Когда я вошел в фойе отеля, один из портье доложил, что мать погибшего ребенка покончила с собой. Она, как сказал портье, подстрекала ребенка прыгнуть на вращающуюся карусель. Некоторое время посудачив о трагедии, я отправился в ресторан. Утолив голод, я пошел в местный кинотеатр на двухсерийный фильм ужасов. Во время перерыва между сериями я заметил Изобель, сидевшую на несколько рядов впереди меня. Она целовалась с молодым человеком примерно ее возраста. Меня она не заметила. Я сразу же ушел из кинотеатра, а утром вернулся в Лондон.

В одной деревне я нашел транзисторный приемник. Его батарейки сели. Я их вынул и медленно подсушил, как только оказался возле костра. Пока батарейки были еще теплыми, я вставил их в приемник и включил его.

Би-Би-Си вещала только на длинных волнах, перемежая новости долгими заставками легкой музыки. Хотя приемник работал два часа подряд, пока батарейки окончательно не сели, я не услышал ни сводок с полей сражений, ни информации о положении беженцев, ни политических комментариев. Мне лишь удалось узнать, что в Южной Америке разбился самолет.

Когда я в следующий раз добыл батарейки для радиоприемника, удалось поймать только волну "Радио Мира"… вещавшего с переоборудованного судна-рудовоза, которое стояло на якоре возле острова Уайт. Тематика вещания этой радиостанции ограничивалась долгими молебнами, чтением Библии и церковными гимнами.

Мы снова испытывали недостаток продуктов питания. Лейтиф принял решение сходить в какую-нибудь из ближайших деревень и организовать бартер. Все стали изучать карты.

По опыту мы знали, что наилучшая политика – избегать поселков и городков с населением более тысячи человек и любых, расположенных близ главной дороги. Было установлено, что очень многие подобные места оккупированы одной из конфликтующих сторон и там действуют законы военного времени, либо находится небольшой гарнизон или лагерь. По этой причине большинство городов и крупных поселков мы заведомо исключали из сферы наших операций; основную массу необходимого приходилось добывать в изолированных деревушках, на одиноких фермах и хуторах. Если нам везло и находилось место, где удавалось получить все необходимое, мы либо разбивали поблизости лагерь, либо продолжали бродить по соседству.

Лейтиф наметил по карте деревушку примерно в трех километрах к западу от нас. Один из наших людей не согласился с ним, сказав, что слышал, будто в городке, расположенном в пяти километрах от этой деревушки, находится штаб сил националистов. Он уверял, что нам повезет больше, если мы сделаем крюк и отправимся в деревни к северу или югу от этого городка.

Некоторое время мы поспорили на эту тему, но Лейтиф в конце концов отверг предложение. Он сказал, что наша главная забота – продукты питания, а поскольку возле этой деревушки есть несколько ферм, получить ее там больше шансов.

На подходе к деревне нам встретились две-три фермы, которые были надежно забаррикадированы и явно оборонялись.

По неписанному закону сельчан беженцам дозволялось пересекать поля и разбивать на них лагерь, если земля находилась под паром, при условии, что они не крадут продукты питания и не пытаются входить в дома. Я подсознательно помнил это правило во время скитаний по дорогам и, как любой другой, старался действовать в его рамках.

Как-то к группе Лейтифа ненадолго присоединилось несколько беженцев из Восточной Англии, но они явно отличались манерами "всяк за себя" и Лейтиф расторг этот союз.

Мы прошли мимо ферм, не задерживаясь.

Как было принято, Лейтиф и еще трое шли впереди колонны, следом катили тележки с нашим скарбом, туристским снаряжением и товаром для бартера, позади тележек шагали остальные члены группы.

По указанию Лейтифа, я, как владелец карабина, шел рядом с головной тележкой, в двойном дне которой было спрятано оружие. Прежде туда обычно запихивали то, что требовалось скрыть на время обысков и допросов.

По этому его указанию я понял, что Лейтиф пересмотрел взгляд на карабин. Если прежде он настаивал, что безоружность – лучшая форма самозащиты, то теперь я воспринял это, как подтверждение необходимости обороняться, даже если нет явной угрозы со стороны потенциального агрессора.

