— Проф, а здесь камеры прослушивают?

Сосед глянул на Майкла, как на умственно отсталого.

— Нет, я понимаю, в колонии, из которой сделать ноги просто нереально, постоянное прослушивание — как собаке боковой карман… А все-таки?

Профессор молчал. Майкл сообразил: ну правильно, если прослушка есть, так лучше объясняться жестами или мимикой. Тут профессор заговорил. Майклу показалось, что голос у него стал хриплым.

— Насколько мне известно, жилые помещения не сканируются. Только шлюз. Видишь ли, это слишком дорого. И, как ты правильно отметил, нерентабельно. Мелкие интрижки каторжников администрацию интересуют мало, для погашения бунтов в зародыше выгоднее пользоваться услугами доносчиков. А бежать отсюда некуда.

— Да, — оживился Майкл. — Значит, только стукачи. Если я, к примеру, сейчас скажу, — он понизил голос, — что собираюсь рвать когти отсюда, то этот разговор останется между нами?

— Безусловно. Разумеется, если предположить, что в соседних камерах нет доносчиков с острым слухом. Но я полагаю, что не нужно лишний раз травить душу мечтами о несбыточном. О побеге лучше забыть.

— Почему? Почему о несбыточном? Ну да, конечно, теоретически дальше тауна не удрать. Верней, дальше планеты. А если пираты?

— Ты имеешь в виду контрабандистов? Они сюда не заходят. — Помолчал. — Я узнавал. Когда… Словом, в самом начале. Увы, в местную гавань заплывает исключительно тюремный транспорт. Для контрабандистов здесь нет рынка сбыта. Конечно, они могли бы заинтересоваться, м-м, наркотиками, но это тоже невыгодно.

— Я о другом. У меня есть знакомые пираты. Они же могут сесть где угодно. А уж как отсюда выбраться, я придумаю. Мне самое главное — подать весточку.

— Не думаю, что кто-нибудь сможет тебе помочь.

— А Роберт из Верхней Палаты? В Верхней Палате же разрещена переписка?

Профессор молчал. Осторожно гладил шею, и Майклу показалось, что с соседом неладно. Он странно двигался, странно говорил.

— Роберт вменяемый человек, я уже говорил. Но я бы не советовал откровенничать с ним. Здесь нельзя быть откровенным ни с кем из тех, кто надеется выйти наружу. А Роберт надеется.

— Да я придумал, как сделать. Скажу, что мне надо отправить письмо приятелю, сообщить, где я, типа чтоб денег на счет перевел. Приятель чист. Абсолютно. Это начальник таможни на Ста Харях.

— А дальше ты надеешься на сообразительность этого человека? Или он тебе чем-то обязан?

— Там видно будет. — Майкл не знал, на что надеется. Конечно, на сообразительность. Хотя никакой гарантии, что Сэм вспомнит те посиделки в баре «Русские ушли». И даже если вспомнит, то сочтет нужным принять участие. Никаких гарантий. Увы, кто бы и чем бы ни был обязан Майклу в прошлой жизни — все осталось именно там, в прошлой жизни.

— Попробуй.

Отсюда надо бежать. Отсюда просто надо бежать, твердил он себе как мантру. Отсюда давно пора было бежать. Да, конечно, его ждут безрадостные перспективы в случае поимки. Майкл плохо представлял себя изнасилованным дежурной сменой, но полагал, что ему вряд ли понравится член в заднице. Но подохнуть здесь еще хуже. Лучше утопиться, как Шанк. Майкла передернуло: понял, что по доброй воле, что б ему там ни грозило, в отстойник не полезет. Лучше… Нет, он не знал, что лучше. Сунуть голову в измельчитель? Улечься на плиту в сушилке? Дерьмо, здесь даже с собой по-человечески не покончишь. К черту. Если думать не о побеге, а о том, как поудобней покончить с собой в случае неудачи, то лучше и не начинать.

— Проф, а если честно, были удачные случаи? — спросил он за завтраком, пользуясь тем, что ближайшие соседи разместились за три стола от них.

— Были, конечно, — признался профессор. — Иначе я сам не вынашивал бы в свое время мысль о побеге. Мне известно о девяти случаях. Восемь из них сопровождались мятежами. Мятеж — самое удобное время. Я не знаю, удалось ли этим людям выбраться с планеты. Может быть, они умерли от голода где-нибудь в горах. Но в колонию их не вернули. И еще один случай, который меня и вдохновил, поскольку поднять мятеж я не в состоянии, — это было бегство именно с планеты. К сожалению, мне неизвестны подробности.

