В 9 часов утра со стороны французов в бой были брошены полки корпуса М. Нея. Основная тяжесть боя в этот день легла на 26-ю дивизию, командир которой генерал-майор И.Ф. Паскевич вспоминал: «Только что я успел выстроить один батальон, как французы были уже на гласисе. Орловский полк открыл ружейный огонь и остановил неприятеля. Несколько раз покушался он выйти из оврага, несколько раз бросался на нашу пехоту, но каждый раз встречал наш сильный огонь и принужден был возвращаться в овраг. Тела его покрывали гласис.

Замечая, что атаки неприятеля слабеют, я приказал 1-му батальону Орловского полка броситься на него в штыки.

Батальон вышел из покрытого пути, но, увидев, что второй батальон за ним не идет, остановился. Я послал адъютанта моего Бородина. Он стал на гласис в нескольких шагах от неприятеля, закричал «ура», и оба батальона с криком бросились на французов. В это же время полки Ладожский и Нижегородский ударили в штыки, и неприятель был опрокинут, выбит из рытвины и трупами его устлано все пространство от гласиса до противной стороны оврага. Полки мои бросились было преследовать неприятеля. Я ударил отбой, возвратил их и вновь построил батальоны за покрытым путем. Вскоре и неприятель, получив подкрепление, опять подошел к нам, но, остановясь по ту сторону оврага, перестреливался и не смел делать на нас новых покушений» [124, с. 93, 94].

Потери французов у Королевского бастиона были так велики, что Паскевич смог набрать достаточное количество французского оружия, чтобы заменить плохие австрийские ружья Орловского полка.

Очевидно, 50-й егерский полк в этот день был выведен в стрелки за Малаховские ворота; по словам Н.А. Андреева, «весь день сражались неимоверно стойко, но к вечеру не могли вынести сильнаго напору и ретировались в город. Тогда генерал Оленин остановил бегущих, велев вывести орудие на улицу. Люди остановились и прогнали неприятеля, а драгуны после докончили, и на ночь город остался за нами» [87, с. 187].

Вечером к Смоленску стали подходить части 1-й и 2-й Западных армий, что позволило подкрепить Раевского 2-й гренадерской дивизией, впрочем, так и не принявшей участие в бою — французы прекратили активные действия. Ночью уставшие полки 7-го корпуса сменил 6-й корпус генерала от инфантерии Д.С. Дохтурова. Место 26-й дивизии заняла 24-я, место 12-й — 7-я; на левом фланге были оставлены полки 27-й дивизии, а также 6-й егерский и Смоленский пехотный полки; резервом служила 3-я дивизия.

Всю первую половину дня 5-го августа стороны вели огневой бой, и только около 16 часов Наполеон направил на штурм города войска трех армейских и трех кавалерийских корпусов: маршал М. Ней вновь штурмовал Красненское предместье, маршал Л.Н. Даву — Мстиславльское и Рославльское, генерал Ю. Понятовский — предместья Никольское и Рачевку Ней достаточно быстро занял Красненское предместье, но встретил жесткий отпор на участке между Королевским бастионом и Малаховскими воротами. И.П. Липранди вспоминал об одном из эпизодов боя: «Вправо от… (Малаховских. — И.У.) ворот, за форштадтом, расположен был Уфимский полк. Там беспрерывно слышны были крики «ура!»… В числе посланных туда с приказанием не подаваться вперед из предназначенной черты был послан и я с подобным же приказанием. Я нашел шефа полка этого, генерал-майора Цыбульского, в полной форме верхом в цепи стрелков. Он отвечал, что не в силах удержать порыва людей, которые после нескольких выстрелов с французами… бросаются в штыки. В продолжение того времени, что генерал-майор Цыбульский мне говорил это, в цепи раздались «ура!». Он начал кричать, даже гнать стрелков своих шпагою назад; но там, где он был, ему повиновались, и в то же самое время в нескольких шагах от него опять слышалось «ура», и бросались на неприятеля. Одинаково делали и остальные полки этой дивизии (24-й) — Ширванский, Бутырский, Томский, 19-й и 40-й егерские, — формированные из сибиряков и в первый раз здесь сошедшиеся с французами» [97, с. 11].

