– Ты никогда не рисовала автопортрет? Жаль. Тебе бы не мешало взглянуть на себя саму!
И он растворился в базарной толчее, чем-то очень раздосадованный. Ну вот, я даже не начала его портрет (надеюсь, и не начну, хотя кончики пальцев просто зудели, подмывая вновь взяться за уголь), а мы уже в ссоре!
Глава 4. В которой Эмма скучает
Человек С Птицей появился лишь через пару недель. Вряд ли я могла всерьез задеть чем-то такого мужчину, но все же чувствовала себя слегка виноватой. Площадь без Кароля была не площадь – казалось, из ежедневной толчеи, как из палитры, изъяли одну, но очень важную краску.
Я скучала по нему.
И делала набросок за наброском. Память у меня, как у всех художников, отличная, поэтому не требуется даже иметь перед глазами натуру. Иногда на бумаге появлялся и Джок. Что значит для этого человека его птица? Одинокие люди часто привязываются, а то и боготворят безмозглых и бездушных тварей; я даже иногда понимала их, хотя до сих пор не испытывала такой потребности. Приятно, наверное, за кем-то поухаживать, поговорить и поделиться, пусть даже на тебя смотрят звериные, птичьи – а то и змеиные! – глаза, а вместо совета или утешения ты слышишь лишь мяуканье, щебет или лай… Да и обнять и погладить кого-то теплого всем хочется временами.
Значит ли это, что он так же одинок? Наш разговорчивый и общительный Король, всегда в толпе, всегда готовый ответить на шутку или с сочувствием выслушать чью-то жалобу. Пользующийся успехом у женщин. Имеющий множество приятелей и связей среди различных гильдий и сословий.
… Ищущий тишины и «отдохновения» в самом уединенном месте Риста.
Или я все выдумываю, а Кароль просто прячет в птичьей клетке какую-нибудь контрабанду?
Хозяин лавки подарков, куда я сдавала свои картины, высыпал на прилавок звенящий ручеек монет. Я удивилась и обрадовалась: куда больше, чем рассчитывала! Собиралась уже поблагодарить и распрощаться, как кто-то произнес прямо за моей спиной – даже волосы на затылке шевельнулись от влажного горячего выдоха:
– Что-то маловато будет, Джастин!
Хозяин замер, глядя поверх стекол пенсне мне за спину.
– Добрый день, Кароль, – сказала я ровно, хотя сердце у меня екнуло от радости.
– Добрый день, Эмма.
Он сделал шаг и вот уже лениво навалился на полированный прилавок. Поворошил длинными пальцами монеты и поинтересовался:
– А ты ничего не забыл, Джастин?
Тот поглядел на него пару мгновений, потом хлопнул себя по лбу с возгласом:
– Простите, уважаемая дама Эмма! Еще же был «Туман над морем»! Минутку, МИНУТОЧКУ!
Я проводила взглядом его округлую фигуру (никогда не видела, чтобы Джастин двигался с такой прытью) и посмотрела на Кароля. Тот улыбнулся лениво-нежной улыбкой: так он улыбается всем женщинам на свете от розовых беззубых младенцев до столетних беззубых же старух.
– Ну что, скучала по мне, Эмма?
– Да, – признала я просто. Прежде чем Кароль нашелся, что ответить, вернулся владелец лавки. Заявил радостно:
– Вот плата за «Туман»!
Я с удивлением приняла полновесную монету. Вскинула глаза, и Джастин объяснил:
– Покупатель был очень, очень доволен и очень щедр!
Глядел он при этом почему-то не на меня, а на Кароля. Тот прижмурился, как пригревшийся на солнце кот, и оттолкнулся от прилавка. Сказал негромко:
– Картины Эммы пользуются большим успехом. Ведь так, мой друг?
Круглая голова с круглым подбородком и круглым же пенсне закивала часто и мелко – как у игрушечного болванчика:
– О да, и я всегда рад взять их на продажу!
– Вот и славно, – и Кароль открыл передо мной зазвеневшую колокольчиком дверь.
Я шла по улице, пересчитывая монеты.
– Кароль, посмотри, да это же целое состояние!
Он и без того глядел на меня с высоты своего роста.
– И оно было бы куда больше, если б ты не позволяла себя обкрадывать! Джастин платит тебе сущие гроши, хотя твои вещи улетают просто со свистом!
