Княжна Венеранда была обеспокоена среди своего драгоценного сна прибытием Маттэи в неурочный час. В Венеции нет неурочных часов, но они существуют во всякой стране для женщины, подчиняющей все свои привычки важному вопросу о сохранении цвета лица. Чтобы еще усилить благодетельное действие продолжительного сна, она прибегала к косметическому средству, рецепт которого купила за огромные деньги у одного арабского колдуна; поэтому она была несколько смущена этим событием и поспешно вытерлась, чтобы не могли заподозрить, что она должна прибегать к искусственным мерам. Когда она выслушала жалобу Маттэи, ей очень хотелось ее побранить, так как она ничего не понимала в экзальтированных фантазиях, но она не посмела этого сделать из страха поступить, как старуха, и показаться старой и крестнице, и себе самой. Благодаря этому опасению, Маттэа имела утешение выслушать от нее следующее:
— Мне жаль тебя, милая; я знаю, что такое иметь молодую, горячую голову. Я и сама еще далеко не угомонилась, а женщины должны быть друг к другу снисходительны. Так как ты явилась ко мне, то я поступлю с тобой, как сестра, и ты пробудешь у меня несколько дней до тех пор, пока не пройдет гнев твоей матери, которая немного слишком сурова, я это знаю. А пока ложись спать в моем кабинете, а я пошлю к твоим родителям, чтобы они не беспокоились, заметив твое исчезновение.
На другой день синьор Спада явился благодарить княжну за гостеприимство, которое она оказала безумной девушке. Он довольно строго заговорил с дочерью, но тем не менее с плохо скрываемым беспокойством смотрел на рану, которая была у нее на лбу. Когда он увидел, что рана не важная, он попросил княжну выслушать его наедине. Оставшись с ней с глазу на глаз, он вынул из кармана ящик из горного хрусталя, который Абдул подарил Маттэе.
— Вот,— сказал он,— безделка и снадобье, которые выронила бедняжка в то время, как ее ударила мать. Она могла получить их только от турка или от его слуги... Ваша светлость говорили об амулетах и жидкостях: может быть, это тоже какой-нибудь яд, имеющий свойство прельщать и губить женщин?
— Клянусь гвоздями святого креста!— воскликнула Венеранда.— Ведь это наверно так и есть!
Когда же она открыла ящик и рассмотрела лепешки, то сказала:
— Мне кажется, что это смола, которую называют в нашей стране мастикой. Да она, кажется, лучшего свойства, настоящий скинос. Но все-таки надо попробовать покропить лепешки святой водой, мы увидим, устоят ли они против испытания.
Проба была сделана, и к великой славе лепешек, они не произвели ни малейшего взрыва и не распространили серного запаха. Венеранда возвратила ящик синьору Спаде, который ушел, благодаря ее и умоляя скорее увезти его дочь подальше от Венеции.
Это решение дорого ему стоило, так как с ним он терял надежду на белый шелк и снова начинал бояться, как бы не пришлось заплатить две тысячи дожей. Так называл он по старинной традиции свои цехины, так как на них изображен венецианский дож, стоящий на коленях перед св. Марком. Doze a zinocchion (дож на коленях) и до сих пор еще есть для народа синоним республиканских цехинов. Эта золотая монета, которая по своей древности должна бы была находиться в музеях и кабинетах редкостей, все еще в ходу в Венеции, и восточные купцы предпочитают ее всем остальным.
Тем не менее, Абдул-Амет тем более милостиво внял просьбе купца, что никогда и не думал его прижимать; но так как старый плут хотел ощипать своего великодушного кредитора, потихоньку завладев белым шелком, Тимофей нашел, что справедливость требовала доставить это приобретение его господину, не приобщая к нему синьора Спаду. Смирниотский грузовщик Ассем от этого выиграл, так как Абдул дал ему на тысячу цехинов больше, чем он ожидал, а синьор Спада часто упрекал свою жену за то, что она причинила ему своей злостью невознаградимый убыток, но быстро умолкал, когда мегера, вместо всякого ответа, выразительно сжимала кулак, и немного утешался от своих забот надеждой, что ему придется отдать свои дорогие, милые дожи, свои сочные финики, как он называл их, только в конце года.
