— Может, посетитель еще не ушел?

Комната Симона подверглась поспешному обыску. Они распахнули шкафы, заглянули под кровать, за шторы и за печку. Из комода выскочила перепуганная мышь. Со стены над комодом из широкой золотой рамы глядел на их недоумение третий сын шестого герцога Веллермес-и-Велоса, пока они не распростились, пожимая плечами.

Еще с тех далеких ночей, когда он с завываниями носился по улицам Вайкерсдорфа, держа в руках вырезанную дядей Себастьяном из пустой тыквы дьявольскую рожу с горящей свечой внутри, Симон сохранил суеверную привязанность к призракам, привидениям, домовым и вообще всяческим духам. Добрый дядюшка при помощи сделанных из тыквы рож надеялся вылечить маленького племянника от детской веры в сказки, в которые малютка Симон продолжал верить и выйдя из нежного возраста, но добился своими педагогическими экспериментами прямо противоположного. Конечно, рассудочность, источаемая дядей Себастьяном, как споры спелым грибом-дождевиком, была наихудшей питательной средой для сверхъестественной ерунды всех сортов, но в далеко еще не поумневшей голове племянничка кишмя кишели орды леших, вампиров и специфически-австрийских разновидностей нежити, и эти обитатели потустороннего мира превращались в абстрактных, но куда более страшных гимназических монстров, в ламий, лемуров и эмпуз^{112}. До дядюшки Себастьяна никак не доходило, что племянник-то верит не в реальность подобных созданий, но в возможность такой реальности, что для будущего юриста далеко не одно и то же. Но все равно очень плохо. Симон часто жалел, что ни в квартире родителей в переулке Зонненфельдгассе, ни позже, в комнате у вдовы Швайнбарт, никто ему не являлся. Детские попытки вызвать духов при помощи плюшевого мишки провалились так же, как заклинания фотографии покойного Швайнбарта. Ни тебе домового для маленького Симона, ни призрака для большого.

Симона трясло от возбуждения. Ведь испанские привидения — это вам не что-нибудь, и может статься, думал он, в Испании водится больше привидений? Когда Пепи ушел, Симон принялся оглядываться и делать вид, что страшно испуган, ибо многие духи так робки и чувствительны, что являются исключительно самым пугливым людям. А вдруг — покойный герцог? Но как, спрашивал себя Симон, обращаются к покойным герцогам? Ваше Загробное Сиятельство? Со сладостным ужасом он забрался под одеяло и задул свечу. Воздух казался заряженным трансцендентной энергией. Он не осмеливался даже повернуться на правый бок, на котором привык засыпать, чтобы обоими ушами прислушиваться к возможному возвращению таинственного посетителя. Осторожно поглядывал на третьего герцогского сына. А может, немой слуга г-жи Сампротти лишился языка в наказание за неслыханные преступления, а теперь проникает в комнаты к иностранцам с острым, как бритва, ножом, чтобы чинить разбой и убийство? По симоновой спине побежали мурашки. Если он получше укроется, злодей поймет, что он не спит. Наконец Симон услышал, как часы на башне пробили сперва четыре раза, потом — двенадцать. Теперь призраку было самое время являться. Симон отлично знал, что все эти дела с полночью — всего лишь наивные народные суеверия. Простонародью не постичь таинственного перехода от двенадцати к нулю или тринадцати, что за пределами человеческого времени и не пробьет никогда. Он поспешно сел, выжидающе, когда в углу у окна раздался подозрительный шум. Быстро чиркнул спичкой. Никого. И когда глаза привыкли к свету маленького огненного бутона в руке — по-прежнему никого. В углу снова хрустнуло, портьера многообещающе зашевелилась. Симон высоко поднял спичку, но тут она обожгла ему пальцы. Он упал на подушку, продолжая прислушиваться. И успел еще услышать, как пробило час.

