— Из публики, — Рагуза засмеялась и подняла руку, вытягивая указательный палец.
— Сами вызвались?
Обитатели змеиного нутра, которые уже подобрались к решетке, — взъерошенные, заскорузлые, запаршивевшие, — с восторгом закивали.
— Даже не верится, — сказала Рагуза, — нам некуда девать желающих! Ну-ка, брысь.
Узнав об этом, Клокман, ясное дело, уже без особого интереса прошел мимо спящих на жердочках орлов, мимо слонов и даже мимо бассейна, в котором плескались хищные рыбы. Через край бассейна переливалась вода. Служители, орудуя большими черпаками, вываливали туда корм для рыб, похожий на рагу, которое, клубясь, быстро смешивалось с водой.
Рагуза стояла перед Клокманом в чем мать родила. Ее щеки побагровели, веки над глазами серебрились, губы были обведены розовой помадой. Копна взбитых локонов, темных вперемешку со светлыми, была раза в два больше головы, видимо, она прицепила еще и пряди искусственных волос.
Они поднялись на лифте. Бах-бах, гремели барабаны. Издали долетали звуки мандолин: тра-ля-ля, тю-тю-тю.
— Вот мой кабинет, — сказала Рагуза. Из мебели тут была только двуспальная кровать.
Клокман то и дело спотыкался о разбросанные по полу подушки.
— Кино! — На изогнутых дугой стенах, служивших экранами для кинопроекторов, вечерний ветер трепал платаны, которые обрамляли кадр. — В центре кадра, на площади и улице, темнели спины столпившихся людей. Они кашляли. Сияли скаты шатров.
— Рабочий день кончился! Вот они и здесь, — Рагуза принялась расстегивать свое золотистое платье.
Отдых после трудового дня: посетители торопились. Они выстроились в четыре очереди. На заднем плане виднелись жилые кварталы города и телевизионные антенны в ореоле электрического света. Тающие надстройки на крышах. Дрожащие во тьме световые рекламы.
На переднем плане, совсем близко, плещет целое море высунутых языков: перепалка возле касс! Брызжет слюна.
Удушающие приемы.
— Боже мой, — пролепетал Клокман, пораженный этой картиной. — Какой размах! Какая выручка! Какой доход!
— Тебе скучно? — спросила его Рагуза и бросила ему в лицо свои туфли на платформе. Это привело его в чувство. Теперь он понял, что она не шутит: тут Рагуза сняла черные чулки, скатывая их ладонями, и продемонстрировала ему свои ноги: «Только-только побрила! Специально для тебя».
Клокман отшатнулся и поднял глаза. Перед ним, расправив плечи, стояла Рагуза: настоящая статуя! Сейчас у нее за спиной на экране какой-то бородач сунул в окошечко кассы свой месячный заработок. Над куполами шатров кружили совы, озаренные снизу светом.
— Да быть такого не может!!! — У Клокмана вырвался такой протяжный крик, что слов было почти не разобрать. У него зарябило в глазах от мельтешения зеленых, голубых, желтых и фиолетовых пятен. Все сверкало и переливалось: ляжки, груди, бедра, ягодицы, — сплошная зыбь! Словно радужные лужи бензина на мокром асфальте! Синяки от побоев. Затушенные сигареты. Взрывающиеся звезды: зрелище прямо-таки пугающее.
Но не только пугающее. — Великолепное и необычное: груди сверкали, как два магических шара. Они сочились зеленоватым светом. Теплый шелковистый блеск разливался по плечам. Отсветы драгоценных камней мерцали на бедрах.
Лунный холод! Ледяное пламя! Радужное зарево!
— Просто глазам своим не верю! — Клокман был ошарашен. Говорил он еще довольно нечленораздельно. Его костюм давно пропотел и пропах лосьоном.
— А кто, по-твоему, держит в тонусе весь коллектив? — спросила Рагуза. Она стояла на кровати, опираясь ногой о край спинки. — Всех этих музыкантов, конюхов, дворников, танцоров?
— Их всех?
— Весь тюремный блок! Ясно!
— Тюремный блок?
— Ну, всю эту живность под трибунами.
Эти лабиринты под трибунами! — У Клокмана потемнело в глазах: облака кокса! Из ушей лезли белые мыши. Проседающие своды! Розовые мордочки. Посетители прорвались через ограждения. Они уже охрипли от крика. С шумом упала одна из светящихся гирлянд, опутывающих шатер.
Рагуза повалилась на кровать. Серьги у нее в ушах позвякивали. На запястьях у нее были браслеты. Груди сверкали, как рождественская елка. Как кошачьи глаза во тьме.
