Поток событий неизменен, как неизменно само время.

Выклянчивая гидроплан у святых отцов, Уэнтик понимал, что какие бы ни были предприняты действия, нельзя ничего сделать, чтобы отвести войну; теперь он знал, что невозможно и предотвратить использование в ней газа. И совершенно неважно, что ему не удалось найти Нгоко и доставить его в Бразилию.

Он подошел к ближайшей лифтовой шахте и вошел в кабину. Дверь закрылась и он ткнул пальцем кнопку. Кабина стала подниматься.

Станция брошена. Пуста и совершенно бесполезна, как и его поиск.

Он был обречен на неудачу. Пусть даже в этом нет его вины, но неудачу потерпел он.

Уэнтик не состоялся как ученый; нет сомнения в том, что незавершенная работа использована в отвратительных целях. По его вине погиб человек и вероятно сошли с ума несколько других. Он взялся выполнить задание Джексона и не справился с ним. Он надругался над доверием священников; они не только не увидят обещанный подарок, но и свой самолет. И, что вероятно важнее всего для него лично, он предал жену.

В крайнем одиночестве, какого не доводилось испытывать до него никому на свете, Уэнтик вышел из лифта на самом верхнем этаже и остался стоять в холоде.

Больше нет ничего. Война вспорола кишки мира, в котором он вырос; другой мир ждет его возвращения.

Он сбросил на пол теплое пальто и остался в одежде, которую выдал ему Джексон в Бразилии. Этот легкий городской наряд совершенно не годился для антарктической погоды. В темном тамбуре под несколькими метрами льда его снова стал пробирать холод.

Наверх…

Он огляделся, но не увидел ни металлических стен, ни потолка, ни бетонного пола, вокруг него было только одиночество.

Он пошел к выходу по вырубленному в монолитном льду плато проходу и стал подниматься по ступеням в ночь, бурю и снежную метель.

Но с ясного неба сияло солнце, воздух был спокоен, а лед блистал слепящей глаза белизной.

Изумленный, он двинулся прочь от входа по искрящемуся снегу, прикрыв глаза рукой.

— Сюда, доктор Уэнтик, — донесся голос.

Он повернулся на него и увидел Джексона, стоявшего возле люка серебристого самолета вертикального взлета.

Спустя полтора часа Уэнтик сидел возле смотрового окна шикарного салона и сквозь темные стекла очков любовался проплывавшей внизу белоснежной пустыней.

Он съел приготовленный ему стюардессой обед и отдыхал на кушетке со стаканом вина в руке. Джексон сидел напротив. Пока Уэнтик ел, он объяснял ему как в результате совершенно иных умозаключений пришел к тому же выводу, что и Уэнтик: поток событий неизменен.

— …так что, я прыгнул в самолет и оказался здесь с максимальной скоростью, на какую был способен, — заключил он.

Уэнтик медленно покачал головой. Переход от готовности умереть к решению продолжать жить давался не сразу.

— Как бы вас это ни удивляло, — продолжал Джексон, — сейчас 2189 год. На самолете есть портативный генератор поля смещения.

Уэнтик оглядел кабину.

— Это ваш самолет? — спросил он.

— Да. Он оборудован соответственно моим требованиям.

Самолет был крупнее любого, на борту которого ему приходилось бывать. Экипаж состоял из четырех человек: два пилота, штурман и повариха-стюардесса, которая относилась к Джексону с подобострастием, которое едва ли отличалось от раболепия. Уэнтик внезапно догадался, что этот человек должен занимать очень высокий пост в правительстве Бразилии.

— Какова дальность полета самолета? — спросил он.

— В полном смысле слова неограниченная.

— Значит вы добрались до меня без посадки?

Пожилой мужчина кивну.

— И так же вернемся обратно.

Уэнтик задумчиво отхлебнул вина. Мысленно он был в своем времени; состояние мира убедило его в необходимости самоубийства; вспоминавшиеся лица священников и жителей Фолклендских островов были для него реальнее общества Джексона и его людей. В конце концов подоплека ситуации с газом беспорядков станет достоянием гласности. Его присутствие в Бразилии не доставит им большого удовольствия; для него же это станет чем-то совершенно неприемлемым. Они смогут без него обойтись. Джексон признал, что в Бразилии еще никто серьезно не брался за поиск противоядия этому газу. При их ресурсах… Они полагают, что оказывают ему честь; возможность жить вместо неминуемой смерти в собственном мире.

