РАСПИСКА
«1. Одна голова.
2. Один бумажный сверток.
Вышеперечисленные предметы получены в целости.
Подписано:
Саяда Магобэй (ханко)[10]
Сайто Кунай (ханко),
что подтверждается уполномоченными от храма Сэнгакудзи священниками:
священником Сэкисэем
священником Итидоном».
Второй документ объясняет поведение ронинов. Копия его обнаружена при каждом из сорока семи. Вот он:
«В прошлом году, в месяце третьей луны Асано Такуми-но Ками, состоя при особе императорского посланника, силою обстоятельств был вынужден напасть и нанести рану господину Коцукэ-но Сукэ в замке с целью отомстить за оскорбления, нанесенные ему последним. Он совершил этот поступок, невзирая на священность места, тем самым нарушив все правила приличия, вследствие чего и был приговорен к харакири. Его имущество и замок Ако были конфискованы в пользу государства и переданы его слугами чиновникам, отряженным сёгуном для их приема. После этого все его приближенные и были распущены. Во время ссоры присутствующие высокие сановники помешали Асано Такуми-но Ками привести в исполнение намерение убить своего врага, господина Коцукэ-но Сукэ. Итак, Асано Такуми-но Ками умер, не отомстив за себя, и этого не могли вынести его приближенные. Невозможно оставаться под одним небом с врагом своего господина или отца – по этой причине мы осмелились объявить свою вражду к лицу столь высокого сана. Сегодня мы нападаем на Кира Коцукэ-но Сукэ, чтобы завершить дело мести, начатое нашим покойным господином. Если кто-нибудь найдет наши тела после смерти, то мы почтительно просим его вскрыть и прочитать этот документ. 15-й год правления Гэнроку, 12-я луна. Подписано:
Оиси Кураносукэ,
слуга Асано Такуми-но Ками,
и сорок шесть ронинов».[11]
Третий свиток – это бумага, которую сорок семь ронинов возложили на могилу своего господина вместе с головой Кира Коцукэ-но Сукэ:
«15-й год Гэнроку, 12-я луна, 15-й день. Мы пришли сюда засвидетельствовать свое почтение, все сорок семь человек, от Оиси Кураносукэ до пехотинца Тэрасаки Китиэмона, все готовые с радостью положить жизнь за вашу честь. Мы почтительно заявляем это почитаемому духу нашего покойного господина. На четырнадцатый день месяца третьей луны прошлого года нашему почитаемому господину было угодно напасть на Кира Коцукэ-но Сукэ, по какой причине, мы не ведаем. Наш достопочтимый господин положил конец собственной жизни, но Кира Коцукэ-но Сукэ остался жив. Хотя мы боимся, что после указа, объявленного правительством, этот наш заговор может не понравиться нашему достопочтимому господину, все-таки мы, которые ели ваш хлеб, не можем, не краснея, говорить слова: „Ты не должен жить под одним небом с врагом своего отца или господина“, не смеем мы и покинуть ад и предстать пред вами в раю, пока не доведем дело отмщения, начатое вами, до конца. Каждый день ожидания этого момента показался нам тремя осенями. Поистине мы шли по снегу один день, нет, два дня, и вкушали пищу лишь единожды. Старые и дряхлые, больные и страждущие, мы пришли, чтобы с радостью положить наши жизни здесь. Люди могли смеяться над нами, как над кузнечиком, верящим в силу своих лапок, и тем опозорить нашего достопочтимого господина; но мы не могли остановиться в начатом деле мщения. Посовещавшись вчера ночью, мы привели Коцукэ-но Сукэ сюда, к вам на могилу. Этот кинжал вакидзаси,[12] которому придал такую великую ценность наш уважаемый господин в прошлом году и вверил его нам, мы возвращаем теперь назад. Если ваш благородный дух сейчас присутствует здесь перед этой могилой, то мы молим вас в знак этого взять этот кинжал и, ударив им второй раз по голове вашего врага, навсегда рассеять вашу ненависть. Таково почтительное заявление сорока семи ронинов».
Слова «Ты не должен жить под одним небом с врагом своего отца или господина» по образу и подобию цитат из книг Конфуция. Д-р Легге в своей книге «Жизнь и учение Конфуция» приводит интересный абзац, подводящий итог доктрине мудрости по вопросу мести.