— Ну, иди же!
Владелица? — В этот миг Клокман обессилел. Он напоминал себе крышку чемодана в отеле. Его повело, и он шатнулся к Рагузе.
— Нам ведь не цирковой шатер растягивать, — утешала она его. — Раз — и готово. Всего делов-то!
Она схватила его за галстук так, что он чуть не задохнулся. Она привлекла его к себе. Его рубашка затрещала по швам. Отрывающиеся пуговицы на штанах. Она обвила его руками. — Будь грубым, малыш! Возьми меня! — Хоры ангелов. Ее причудливая тень витала вокруг него. — Вот так — сейчас тебя распнем. Горячие яства! Хмельное головокружение! Американские горки над безднами, полными жемчуга. Раковины! Он зарывался в заросли кораллов. В груду лимонов! Он бросался ей на грудь, как на приступ крепости: может, это и к лучшему, кто знает. Вместо лица у него появилась звериная морда. Ему чудилось, что он превратился в мандолину. На какое-то мгновение ему показалось, что из носа у него выползают лучезарные гусеницы: он увидел бабочек! Бархатистые крылья! Они порхали над преисподней: среди молний! В смерче! — Воздушная воронка засасывала! — Дай мне умереть!
Вокруг Рагузы воссиял ореол света: утренняя заря? Воскрешение?
Алые облака.
Крылья бабочек вспыхнули. Они тлели. Заколосились цветы из горячей смолы. Обломки лавы на земле! Солнечные блики! Жидкое золото! Огненная пыль! — Она отшвырнула его. Он полетел. Он сорвался. — Низринулся! Он пробивался вперед! В глубину! Сквозь ил. Сквозь толщу ледяной воды. Она вздыбилась. Все капало, сочилось. Рагуза щелкнула цирковым хлыстом.
— Вот твой ужин! Простокваша! Гашеная известь!
— Премного благодарен. — Что тут еще было делать.
Она поставила ему ногу на затылок. Попрала пятой! Впилась ногтями! Сжала кулаки! С лица у нее осыпалась пудра: она хохотала!
Тремоло!!!
Глиссандо!!! — Зажигательно!!!
— Да здравствует фантазия! — Она запрокинула голову. Ее волосы развевались, реяли, как знамя на ветру. — Да здравствует свобода! — Сейчас!!!
Он хрюкнул. Она поцеловала его в зад. Апельсиновый джем! — Это никогда не кончится! Никогда не прекратится! — Из него брызнуло до самого потолка: фонтан благодати! Фейерверк. Одиночество.
Крыша рухнула. Послышался грохот.
Рагуза лежала на боку. Клокман видел лишь ее грудь и огромную заднюю лапу. На экране все еще демонстрировался фильм.
Публика теснилась у входа. — Видно, шатер уже был набит битком. Стеклянный шпиль над куполом цирка!
Клокман украдкой вытащил часы из кармана разодранных штанов. Стрелки остановились уже несколько часов назад. Барабаны и литавры грохотали все громче. Стаккато! Тутти!
— Месье, сейчас будет мой выход, — мечтательно сказала Рагуза. — Еще разок? Но я не могу забывать о работе.
Робкие возражения Клокмана Рагуза пропустила мимо ушей. Передняя стена кабинета целиком отломилась и рухнула, а потом резко подалась вперед: балкон!
Рагуза схватила свое платье и выбежала. О, это была необыкновенная женщина!
С чего начать? Что выбрать? За что ухватиться? Событий столько, что они просто в голове не умещаются; — У нас, поэтов, одни трудности, у Клокмана — другие. Да и выходки его становятся все сумасброднее! Напор возрастает: из водопада не напьешься! Одна морока! Кое-что назревает! Обождем! Там видно будет!
Клокман стоит в кабинете возле кровати и достает свою записную книжку: ну наконец-то!
Перед ним на балконе Рагуза отбивает чечетку под гром аплодисментов. Да какие там аплодисменты? — Взрывы ликования!
Тело ее судорожно затряслось.
Ее груди, одним махом преодолев гравитацию, взмыли над ареной: огненные шары! Рой шрапнели! Из-под каблуков ее туфель на роликах взметнулись искры.
Внизу бурлила толпа: трибуны были заполнены под завязку. Зрители набились, как сельди в бочке. Все клокотало. Торчали шляпы. А в шатер все валили толпы. Их поток стекал по извивам пристройки при входе, словно по кошмарным жвалам. Красный, уже порядком изодранный занавес вздувался, как парус. Сверху шатер напоминал распахнутую, разинутую пасть, разверстую дыру, над которой болтались тросы и веревочные лестницы акробатов.