Мы подошли к деревушке по второстепенной дороге, которая шла через нее от городка и вливалась в главную дорогу более чем в десяти километрах к востоку от нас. Опять же из опыта мы знали, что к незнакомой деревне лучше подходить по дороге, чем со стороны полей. Хотя здесь мы сразу же оказывались видны, как на ладони, такое появление могло способствовать установлению доверия к нашему бартеру.

Согласно карте, в деревеньке не было какого-то связующего ядра; дома широко разбросаны вдоль двух дорог: той, по которой мы шли, и другой, пересекавшей первую под прямым углом. Между концами этого креста дома растянулись чуть ли не на два километра – типичная деревенька здешних мест.

Мы молча прошли первый дом. Он был брошен, о чем свидетельствовали разбитые окна. Следующий находился в таком же состоянии, и еще один. Брошенными оказались все дома вдоль первых двухсот метров дороги.

Едва мы прошли ее поворот, навстречу прогремел выстрел и один из шагавших рядом с Лейтифом мужчин упал на спину.

Мы остановились. Те, кто катил тележки, присели, прячась за ними, остальные метнулись на обочину в поисках укрытий. Я поглядел на упавшего. Он лежал в пяти метрах от того места, где присел я. Пуля пробила горло, вырвав громадный кусок шеи. Кровь хлестала из яремной вены, глаза остекленелым взглядом таращились в небо. Он продолжал издавать слабые скрежещущие звуки тем, что осталось от его горла. Через несколько секунд они стихли.

Впереди нас дорогу перегораживала баррикада. Она не походила на те, которые мы привыкли видеть, – кое-как устроенное заграждение из булыжника, старых автомобилей и строительного хлама. Это было специально сконструированное долговременное укрепление из кирпича на цементной кладке. В центре были узкие ворота, через которые мог пройти пешеход, на обоих концах – участки более высокой кладки, за которыми укрывалось несколько мужчин. Я увидел, как один из них снова выстрелил, и пуля угодила в деревянный передок тележки в полуметре от меня. Я присел еще ниже.

– Уитмэн! У тебя карабин. Отстреливайся.

Я посмотрел на Лейтифа. Он лежал на земле, вместе с двумя другими пытаясь укрыться за низкой земляной насыпью.

– Они слишком хорошо защищены, – ответил я.

Перед домами по обе стороны от баррикады тоже были сооружены оборонительные бетонные стены. Я задавался вопросом, можно ли подойти к деревушке с полей, но ее обитатели явно настроены настолько враждебно, что и это вряд ли удалось бы.

Открыв двойное дно тележки, я вытащил карабин и зарядил его. У меня не было сомнения, что все члены группы не спускают с меня глаз. Стараясь держаться как можно ближе к тележке, я направил дуло карабина в сторону баррикады и попытался выбрать верную цель.

Какое-то время я выжидал.

В течение этих нескольких секунд в голове промелькнуло огромное множество мыслей. Это был не первый случай в моей жизни, когда я держал в руках смертоносное оружие, но я впервые умышленно прицеливался в кого-то, чтобы убить или ранить. Именно в такие моменты человек пытается найти рациональное объяснение своим действиям, доказать самому себе их безотлагательную необходимость.

– Почему вы медлите? – тихо спросил Лейтиф.

– Я не вижу, в кого целиться.

– Стреляйте поверх их голов. Нет… погодите. Дайте мне подумать.

Я опустил дуло, стрелять мне не хотелось. Секунды ожидания шли, но я уже знал, что хладнокровно застрелить кого-то не смог бы. Поэтому, когда Лейтиф велел убрать карабин на прежнее место, я выполнил его указание с большим облегчением. Прикажи он стрелять, возникла бы почти неразрешимая для меня ситуация.

– Дело плохо, – сказал он так, чтобы услышал не только я, – дальше нам соваться незачем. Мы должны отступить.

Думаю, мне это стало очевидно после первого же выстрела. Я понимал, что для Лейтифа такое решение имеет огромное значение с точки зрения потери авторитета. Мужчина, который предупреждал о гарнизоне националистов, был рядом с ним, но ничего не сказал.