Дни ползли как улитки, превращались в недели, недели — в месяцы, а надлежащим образом франкированное теперь прошение барона о выдаче лицензии на рыбную ловлю в районе пещер Терпуэло ползло по инстанциям. Бургомистр снабдил прошение соответствующей резолюцией, горячо поддерживавшей ходатайство знаменитого австрийского ихтиолога, и направил его далее, губернатору. Канцелярия губернатора оказалась перед сложной проблемой: какому из референтов направить согласно внутреннему распорядку прошение, поскольку с сотворения мира никто не ходатайствовал о лицензии в запретной зоне. Сначала бумага попала на стол к временно исполняющему обязанности заведующего отделом охоты и рыболовства. Он прочел ее с раздражением, но и с почтительностью тоже, поскольку чиновнику положено почтительно относиться к четырнадцатикратному изображению увенчанного лаврами монарха на гербовых марках, нашел, что раздражение его обосновано, и передал бумагу по инстанции: одному из своих советников, отвечающему за рыбную ловлю в пещерах. На столе у того она долго покоилась в папке для входящих, ибо советник, решавший дела в строго хронологическом порядке, только что вернулся из отпуска и занимался пока что июлем месяцем. Если бы не подоспело новое ходатайство барона, в котором он указывал на важность своего проекта, и если бы бургомистр Пантикозы не проявил любезность, сопроводив это ходатайство пометкой «срочно», решение дела отодвинулось бы на необозримое время, поскольку июль, которым занимался советник, был июлем прошлого года. После некоторой суматохи прошение с приложением объяснительной записки поступило в управление таможенной службы и пограничного контроля, поскольку найденный тем временем на карте вход в пещеры Терпуэло находился на ничейной территории между Испанским Королевством и Французской Республикой.

Начальник таможни удовлетворился тем, что засвидетельствовал на полях свою некомпетентность и с курьером направил дело военному коменданту провинции, ведь попасть в пещеры можно было только из запретной зоны. Генерал от кавалерии Конде Сендрон-и-Клавель направил изрядно захватанное и исчирканное прошение обратно в отдел охоты и рыболовства, прибавив на словах, что он плевать хотел на рыболовов, и что занялись бы лучше браконьерами, которые прямо у него под носом стреляют лучших оленей. И мог себе это позволить, будучи близким другом члена губернского управления советника Торпедо, коему подчинялся временно исполняющий обязанности заведующего отделом охоты и рыболовства.

Было бы несправедливо по отношению к испанским властям предположить, что таким образом прошение барона отправится по новому кругу. Член губернского правления советник Торпедо самолично отправился к губернатору, маркизу де Лангерра, чтобы сделать обычный ежедневный ход в шахматной партии, уже семь месяцев разыгрываемой обеими высокими особами, и при этом, пробормотав нечто о принципиальном значении, оставил дело на инкрустированном слоновой костью губернаторском столе. А маркиз, прожженный администратор, поручил секретарю снять четыре копии и с курьером отослал их в Мадрид: одну — в Министерство внутренних дел, это никогда не повредит; другую — в Министерство иностранных дел, раз барон был иностранцем; третью — в Министерство обороны, поскольку пещеры, как уже известно всем и каждому, лежат в запретной зоне; четвертую — в Министерство сельского хозяйства, которому подведомственны охота и рыболовство. Самым любезным образом у досточтимых министерств были испрошены инструкции по подотчетным им вопросам.

И надо же такому случиться, что в тот самый день, когда советник первого класса Бонилья-и-Фицморрис прочел в Министерстве иностранных дел копию прошения, он был приглашен на прием в австрийское посольство. Между перепелкой и рюмкой абрикосового ликера из Вахау он невзначай спросил у Его Превосходительства посла д-ра Алоиза Пихльгрубера, не знает ли тот некоего барона фон Кройц-Квергейма. Будучи настоящим дипломатом, Его Превосходительство Пихльгрубер находился в тайных сношениях с оппозицией и обнаружил осведомленность. С тонкой дипломатической улыбкой, в которой сочувствие боролось со злорадством, посол рассказал советнику о конфискации баронского состояния и ордере на его арест, выданном в связи с политической неблагонадежностью барона.