«Приходит к царю царица и говорит:

— Иван Васильевич, меня изнасиловали.

— Как?! — кричит царь. — Кто посмел?!

— Да шут его знает, — отвечает царица. — Козел какой-то.

Делать нечего, вызывает царь Думского.

— Понимаешь, — говорит, — Филипп Эрнестович, беда случилась. Анастасию Ильиничну какой-то козел изнасиловал.

— Козел, говоришь? — переспрашивает Думский, задумчиво оглаживая подбородок».

И все!

Анекдот дурацкий, кто бы спорил. Майкл его потому и рассказал, что дурацкий. А кто виноват, спрашивается, если козлиная бородка Думского, начальника департамента имперской безопасности, давно стала притчей во языцех?!

И за это — в тюрьму?!

Майклу одно время нравилась поговорка «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Вставлял в разговор по делу и без дела. Мол, предки мои мудрые люди были, в жизни всякое случается. Когда он на собственной шкуре прочувствовал подлинный смысл изречения, волосы дыбом встали. Как можно жить, если тебя за анекдот на каторгу отправить могут?! Причем не просто могут, а считают необходимым это сделать?! Дерьмо. Вся жизнь — дерьмо. Майкл сидел на нарах. Больше двух лет минуло с тех пор, как он оказался на свободе. Соскучился по баланде, наверное. Новую тюрьму отыскал. Самую экзотическую. Русскую. Политическую. Во как! Первая ходка за то, что родился не в той семье, второй раз его арестовали за несколько слов, сказанных не в той стране. Взять, к примеру, Сандерса. Дурак дураком. До двадцати четырех жил как хотел, ждал, пока бабка наследство оставит. Потом его накрыло идиотское обвинение в убийстве. Бабка умерла, сам вне закона оказался. В жизни бы он не выплыл, если б умный Майкл его не вытащил! Только Сандерс до сих пор летает с Силверхендом, уже новые документы купил и нехилое бабло на старость отложил. А умный Майкл поменял одну тюрягу на другую. Горе от ума, бля. Тоже, между прочим, местного происхождения крылатая фразочка, чтоб им, русским, весело было… Та самая загадочная русская душа в Майкле пробудилась? Ох, спросить бы у матери: за что ж ты, сволочь безрассудная, паленым добром меня наградила?!

И спросил бы, только мама оказалась такой, что запросто ей даже «привет» не скажешь. Майклу, несмотря на внешнюю ее ласковость, к родительнице хотелось обращаться исключительно на «вы», с обязательной прибавкой «Ваше высокоблагородие».

Ключ в замке провернулся с лязгом. Майкл поднял голову: может, передумали и выпустят? Потому что с допроса его только что привели…

— Портнов! — невыразительно рявкнул конвоир. — На выход. Без вещей.

Непонятно. Майкл шагал по обитому пупырчатыми металлическими листами полу, заложив руки за спину. Конвоир впереди, конвоир сзади. Убойное эхо, производимое тремя людьми, сотрясало здание тюрьмы. Понятно, что с таким шумовым сопровождением не удерешь, но не слишком ли дорого — сталь тратить? Неужели не дещевле сканеры поставить? С другой стороны, Майкл тайно радовался, что русские не скупятся на содержание тюрем. Нары деревянные, матрасы ватные, одеяла шерстяные. Подушки перьями набиты — неслыханная роскошь! Он, конечно, понимал: пока здесь промышленность не поднимется по меньшей мере до предысходного уровня, натуральная продукция будет обходиться дешевле синтетики. Тот самый случай, когда роскошь свидетельствует о нищете.

Железный коридор кончился, Майкл ступил на вытертые дощатые полы следственного корпуса. Все-таки на допрос. Зачем? Ну ладно, все лучше поговорить с живым человеком, чем в одиночной камере сидеть.

Кабинет был тот же — маленький, покрашенный нудной синей краской, без окон, но с решетчатой клеткой в дальнем углу. Справа в центре стены висит портрет государя с государыней, под картиной — грубый простой стол дознавателя с одним ящиком, в котором стоит беспроводной телефон. Арестанту полагается стоять у противоположной стены или сидеть в клетке, но обычно для него выставляют стул на середину комнаты.