Даву, по некоторым данным, в Мстиславльском предместье привел в замешательство и отбросил русскую 7-ю дивизию, но подошедшая 3-я дивизия генерал-лейтенанта П.П. Коновницына восстановила положение на этом участке. Части 27-й дивизии в Рославльском предместье под жестоким обстрелом и непрерывными атаками вынуждены были отступить до стен города, но здесь в бой вступили подоспевшие с правого берега 4-я пехотная дивизия и лейб-гвардии Егерский полк. Командир дивизии генерал-лейтенант принц Е. Вюртембергский лично повел в атаку от Малаховских ворот 4-й егерский полк.

В бою за немецкой кирхой участвовали и стрелки Симбирского полка, заслужившие лестный отзыв Раевского: «Ай, новички, молодцы, чудо, как с французами ознакомились». Душенкевич писал: «Нам приказано шаг за шагом с боем отступать к Малаховским воротам; когда же, по свершении отступления нашего, французы заняли форштадт и поместились в домах, из которых стреляли по нас, стоящих на эспланаде, Неверовский приказал уничтожить там засевшего неприятеля и сжечь форштадт; охотники, взяв палительные у артиллеристов свечи, подбежали к домам, зажгли оные и в ту же минуту атаковали каждый дом. Французы с поляками, там находившиеся, редко который спасся. Наши солдаты брали в плен некоторых французов, но все поляки были жертвами мщения и презрения. Сражение повсюду усиливалось более и более; за уничтожением форштадта французы пытались открытою силою — дистанционными колоннами, беглым маршем стройно подведенными, атаковать наши ворота, но общий голос «Ребята, в штыки! Ура!» опрометью поворотил французских удальцов за сгоревший форштадт, в овраги, там находившиеся, после чего они начали бомбардировать город, а нам велено взобраться на стены, оный окружающие» [74, с. 111,112].

Действительно, к вечеру все русские войска были отозваны за стены крепости и вели ружейный и артиллерийский огонь, в свою очередь подвергаясь ураганному обстрелу около 150 неприятельских орудий.

Н.И. Андреев вспоминал о драматических эпизодах этого дня: «С рассветом на другой день также потеха возобновилась, но нас посылали только четыре раза в стрелки; батальон убавился более половины. Два ротных командира наповал были убиты.., двое тяжело ранены, а прочих офицеров со мною на лицо из 21-го оставалось 8… Утром, часов в 11, командир Одесскаго полка полковник Потулов, увидя меня сидящего с офицерами на земле, пригласил к себе закусить. Мы выпили водки и съели хорошей ветчины и телятины. Он очень был грустен, сказал, что вчерашний день у Малаховских ворот убили его любимую лошадь, и, взяв меня и адъютанта своего Аксентьева за руки, пошел ближе к валу, где у нас стояли пушки, посмотреть, как смело подымаются на гору французы; но едва успели мы подойди к концу горы, как несчастный полковник был убит наповал, держа нас за руки. Пуля прошла в грудь на вылет в сердце, и он не сказал ни слова… Тут же его и похоронили у стены Смоленска.

Не умолчу об одном случае и верю, что есть предчувствие. У поручика 8-й роты нашего батальона была тетка, и у нее на форштадте свой дом. После сражения стрелки сменяются для отдыха довольно часто, тетка его приносила ему и нам завтраки, и он более 15 раз в два дни был в стрелках с удовольствием, брал пленных, был примерной храбрости офицер, в последний же раз около вечера пришла его очередь, он пошел к майору и убеждал его не посылать. Майор спросил, не болен ли он? — «Что-ж, Иван Дмитриевич, я совершенно здоров; но тоска ужасная, идти не хочу, робость напала». Тот его убеждал и просил идти, сказывая, что ему будет стыдно и что он его за храбрость под Красным и в Смоленске представит к Владимиру с бантом. Пошел Кунцевич и против обыкновения простился со всеми нами, но едва рассыпались его стрелки, как был поражен пулей на повал. Я велел после его искать, чтобы похоронить, и что же? Его вечером принесли всего ограбленного: сапоги, сюртук и все сняли французы. Мы его похоронили на дворе его дома. Несчастная тетка его, бедная женщина, была неутешна и с нами вышла из города, а после мы ее потеряли из виду» [87, с. 187-189].