Веселые заросли кораллов глубоко на дне морском! Кишащие живностью!!! Ее тут столько, что и сосчитать невозможно!

Ну, почти невозможно.

В следующий миг небоскребы уже снова походили на хрупкие вольеры, которые звенели от щебетания радарных волн, от стрекотания саранчи. Когда дрейфующая ледяная пелена застилала свет автомобильных огней, виднелись только темные зубцы, черные обломки зубов с расселинами, из которых долетал глухой перезвон пастушьих колокольчиков. Вверх неслось искаженное ветром тревожное блеяние овец. Тросы альпинистов дрожали, как недоваренные макароны. Груды зданий раскачивались и кренились, словно корабли. Альпийские козлы и благородные олени, как дозорные, вздымали рога на краю головокружительных обрывов.

Может, у него начиналась горячка? Смертельно устал? Или все дело в напитке? — При этом чувствовал он себя великолепно! Диамант размахивал своим ледорубом.

— Не бойтесь, они устоят под ветром, — послышался голос Диаманта, указывающего на перекрещенные небоскребы. — А там что? Взгляните!

Поющий спрут лопнул, как фурункул, от взрыва его еще больше разнесло, и альпинисты, как кровавые кляксы, как комары на радиоуправлении, как горящие звездочки, вместе со своими тросами, лыжами и крюками вознеслись в ночное небо, к новым высотам.

— Ура! Ура!!! — Диамант ликовал.

— Вы тут поосторожнее — глаза слепит! — Мистериосо повелительно поднял правую руку, указывая вперед вытянутой ладонью; тут командовал он. Так точно. Его лицо рдело. Волосы напоминали ворсистый пепел.

— Вот она — агора, Клоккманн!

На сей раз Клоккманн назвался Клоккманном. Впрочем, ему уже было все едино. Он приподнял левую ногу. Они бродили вокруг гладких каменных пней. Это были осколки рухнувших колонн. Длинными параллельными рядами тянулись четырехугольные плинты. Там и сям из песка торчали абажуры торшеров. На песке четко вырисовывались изломанные или горбатые тени, которые отбрасывали обломки колонн. Неровная местность была как будто припудрена стеклянной крошкой.

Вон, коврик для спальни, в отличном состоянии! Клочья занавесок, карниз. Бокалы для шампанского, разбитые. Громоздкие капители колонн.

Они тяжело влачились на дюну среди каменных пней. На песке шуршали использованные салфетки. Пахло прогорклым жиром и теплым шампанским. — Впрочем, как знать, — может, ему просто показалось?

Отель? Храм? Бывшая общественная уборная? Два остроплечих орла взлетели с рухнувшего архитрава. Грандиозное было строение. — У Клокманна, которому уже застилал глаза пот, застряла нога между прутьями на раме багажной тележки. Дамская сумочка со сломанным замком скатилась кувырком с обрубка колонны и сползла по склону дюны. — Мистериосо, не останавливаясь, шел вверх. Клоккманн вытряхнул песок из ботинок.

— Осторожно! Свет в глаза! — предупредил Мистериосо — свое имя профессор назвал, когда встретил его несколько часов назад на железнодорожной платформе. Там рельсы просто-напросто обрывались! Чертополох. Ржавые консервные банки.

Вот и снова показался весело пылающий солнечный диск, увесистый и пышный, как яичница из расплавленной руды! На миг солнце раздвоилось в глазах Клоккманна: оно шипело. Оно сочилось. Оно висело на кобальтовом небосклоне, как круглая сковорода, в которой жарилось сало. Воздух был ясный, как чернила; прозрачный, как морская вода. Солнце было похоже на вокзальные часы без стрелок. — Каменные барабаны.

— А это еще что такое? — спросил Клоккманн и указал на зубчатую полоску жести, обернутую вокруг блестящего кольца. — Корона?

Она валялась на песке.

— Это наверняка от решетки на кровати, — сказал Мистериосо и пнул эту штуковину. — Или от какого-то ритуального подсвечника. — Он двинулся дальше.

В общем, старый хлам! Рухлядь. А эти абажуры откуда? На колонны были раньше нацеплены? — Клоккманн проклинал Мистериосо, клял его на чем свет стоит: он-то что на этой экскурсии заработает? Герпес? Горный загар? Астрономический гонорар? Да уж.