Дознаватель поменялся. Утром был занюханный, студенческого вида, в лоснящемся от грязи пиджаке неприятный субъект. Новый явился во всем блеске — в сером мундире, сидевшем на фигуре, как латы на рыцаре, причесанный, выбритый, ногти отполированы.

— Ваше благородие, задержанного Портнова доставили, — доложил конвоир.

— Свободны, ефрейтор, — кивнул дознаватель и уставился на Майкла. Разглядывал его долго, с веселым любопытством. — Ну что ж, садитесь, задержанный Портнов.

Дверь за конвоирами давно захлопнулась, а дознаватель все молчал. И смотрел. Майкл от нечего делать изучал трещинки на стенах.

— Курите? — дознаватель щелчком отправил по столу пачку сигарет. Сам то ли не курил, то ли курил другие. Майкл взял эту его черту на заметку — любит создавать видимость доверительной беседы. Но пачку принял. Спички обнаружились внутри, заботливо обернутые папиросной бумагой и уложенные рядом с сигаретами. — Пепел на пол стряхивайте, ничего страшного.

К земному — а русские именовали новую планету старым названием — табаку Майкл не то чтобы пристрастился, но подымить любил. Он сильно напоминал то, что за «горизонтом» считали травкой. Майкл попробовал и местную траву, окосел с первой затяжки и больше не рисковал.

Дознаватель положил перед собой папку, вынул из нее бумаги, пролистал со скучающим выражением на лице и отодвинул.

— Ну-с, что вы имеете сказать по этому поводу? — осведомился он.

— Я уже все рассказал.

— Да-да. Вас задержали за сочинение и декламацию в высшей степени непристойной истории о государыне.

— Ничего я не сочинял, — Майкл поморщился. — Анекдоту тыща лет в обед. И вовсе он не о нашей государыне.

— Интересно. А о ком?

Майкл хмыкнул. Подумал: это тот случай, когда его происхождение из-за «горизонта» пригодится. Можно врать, что в голову придет — все равно даже у «компетентных органов» проверить руки коротки.

— О моих собственных предках.

— Еще интересней. Но вы же называли имена не своих предков, а государя и государыни. Присовокупляя к этому имя его превосходительства Думского.

— Ну, в этом виноват, — согласился Майкл. — Думского тогда не было. А царя на самом деле так звали. И царицу тоже. Был такой царь, еще на той Земле — Иван Васильевич.

— Да-да, прозванный Грозным. Вы меня в истории родного края просветить желаете? А я, верите ли, ее неплохо знаю. До такой степени, что помню: из семи жен Ивана Грозного Анастасией именовали лишь первую, и была она вовсе не Ильинична, а Романовна.

— Я не помню, какое у нее было отчество. Мне прадед рассказывал вообще без отчеств. Царь Иван и царица Анастасия. Я почему-то был уверен, что та Анастасия — обязательно Ильинична.

— Замечательная история. Люблю беседовать со студентами. Такие, знаете ли, байки порой услышишь — нарочно не придумаешь. Ну что ж, травите дальше. Мне, пожалуй, уже любопытно, с чего бы ваш прадед рассказывал вам русские анекдоты тысячелетней давности.

Он так расцветил интонацией последнюю фразу, чтобы задержанный понял: его истинная биография известна. «Вот и замечательно, — подумал Майкл, — мне же проще. Не придется делать загадочное лицо и ссылаться на государственную тайну, если пойдет серьезный разговор».

— С того, что это вам анекдот. А мне — семейное предание. Мой род идет от внебрачного ребенка Василия Ивановича, того самого, которого Грозный посохом убил. При Петре его потомки эмигрировали в Европу, в Англию. Глава семьи был классным портным, и потому за родом закрепилась фамилия Тейлор. Кстати, когда Тейлоры уехали в Америку, они уже были дворянами. Ну, а в начале двадцать первого века купили у вас, в смысле у русских, лицензию на производство кое-какого вооружения и основали корпорацию PACT.

И всем детям в нашей семье с рождения твердят, что они по происхождению русские. Кстати, языку я не здесь учился, а дома. Это-то вы, раз такой осведомленный, можете проверить.

Дознаватель улыбался.