Венеранда и Маттэа покинули Венецию; но эта предполагаемая ссылка, где заключенную удаляли от соседства ее врага, была не что иное, как хорошенький островок Торчелло, где у княжны была вилла, и куда можно было доехать к обеду, выехав из Венеции в гондоле после полуденного сна. Тимофею не трудно было попасть туда на лодке между одиннадцатью и двенадцатью часами.
Маттэа сидела со своей крестной матерью на террасе, осененной сикоморами и алоями, и ее большие мечтательные глаза печально следили за восходом луны, которая серебрила спокойные волны, рассеивая серебряные чешуи по черной мантии Адриатики. Ничто не может дать понятия о красоте неба в этой части света. Кто не мечтал один в вечерний час, в лодке среди этого моря, когда оно прозрачнее и спокойнее прекрасного озера, тот не знает блаженства.
Вдруг ей показалось, что с ветром доносятся отрывистые слабые ноты отдаленной мелодии. Музыка на венецианских водах не редкость, но Маттэе показалось, что она узнала звуки, уже слышанные ею раньше. Вдали показалась лодка, похожая на чуть видную черную точку среди громадного серебряного покрывала. Она приближалась, и звуки Тимофеевой гитары сделались явственнее. Наконец, лодка остановилась на некотором расстоянии от виллы, и чей-то голос запел любовный романс, где в каждом припеве повторялось имя Венеранды среди самых восторженных метафор.
У бедной княжны так давно уже не было приключений, что она снисходительно отнеслась к словам этого романса. Она говорила о нем весь вечер и весь следующий день с самыми милыми ужимками, присоединяя к этому в виде морали к своим нежным комментариям громкие фразы о несчастии женщин, которые вечно испытывают неудобства из-за своей красоты и нигде не могут быть в безопасности. На другой день Тимофей пропел уже ближе еще более нелепый романс, который был найден не менее прекрасным. На следующий день он прислал записку, а на четвертый явился в сад своей особою, вполне уверенный, что княжна велела привязать собак и отпустила спать всех своих людей. Нельзя сказать, что она не была легкого поведения в цветущую пору своей жизни. Она никогда не была ни добродетельна, ни порочна, но всякий мужчина, являвшийся к ней с соблазном на устах, мог быть уверен, что его примут с благодарностью. Тимофей собрал самые верные сведения и, бросившись к ногам владетельницы имения в ту минуту, когда она была одна, произнес такую великолепную тираду, что она смягчилась и ради спасения его жизни (а он не желал быть красноречивым наполовину и, как сделал бы всякий другой на его месте, пригрозил, что убьется на ее глазах), она согласилась, чтобы он приходил время от времени облобызать край ее одежды. Но так как она держалась за то, чтобы не подавать дурного примера своей крестнице, то не позволила своему смиренному рабу признаваться, что он и есть певец романсов, а велела ему выдавать себя за родственника, приехавшего из Мореи.
Маттэа была очень удивлена, когда этот мнимый племянник, о котором сказала ей на другой день крестная мать, явился за столом и оказался Тимофеем. Но она не подала и виду, что его узнала, и только через несколько дней решилась заговорить с ним. Она узнала от него украдкой, что Абдул, занятый своими шелками и красками, вернется к себе на остров только через месяц. Эта новость огорчила Маттэю не только потому, что внушала ей опасение, что придется вернуться к матери, откуда будет уже очень трудно уйти, но еще и потому, что она отнимала у нее последнюю слабую надежду на то, что она произвела какое-нибудь впечатление на сердце Абдула. Его равнодушие к ее судьбе и предпочтение, выказываемое им к коммерческим делам, нанесло жестокий удар скорее ее самолюбию, чем сердцу, так как, говоря откровенно, нам трудно верить, что ее сердце играло действительную роль в этом романе с великими страстями.
Не прошло и недели, как Тимофей сделался присяжным чичисбеем Венеранды. Ничто не могло быть для нее приятнее, как найти в ее годы совсем молодого и довольно красивого мужчину, да притом еще очень умного и удивительно хорошо играющего на гитаре, который охотно носил ее веер, поднимал ей букет, говорил дерзости и писал буриме. Он имел осторожность никогда не являться в Торчелло, не убедившись предварительно, что синьор и синьора Спада заняты в городе и не застанут его врасплох у ног его княжны, знавшей его только под именем князя Захарии Калязи.