Но Уэнтику, разум которого продолжал переваривать все, что предшествовало его решению умереть, было совершенно ясно что он должен делать.

— Доставьте меня в Англию, — обратился он к Джексону.

— Это невозможно!

— Не понимаю, почему. Этой машине все нипочем.

— Да, но вся Европа очень радиоактивна. Мы не можем там приземлиться. Да и что это даст?

Уэнтик поглядел ему прямо в глаза.

— Я не стану на вас работать, Джексон. Для меня это значит слишком много, для вас — слишком мало. Я не боюсь смерти. Мне просто надо домой. Вы говорили, что на самолете есть генератор поля. Высадите меня в моей Англии.

— Но вы должны жить для Бразилии. Начнете новую жизнь, получите все необходимое для работы. У вас там уже есть девушка…

— Не говорите мне о ней! — вспылил Уэнтик, внезапно озвучив то, о чем думал все эти дни.

— Но человеку вашего возраста необходима жена.

— У меня она есть, — сказал Уэнтик. — Именно ваши проблемы разлучили меня с ней.

— Вы не женаты.

— Не женат?

— Нет, согласно той информации, которой мы о вас располагали. В Миннеаполисе вы жили один, в правительственных архивах не было упоминания о жене, на антарктической станции вы тоже были один…

— Я британец, черт побери, — перебил его Уэнтик и очень громко. — Это была временная работа. Я должен был возвратиться к семье спустя пять месяцев, если бы не появился Масгроув.

— Я этого не знал.

— Для вас была бы какая-то разница? — с сильным сарказмом изрек Уэнтик. — Вас заботило только ваше проклятое общество.

— Это неправда! — запротестовал Джексон. — Если бы я знал, что вы женаты, я не послал бы Масгроува отлавливать вас.

Уэнтик сердито отвернулся к окну. Самолет уже был над просторами океана, черные воды пестрели льдинами. В этом мире сейчас конец антарктического лета и плавучие льды представляли собой разрозненные обломки.

В разговоре наступило долгое молчание. Уэнтик не отрывал взгляд от окна, пока под самолетом не осталось ни одной льдины. Он снял темные очки и посмотрел на свою руку. Она еще была на перевязи, но сильной боли он больше не ощущал. Ссадина на голове перестала кровоточить почти сразу же еще в гидроплане, но волосы слиплись от спекшейся крови. Он решил воспользоваться шикарной туалетной кабиной в хвостовом отсеке самолета, где уже побывал.

— Что вы пишете? — спросил он.

— Кое-что считаю, — ответил Джексон. — Я уже почти закончил. Знаете вы ваше сегодняшнее число?

— Думаю, что-то около середины августа.

— Вероятно, четырнадцатое. Или пятнадцатое. Из-за искажений нельзя быть уверенным. Мы никогда точно не знаем сколько дней составляет погрешность перехода в поле смещения. Вы установили точную дату вашего появления здесь?

— Так и не пришло в голову поинтересоваться.

— Жаль. Это помогло бы, потому что искажение накапливается. Что ж, придется многое оценить приблизительно.

— Чем же вы занимаетесь?

— Пытаюсь вам помочь. Предположим, что сегодня пятнадцатое. Прямым курсом отсюда до Англии — двое суток полета. Там мы будем семнадцатого. Пусть даже восемнадцатого, если брать с запасом.

— С запасом на что?

— На бомбардировки. Я хочу попытаться воссоединить вас с семьей.

— Это невозможно. Война давно идет.

Джексон медленно наклонил голову в знак согласия.

— В Америке, да. Но в бомбардировках было временное затишье. Ядерных взрывов в Европе не было до двадцать второго августа.

Западная Европа была превращена в пустыню второй волной бомбардировок…

— Ваша семья еще жива, доктор Уэнтик.