Я ссыпала монеты в кошелек. Пробормотала:
– Но ведь он говорит, подобных картинок кругом просто пруд пруди! Он постарается их продать, но ничего не гарантирует…
– И ты поверила? Эмма, я знаю по крайней мере двух человек, которые не задумываясь купят их для своей коллекции, а не для того, чтобы украсить пустые стены гостиной! Нельзя же так принижать свой дар! Нужно лишь немного подождать…
– Что ты знаешь о даре! – огрызнулась я. – И вообще, что это ты меня отчитываешь?
– Потому что вижу, как ты попусту теряешь силы и время, хотя…
– Не решай за меня, что мне нужно, а что нет!
Дорога шла под уклон, и от того или потому, что спор разгорячил нас, мы почти бежали. Кароль наконец заметил это, замедлил шаг, потом и вовсе остановился. Потер лицо ладонью. Я стояла перед ним, нервно постукивая по мостовой носком туфли. Кароль отнял от лица руку и длинно вздохнул:
– Эмма, я вовсе не собирался орать на тебя. Увидел в окне лавки, решил зайти поздороваться. А потом понял, как тебя обманывают, и разозлился.
– Злился ты на Джастина, а кричал на меня! – буркнула я, остывая. И я хороша – среагировала, будто избалованная девчонка, получившая справедливое замечание.
Кароль выглядел похудевшим и уставшим. И… я растерянно завертела головой.
– А где Джок?
– Жив и здоров, – сказал Кароль. – Оставил его дома. Путешествие было нелегким.
– Значит, ты уезжал?
– По делам.
– И твои дела…
– Завершились не очень успешно.
Понятно, отчего он так раздражен. Словно прочитав мои мысли, Кароль продолжил:
– Но злюсь я не только поэтому. Помнишь Абигайль?
– Умерла? – помедлив, спросила я.
Глава 5. В которой Эмма пишет портрет Абигайль
…Это была на диво тихая и смирная девочка – из тех редких детей, которых где посадишь, там и найдешь. Она каждый день сидела на парапете фонтана, закутанная в шерстяную шаль, несмотря на летнее жаркое солнце. Руки обычно смирно сложены на коленях, за исключением тех моментов, когда девочка опускала пальцы в воду, пытаясь поймать или погладить золотых рыбок. Прохожие при виде ее большеглазого худенького личика частенько кидали в глиняную чашку мелкие монеты. Рыночный люд, не столь богатый, но отзывчивый, делился едой. Вечером приходила прачка Берта, пересыпала в сумку деньги и продукты и, взяв дочку за руку, уводила домой.
В отсутствие заказов я делала наброски Абигайль: углем, мелками, акварелью. Однажды я уловила мгновение, когда девочка вскинула глаза на солнце, игравшее с листвой в пятнашки… и узнала нездешний свет огромных глаз – так смотрел Пьетро в последние месяцы. Девочка уходила. Да она уже практически была не здесь…
Берта оказалась ненамного старше меня, но работа, заботы и горе сделали из нее почти старуху. Она не плакала, ровно и безучастно отвечая на мои вопросы: отец Абигайль пару лет назад не вернулся из плаванья, заработка едва хватает на комнату и еду, а добрый лекарь прописал микстуру, хорошее питание и смену климата. То есть, заботливо разъяснила мне женщина, велел ехать туда, где жарко и сухо, лучше всего в соляные лечебницы Хазрата. Летом Абигайль не так кашляет, но зимой… Я была наслышана о здешних многоснежных, ветреных и сырых зимах – да уж, суровый Рист не самое лучшее место для чахоточных!
– Можно, я напишу ее портрет? – предложила я и для самой себя неожиданно.
Берта со вздохом оглянулась на дочь.
– Ну если вам так хочется… Абигайль, сядь здесь, добрая дама художница тебя нарисует. Да смотри не вертись!
Абигайль не вертелась. Она была просто идеальной моделью – сидела неподвижно, не вздыхала, не болтала, отвечая на мои попытки ее разговорить лишь «да» и «нет». Даже толчея и шум ярмарочной площади ее не интересовали. Большую часть времени она смотрела в пространство или на меня: иногда я вздрагивала, встречая взгляд ее огромных глаз. Старый, мудрый, тихий взгляд терпеливо доживающего существа…