Во второй книге «Ли Ки (Ли Цзы)» – книге законов, или книге этикета, имеются следующие строки:
«С убийцей своего отца мужчина не может жить под одним небом; для убийцы своего брата мужчина никогда не должен идти домой за оружием; с убийцей своего друга мужчина не может жить в одной провинции». Здесь lex talionis[13] сформулирован в наиполнейшей степени. «Чжоу-ли»[14] повествуют нам о мере предосторожности от дурных последствий этого принципа посредством назначения чиновника, называемого «примиритель». Эта мера предосторожности снисходительна к городам безопасности, которые были предусмотрены Моисеем, где убивший человека мог бы найти убежище от ярости мстителя. Как бы то ни было, это существует, и примечательно, что Конфуций, когда с ним консультировались на сей счет, не обращал на это внимания, но подтверждал долг кровной мести в самых сильных и самых нелицеприятных выражениях. Один из его учеников спросил его: «Как следует поступать при убийстве отца или матери?» Он ответил: «Сын должен спать на матрасе, набитом травой, со щитом под подушкой. Он должен отказаться от службы. Он не должен жить под одним небом с убийцей. Когда он встретит его хоть на базаре, хоть при дворе, он должен держать свое оружие наготове, чтобы нанести удар». – «А как следует поступать при убийстве брата?» – «Оставшийся в живых брат не должен служить в одной провинции с убийцей. Однако если он направляется в провинцию, где находится убийца, по заданию своего господина, то хотя он и может с ним встретиться, он не должен вступать с ним в бой». – «А как следует поступать при убийстве дяди или двоюродного брата?» – «В этом случае племянник или двоюродный брат не являются близкими родственниками. Если же близкий родственник, на которого переходит месть, может ее принять, остается только стоять позади с оружием в руке и поддерживать его».
Я хочу добавить один эпизод, чтобы показать, что могилы сорока семи являются святыней. В сентябре 1868 года некий человек пришел помолиться перед могилой Оиси Тикары. Закончив свои молитвы, он намеренно совершил харакири, и, поскольку рана живота не была смертельной, он отправился в мир иной, перерезав себе горло. При этом человеке были найдены бумаги, в которых говорилось, что, будучи ронином и без средств к существованию, он подал прошение с просьбой, чтобы ему позволили вступить в клан князя Тёсю, который он считал самым благородным из родов в его местности. В просьбе ему было отказано, и ему ничего не оставалось, как только умереть, так как оставаться ронином ему было противно, а служить какому-либо другому хозяину, кроме князя Тёсю, он не стал бы. Какое более подходящее место он мог найти, чтобы положить конец своей жизни, чем могилы этих храбрецов? Это произошло в нескольких ярдах от моего дома, и, когда я увидел это место пару часов спустя, вся земля была забрызгана кровью и носила следы смертельной агонии.
ЛЮБОВЬ ГОНПАТИ И КОМУРАСАКИ
Приблизительно в двух милях от Эдо, но все-таки вдали от тягот и шума большого города расположилось селение Мэгуро.[15] Миновав городские окраины, дорога, ведущая туда, идет по лесистой местности, изобилующей бесконечным разнообразием зелени, временами прерывающейся длинной узкой линией селений и деревенек. При подъезде к Мэгуро пейзаж становится все более идиллическим, а сельские красоты возрастают. Утопающие в тени тропинки, окаймленные кустами, столь же роскошными, как и в Англии, ведут в долину рисовых полей, сверкающих изумрудной зеленью молодых побегов. Справа и слева возвышаются холмы фантастической формы, вершины которых венчают обильные криптомерии, лиственницы и другие хвойные деревья, окаймленные зарослями пушистого бамбука, грациозно склоняющего свои стебли под легким летним бризом. Там, где есть местечко чуть более затененное и притягательное для взора, чем остальные, можно увидеть красные тории (ворота) храма, который простые сельчане из почтения воздвигли в честь Инари Сама, божества – покровителя сельского хозяйства, либо в честь какого-нибудь другого местного божества-покровителя. На западном выходе из долины полоса синего моря уходит к горизонту, на западе видны отдаленные горы. На переднем плане перед уютным крестьянским домом с крышей из бархатно-коричневого тростника стайка крепких мальчишек, загорелых и совершенно обнаженных, резвится в дичайшем веселье, не обращая внимания на ворчливый голос высохшей старенькой бабушки, которая сидит и прядет, оставшись на хозяйстве, пока ее сын и его жена усердно трудятся вне дома. Прямо у нас под ногами бежит ручей чистейшей воды, в которой группа сельчан моет овощи, которые они взвалят себе на плечи и понесут, чтобы продать на рынке в пригороде Эдо. Немало красоте пейзажа добавляет удивительной чистоты атмосфера, столь прозрачная, что самые отдаленные очертания затуманены едва-едва, в то время как детали ближайшей местности выступают отчетливым, подчеркнутым рельефом, то залитые вертикально падающими лучами солнца, то затемненные быстро сменяющимися тенями, отбрасываемыми курчавыми облаками, плывущими по небу. Под такими небесами какой художник в состоянии изобразить свет и тени, играющие над лесами, гордостью Японии, поздней ли осенью, когда красновато-коричневые и желтые тона наших деревьев смешиваются с глубоким пунцовым заревом кленов, либо в весеннее время, когда сливовые и вишневые деревья, а также дикие камелии – гиганты высотой пятьдесят футов – находятся в разгаре цветения?
