул, удлинил, сколотил... Сейчас у этого человека вид более или менее нормальный... Ноги – там, где им положено быть...

– А это было не всегда?

– Я же сказал – месиво. И руки на месте, и голова в верхней части туловища. Нос вправили, скальп был содран – натянул, пришил. В прежней жизни у него залысины намечались – сейчас их нет и в помине.

– Помолодел, значит?

– А ты не улыбайся, он и в самом деле выглядит моложе. Челюсть срослась, хотя контур лица, конечно, изменился. Рост стал больше...

– Это как? – удивился Пафнутьев.

– Ну, починил я ему ноги... Переломы сдвинулись, шипы поставил, стальные стержни. Сантиметров на пять стал выше. Руки... И руки в порядке... Позанимается, гантели потаскает... Поваляется он у меня еще пару месяцев... Но все это чепуха.

– Есть кое-что и пострашнее?

– Да, Паша. Во время операции выяснилось, что у него в спине ножевая рана. Хорошая такая рана, профессиональная.

– А помяло его где?

– Автомобильная авария. На Никольском шоссе. Ко мне сюда несколько раз приходили гаишники, но ничего внятного я им сказать не мог. Но они мне рассказали – машина, в которой он ехал, сгорела дотла. Вместе со всем, что в ней было. А его, похоже, выбросило. Или сам выполз.

– Откуда же рана?

– Тут какая-то невнятица, Паша... С такой раной машину вести невозможно. Да и в спине она, с левой стороны... А водители, насколько мне известно, сидят, упершись в спинку сиденья. Сквозь спинку нанести такой удар невозможно.

– Вывод? – Пафнутьев все еще подозрительно принюхивался к чашке.

– Его добивали после аварии. Когда машина горела синим пламенем, а он лежал на обочине.

– Что же ты молчал до сих пор? – укоризненно спросил Пафнутьев.

– А что я мог тебе сказать? В ГАИ все известно, протоколы составлены, акты подписаны... А от моего клиента ты все равно ничего бы не смог добиться. Ты и сейчас ничего от него не добьешься.

– Это почему же?

– Я еще не все сказал, Паша. Я еще не сказал главного...

– Мне страшно, – без улыбки произнес Пафнутьев.

– Этот парень ни фига не помнит. Он не помнит, как его зовут, кто он и откуда. Он не помнит, что с ним произошло и кем он был раньше. Это какое-то новое существо. Без прошлого. Зомби. Ты знаешь, что такое зомби?

– Встречать не приходилось, но слышать слышал. Ожившие мертвецы с какой-то заданной программой.

– Вот-вот. В самую точку. Ожившие мертвецы с заданной программой. Единственное, что он помнит, – человеческие слова. Слава богу, хоть русские слова. Бог не лишил его совсем уж всего. И еще... Он проявляет все возрастающий интерес к моей Вале – вот которая была здесь недавно.