— Жаль… — протянул Майкл. — Но у меня есть свой план. Если получится — рискнете убежать со мной?

Профессор долго молчал, жевал губами.

— Извини, Майк, нет. Дело не в том, что я не верю в твою удачу, хотя я в нее действительно не верю. И не в том, что я вряд ли переживу пытки в случае поимки.

И даже не в том, что я на что-то надеюсь, — я уже давно ни на что не надеюсь. Мне некуда бежать, Майк. И это та причина, которая заставила меня отказаться от побега в свое время.

Язык чесался расспросить старика, что там произошло… но Майкл и сам понимал: наверняка личное несчастье. Трудно предположить, что профессор отказался от своей идеи из-за гипотетической возлюбленной, внезапно выскочившей замуж за другого. Какие возлюбленные — в его-то годы! Но могло оказаться, что у него погибли дети… или родители… или даже верная собака.

— Смерть Шанка многому тебя научила, — отметил профессор. — Ты не пытаешься меня уговорить.

— Пожалуй, — согласился Майкл. С того дня минул месяц, и он вспоминал поступок бригадира без дрожи. — Я понял, что действовал не для него, а для себя.

— Вот именно. Я мог бы тебе сказать это, но подумал, что будет лучше, если ты почувствуешь это сам. Тебя толкал на увещевания пещерный страх когда-нибудь умереть. Люди слишком легко представляют себя на месте мертвеца. Смерть — это то, что напоминает нам о нашей подлинной слабости.

— Поэтому я сделал то, что должен был сделать для вас: предложил бежать вместе. Вы отказались. Не буду уламывать вас для себя.

Профессор улыбнулся:

— Да. Не надо. Лучше я прикрою твой побег здесь. Этого будет вполне достаточно, чтобы свести мои личные счеты с Железным Кутюрье.

— Хотите, чтобы я явился к нему и призвал к ответу? — Майкл не удержался от иронии.

— Отнюдь. — Профессор усмехнулся, и так, что Майклу стало не по себе. — Думаю, ему для инфаркта хватит известия, что ты бежал.

Майкл насторожился. Он никому не говорил, за что на самом деле угодил на каторгу. И даже не сознавался, что он — сын их общего мучителя. Но сейчас ему показалось, что профессору известно много больше, чем Майкл может предположить. Опять интуиция шалит? Она помалкивала год — с тех пор, как Майкл удрал со Ста Харь.

— Хотя… — сказал профессор. — Как тебя зовут? Майкл Гэбриэл или Гэбриэл Майкл?

— Первое.

— Уверен?

Майкл подавился растерянным смешком: — Ну да, я свои документы тыщу раз видел…

— Хорошо, — удовлетворенно кивнул профессор. — Очень хорошо. Мне нравится твое предложение призвать Железного Кутюрье к ответу. Я подумаю, как это сделать.

Майкл не стал расспрашивать. «В сущности, — думал он, — я ничего не знаю о человеке, с которым пятую неделю живу в одной камере». Майкл старался не сходиться близко с временными соседями. У него не было и не могло быть общих интересов с остальными каторжниками. За год он запомнил имена товарищей по несчастью, но не более того. Стену отчуждения разбил Шанк. Хотя даже без «репетиции» нормального общения Майкл все равно почувствовал бы симпатию к профессору. Как ни крути, человек его круга.

О прошлом соседа Майкл почти не слышал. Профессор охотно делился воспоминаниями, связанными с первыми месяцами на каторге, но всего один раз, и то вскользь, заикнулся о том, чем занимался на воле. «Все мы — отрыжка империи Железного Кутюрье». Теперь получается, что у профессора личные счеты. И звучала за этими словами обида вовсе не на лишение свободы. Нет, тут крылось куда больше.

На барщине профессор обронил будто невзначай:

— Если не передумал говорить с Робертом — у Верхней Палаты тоже есть рабочая повинность. Конечно, не грибы. Их офис в упаковочном. Зайдешь за конвейер, там дверка, незаметная. Спросишь Роберта, скажешь, что нашел оброненный им в столовой платок.