На обширной пологой площадке перед храмовым комплексом, куда скатилось несколько каменных барабанов, расположились группами цветущие плодовые деревья. Облака листвы, казавшиеся в солнечном блеске чуть ли не черными, озаряли воздух желтыми, красными и изумрудными бликами, яркими радугами, в которых четко просматривался каждый цвет спектра! В сочетании с белыми цветками возникала какая-то причудливая гамма.

Цветы источали резкий, пьянящий аромат.

— Так, тут еще продолжается жизнь?! — Клоккманн, разинув рот, воззрился на цветы, на листву, на апокалиптическое сияние радужных бликов.

— А как же, — ответил Мистериосо, — а как же.

Солнце лучилось так ярко, что все померкло под пеленой света: черный скорбный свет, если такое можно вообразить, — как в могиле.

Колонны напоминали заброшенные менгиры.

Вокруг них вздымались из песка оголенные обломки, — одни повыше, другие пониже, — подобно осколкам расшатанных от пародонтоза зубов. Ну и пни — тяжелющие, наверное. Кусты розы, вернее, кусты шиповника, густо облепленные цветами, вились между развалин. Кое-где с ветвей свисали кистями ягоды. — Неужели это правда? — Да и на деревьях среди холодного блеска цветов вспыхивали гроздья спелых, налитых плодов: лимонов! Апельсинов! — Снова лимонов!

Край лимонных рощ в цвету? Земля обетованная? — Клоккманн обтер лоб носовым платком, который развевался, как маленькое знамя. Из песка торчали роликовые коньки.

Впрочем, ветерок тут веял далеко не прохладой. Насколько хватало глаз, вокруг них простиралась безжизненная, выжженная пустыня. Тишина стояла абсолютная, мертвенная, как в погасшем очаге. Можно было услышать даже, как падает булавка, а не то что предметы покрупнее, скажем, черный рояль, если бы он вознесся на колонне высоко в слепящее небо и кому-то пришло в голову спихнуть его вниз.

— Не-е-ет! — Клоккманн закрыл лицо ладонями: неужели туда, наверх, на высокую колоннаду храма, и впрямь занесло раскрытый рояль, большой концертный рояль? Тень черного призрака витала над землей.

Безумный вопль Клоккманна разнесся над громадами пирамидальных гор, которые высились на горизонте, слегка подернутые искристой пеленой: знойное марево.

Мистериосо покачал головой:

— Да быть такого не может! Сколько лет уже такого не видел. — Он вышел на агору. Стая коршунов выпорхнула из каньона, прежде неразличимого среди серых, сверкающих просторов.

— Вы это о чем? — Вид у Клоккманна был жалкий. Лицо уже разопрело на солнце, глаза выпучились, набухшие губы потрескались.

— Сюда ведь никто не ходит! Сюда ведь никто не ходит! — Мистериосо сжал кулаки. По его голове, которая еще сильнее налилась кровью от ярости, по всему его телу шарили, пробиваясь сквозь плотную листву, солнечные лучи. Казалось, они хотели пронзить его насквозь. Свести с ума. — По агоре рыскали стайки крыс.

Клоккманн просунул руку между ветвей, пытаясь дотянуться до райских плодов. Заманчиво желтели сосцы лимонов, покачивались парами круглые апельсины. Увы, они висели слишком высоко!

— Ничего себе, — пролепетал Клоккманн, — эти деревья и правда похожи на людей.

Он почесал затылок и указал на пологий склон, над которым колыхались, как водоросли, и кружили, как танцующие наяды, шаровидные зеленые кроны.

— Первые из них там как раз и лежат, — сказал Мистериосо.

Клокман тут же отпустил отяжеленную плодами ветвь, и она отхлестнула, как плеть. Он так ничего и не сорвал. Раздался шлепок.

Смотри-ка! Под деревьями действительно лежали вповалку мумии, обратив восковые лица к солнцу и вперяясь пустыми глазницами в листву. Ветер трепал лохмотья, свисавшие со сморщенных, иссохших тел, — и снова показалось, будто это колышется вода в аквариуме и волны ласково и нежно ворошат трупы.

Мистериосо постучал костяшками пальцев по скале, которая высилась посреди цветущей рощи, как кряжистый риф.

— Неудивительно, что они тут издохли! Водянка! Видите, вода не проступает. — Он ударил по скале, и тут Клоккманн заметил, что она целиком состоит из окаменелых рыб. Зарябила взметнувшаяся пыль.