— Потерпишь! — жена свое талдычит. — В конце объявят участников концерта. Узнаем — мужчина или женщина справа от руководителя ансамбля на гитаре играет.

В конце и вправду объявили. Оказывается, Саша Крячко с правой стороны от начальника струны драл. А мужик Саша или женщина — ни слова ни полслова.

Лично мне наплевать, где у Саши плечистость больше накачена — вверху или ниже пояса. Тем более, пока с «Ледового побоища» возвращались, я под рубаху залез, занозу вытащил. Довольный домой вернулся.

Жена злая как ведьма. И с деньгами прокол, и Саша Крячко в голову влетел — клином не вышибить.

Дай, думаю, телевизором попробую. Включаю, а там начальник управления культуры отвечает на вопросы телезрителей. Жена за телефон.

— Кто, — спрашивает в трубку, — на концерте Кудрявого справа от руководителя ансамбля играл — мужчина или женщина?

— Справа от руководителя ансамбля, — доходчиво объяснил начальник культуры, — играл его заместитель.

Я еле успел телефон, в глаз мне летевший, поймать. Денек на мою голову выдался, то гайки в нее, то телефон…

Жена говорит:

— Не в тебя, в начальника культуры метила.

Повезло телевизору. И еще сказала:

— Завтра снова на Кудрявого пойдем. Пока не разберусь с гитаристом — не успокоюсь.

Но концерты отменили, и теперь у жены мозговая грыжа по поводу половой принадлежности Саши Крячко. Хоть из дома от этой грыжи беги. Так что развлеклись мы на халяву, как кур во щах.

Перед кабинетом врача сидели две женщины. Одна в чешуйчато-блестящем жилете, у второй кудри были с густо-фиолетовым отливом.

— Радикулит только иглоукалывание берет, — горячо говорила фиолетово-кудрявая.

— Не скажите, — возражала блестящая, как в цирке, — трава мокрец — это дешево и сердито на сто процентов.

— Бабушкины сказки? Сами-то пробовали?

— Тут целая история с географией, — сказала женщина в жилете горящем, как тридцать три богатыря. — У моей подруни муж Бориска. Орел, под два метра ростом. Как-то, лет десять назад, приносит домой повестку из военкомата — отправляют на двухмесячные сборы в Тюмень, на переподготовку. Подруня, как путная, собрала мужа в путь-дорожку. От слез на вокзале и провожаний Бориска отказался. Подруня, между прочим, и не рвалась — не первый год замужем. Прощаясь, Бориска предупредил, что получку — работал токарем — цеховские принесут домой.

Женщина в сверкающем на все лады жилете поправила юбку на коленях и продолжила рассказ:

— В день мужниной получки соломенная вдова присмотрела ткань на платье и думает: «Что сидеть ждать у моря погоды, побегу-ка сама в завод за деньгами». У проходной запнулась об знакомого из Борискиного цеха. «Твой получил уже», — говорит знакомый. «Что ты мелешь? — удивилась подруня. — Он вторую неделю на сборах!» Мужичок замямлил, мол, ему показалось, в ведомости стоит Борискина подпись, хотя самого Бориску и вправду давно не видел. «Вот бестолочь!» — подумала на мужичка подруня, но изменила маршрут, для начала в цех, а не в кассу, порулила. В цехе народу пусто, кому надо в день получки торчать. Подруня через эту пустоту уже на выход навострилась, да вдруг кольнуло оглянуться. И странной показалась тумбочка у одного станка. Этакий металлический шкафчик, метр с небольшим высотой. Подруня к этой тумбочке подскакивает, дерг дверцу. Она чуть подалась, но сразу назад, как пружиной привязанная. Тогда подруня двумя руками ухватилась и рванула на всю мощь…

— Неужели? — перебила ее женщина с фиолетом в кудрях.

— Ну! — подтвердила догадку чешуйчато переливающаяся рассказчица. — В тумбочке Бориска сидит. Глаза виноватые, нос на коленях. При его двух метрах и ста килограммах уместиться в такую шкатулку… «Негодяй!» — закричала подруня и хватает стальной пруток — проучить паршивца в этом капкане. Бориска не стал ждать прутком по голове, захлопнул дверцу и держит так, что не открыть. Подруня давай хлестать-грохотать железякой по тумбочке. Бориске не сладко внутри, но терпит. Пусть лучше барабанные перепонки страдают, чем красота лица. Подруня даже притомилась с прутком и глядь, рядом с тумбочкой замок лежит. Взяла и на два оборота закрыла Бориску. «Продолжай, — говорит, — повышать военную и политическую подготовку!» Не успела до проходной дойти — доброжелатели доложили, с кем Бориска сборы проводит. Пошла моя подруня на место сборов и лахудре космы проредила. «Иди, — говорит, — забирай своего военнообязанного вместе с тумбочкой!»

