Нужно также отдавать себе отчет, что понятие «эпоха 1812 года» применимо только к российской национальной истории и в рамках отечественной историографии. За пределами России этот термин вряд ли будет употребим иностранными учеными, поскольку он не несет для них эмоциональной нагрузки в исторической памяти европейских народов. Зарубежные историки военные события 1812 года традиционно называют Русским походом Наполеона или кампанией 1812 года в России, а отнюдь не Отечественной войной 1812 года, так же они будут и впредь использовать привычный и устоявшийся на Западе термин «наполеоновская эпоха», «эпоха наполеоновских войн».

Отечественную историографию эпохи 1812 года никто не назовет скучной. Периодически возникали спорные и проблемные вопросы, вокруг которых ломались копья. Во все ее периоды имелись и свои возмутители спокойствия. Гладкость и изящность первых описаний военных действий встретила, например, яростных критиков из среды участников боевых действий, опровергавших по памяти фактологический материал. Особенно досталось от ветеранов 1812 г. грандам отечественной историографии А.И. Михайловскому-Данилевскому, М.И. Богдановичу, а напоследок, и классику мировой литературы Л.Н. Толстому, упреки которому затем высказывались и профессиональными историками. На рубеже XIX и XX столетий возникли новые концептуальные подходы в освещении эпохальных событий, а старые оказались отверженными. После 1917 г. в стране наблюдался более чем десятилетний период регресса и утраты историографического интереса к военно-исторической проблематике царской России. Все же, на основе марксистских идей (смена общественно-экономических формаций, классовый подход и др.) в боях с разного рода ревизионистами и западными историками, хоть и с трудом, была выработана под оком партийного руководства и приспособлена под идеологические нужды пролетарского государства советская концепция истории 1812 г. Она, можно сказать, постоянно «колебалась вместе с генеральной линией партии», страдала явными натяжками и профессиональными огрехами, многие из которых, правда, со временем корректировались и выправлялись. После краха советской системы и освобождения от идеологического диктата, даже несмотря на кризисный период в стране и науке в 1990-е годы, а также многие негативные моменты, историографический процесс не остановился и продолжал активно развиваться. Можно определенно сказать, что полная потеря интереса государственных институтов к данной проблематике способствовала и компенсировалась в значительной степени деятельностью независимых исследователей^{7}.

На сегодняшний день нет никаких запретов, и в литературе мы можем наблюдать процесс применения самых разных методологий, от инерции «советских» подходов до самых революционных и модных теорий осмысления прошлого. Собственно борьба идей, взглядов и методологий закономерна для историографии, а уж для нашего времени особенно, когда все говорят о процессе глобализации. Методы могут быть разными, все они имеют право на существование (вне зависимости от времени), но главное, на наш взгляд, чтобы историк, даже придерживаясь какой-либо философской системы ценностей или идеологической доктрины, при этом руководствовался принципом здравого смысла. А вот это, как раз, не каждому и не всегда удается.

С этой точки зрения требует некоторого пояснения и ныне вошедший в моду термин «геополитика». Оговоримся, что геополитика — это специфическая область знания, использующая пространственный подход при анализе исторических процессов, а также и понятие, реконструирующее взаимосвязь политики и географического положения страны. Этот термин в начале XIX столетия серьезным государственным мужам был еще не известен, в отличие от слова «стратегия». Наверно, полностью отказаться от употребления этого модного слова современному историку уже невозможно[3], но чтобы не осовременивать происходивший два века назад процесс выбора европейскими государствами внешнеполитических приоритетов, было бы предпочтительней и надежней пользоваться терминологией того времени. Да и объяснение коллизий внешнеполитических событий только геополитическими факторами, исключая, например, социальные, идеологические, ментальные, личностные и т. п. моменты, будет неполным, а исследователь может впасть в ошибку, оказавшись в плену геополитических догм, которые и сегодня не содержат исчерпывающих ответов на современные вызовы времени.

В заключении мне бы хотелось выразить особую благодарность моим коллегам, взявшим на себя труд высказать критические замечания и пожелания по отдельным главам или способствовавшим поискам документов при написании книги — А.А. Смирнову, О.Р. Айрапетову, В.М. Боковой, А.И. Сапожникову, А.А. Орлову, И.С. Тихонову, Г.С. Марштупе, В.В. Дегоеву.

Например, А.В. Игнатьев считает: «Одним из перспективных подходов к изучению внешней политики России служит геополитический анализ. Он позволяет соединить привычные для отечественных историков социологические построения с той средой, в которой развертывались исторические процессы, в самом широком смысле слова» (Геополитические факторы во внешней политике России: Вторая половина XVI — начало XX века. М., 2007. С. 4. Можно только высказать сожаление, что в этом сборнике статей отсутствует тематика об участии и роли России в наполеоновских войнах.)

В последнее время отечественная историография обогатилась рядом трудов по проблематике внешней политики России, а совсем недавно увидели свет обобщающие работы А.В. Ревякина^{8}, В.В. Дегоева^{9} и О.Р. Айрапетова^{10} и других. В то же время у автора нет желания растворить читательское внимание потоком детального анализа различных демаршей, дипломатических перипетий, переговоров, договоров, актов, нот, конвенций и тому подобных материалов российского МИДа и документов международного характера. Такая работа уже была неоднократно проделана несколькими поколениями отечественных и зарубежных историков и на сегодняшний день существует обширная историография данной проблематики. Это обстоятельство дает нам возможность отказаться от детального и подробного разбора внешнеполитического курса России в первой четверти XIX в., не загонять себя только в узкие рамки дипломатической истории, сославшись на накопленный исторической наукой фактический материал и выводы, сделанные коллегами. В то же время необходимо обозначить и вычленить проблему, которая сегодня по-разному интерпретируется исследователями — выбор Россией внешнеполитических приоритетов в эпоху 1812 года.

Вопрос не праздный, поскольку в 2006 г. к 200-летнему юбилею Аустерлица была опубликована монография О.В. Соколова «Аустерлиц. Наполеон, Россия и Европа»^{11} Она посвящена как внешнеполитическим сюжетам, так и самой кампании 1805 г., и, по справедливости, заслуживает особого внимания не только из-за отсутствия до этого в отечественной историографии отдельного труда (кроме книги А.И. Михайловского-Данилевского, написанной еще в 1844 г.)^{12} по истории кампании 1805 г., но и в силу ряда оригинальных авторских подступов к теме, постановки важных вопросов и использования широкого круга источников. Следует также особо подчеркнуть, что автор не счел нужным скрывать свои откровенные симпатии к наполеоновской Франции и к ее императору, противникам же Наполеона чаще всего даны самые нелестные характеристики, особо досталось англичанам, вообще и российскому императору Александру I, в частности. Такой подход вряд ли будет понятен большинству отечественных историков, но это — четкая авторская позиция. То же можно сказать и о некоторых положениях и выводах, сделанных в монографии, с которыми, думаю, не согласятся многие отечественные историки, в том числе и автор данной книги.