Дома начала Борискины вещи собирать, чтобы выставить за дверь, а тут его привозят в три погибели сложенного. В тумбочке под замком Бориску радикулит разбил. Заколодило поясницу — не вздохнуть не пискнуть. Но моя подруня молодец. Везите, говорит, его к той военно-полевой сучке, мне на него начхать. Но, оказывается, к той прости-господи Бориску уже возили. Инвалид ей даром не нужен. Дружки-товарищи оттартали Бориску на дачу. Благо время летнее. На даче Бориска нашел способ мокрецом лечиться. Два дня поприкладывал, и как рукой на всю жизнь сняло. Приходит через неделю домой. «Прости, — упал передо мной на колени, — больше не буду». А я ему: «Вот тебе Бог, а вот — порог!» И…

— Стойте! Погодите! — перебила женщина с фиолетовой прической. — При чем здесь вы, если он муж подруги…

Но тут ее вызвали к врачу, она так и не узнала, чей все-таки муж проходил военную переподготовку в тумбочке.

Живот у Надежды пер на лоб не по дням, а на глазах: седьмой месяц — не седьмой день, и Вадик, она была уверена — именно Вадик, долбал ножками, будто это не мама, а дискотека, и он первый шоузаводила. Или дверь входная-выходная, а его любопытство разбирает: откройте, что у вас там хорошего? И вдруг обрезало ударный интерес. Затих, как и не стучал. Надежда извелась вся, вдруг передавилось-перекрутилось что-нибудь… К врачу тряслась пойти — возьмет и вляпает приговор беременности.

Когда трусливо гадала: идти или погодить? — свалились на нее неожиданные деньги — тысяча рублей, родное предприятие давний долг отдало. Надежда отбросила сомнения и пошла на толчок. Пеленки-одежонки Вадику приобрести. В наши времена не до поверья: до рождения ребенка детское не смей покупать. В наши времена, коли деньги появились — не крути носом по приметам, а хватай что надо. Как говорится, не откладывай на завтра, что можешь отоварить сегодня!

Идет Надежда по толчку, а к ней подруливает Люська-Угорелая.

— Женщина, — просит Люська, — помогите сыграть.

Люська-Угорелая в тот день «низом шла», то бишь залавливала простофиль на беспроигрышную для Люськиной компании игру.

Игра элементарная до безобразия. Команда человек восемь-девять: двое секут за милицией, один «верхом идет», для лопухов — это независимый ведущий кассы, трое под случайных игроков косят, кто-то рисуется в качестве зрителей. Лоху подсовывается заманишка: помоги, дорогой, кубики бросить. Только и всего. За что получаешь бесплатный жетон на игру.

Он, простодыра, рад без ума, счастья полные шаровары, как же: все за деньги судьбу пытают, а он на сверхльготных условиях. Нет бы прикинуть дурьей башке, что на базаре, чем бесплатнее начало, тем накладнее конец. Куда там подумать.

И конечно, у довольного дармовщинкой выпадает выигрышный номер.

— Ура! — кричит он от счастья.

Но и у соперника аналогичные цифры.

На что ведущая начинает заливать: такое совпадение бывает раз в сто лет, правилами предусмотрен приз в две тысячи рублей тому из двух везунчиков, кто перебьет другого: бросит на кон больше денег.

Ежу понятно, даже если и перебьешь, две тысячи не получишь, не для твоего кармана люди работают. Ежу-то понятно, а лопух он и есть лопух. Лох, по современному.

Люська-Угорелая сама восемь месяцев назад влетела на 500 рублей. Закончила она ПТУ на швею-мотористку, а работы нет, ну и подпирала в подъездах стенки с утра до вечера. Потом бабушка пожалела внучку — на пуховик деньги дала. Только не дошла Люська до него, развели по дороге. В пять минут обработали. Она думала пуховик в дубленку обратить, а осталась в старой курточке.