Мы с Алленди ведем страшную игру, такую же жестокую, какой была ваша жизнь с Джун. Когда понимаешь, что психоаналитик попался в собственную ловушку, начинаешь видеть драму во всем…

Мое письмо к Генри показывает, как я лгала ему, лгала по необходимости, в основном чтобы укрепить уверенность в себе.

Я провела ночь со своим любимым. Прошу его только об одном — чтобы он не возвращался в Америку с Джун. Это доказывает, как сильно он меня волнует. Генри, в свою очередь, заставляет меня поклясться: что бы ни случилось после возвращения Джун, я буду верить в него и его любовь. Мне очень трудно обещать, но Алленди научил меня верить, и я обещаю. Генри спрашивает меня:

— Если бы у меня были деньги и я попросил бы тебя уехать сейчас со мной навсегда, ты бы согласилась?

— Нет — из-за Хьюго и Джун. Я бы не смогла. Но если бы их не было, я уехала бы с тобой куда угодно, пусть даже совсем без денег.

Генри удивлен.

— Иногда мне казалось, что ты играешь со мной.

Но увидев выражение моего лица, он замолкает. Мы провели ночь, тихо и спокойно беседуя. В такие моменты чувственность мешает.

Алленди следит за моей жизнью. Он погрузил меня в спокойный полусон. Он хочет, чтобы меня убаюкало собственное счастье, чтобы я нашла покой в его любви. Ради Хьюго (он стал ревновать к Алленди) я перестану посещать Алленди — дней на десять-двенадцать. Это будет хорошей проверкой моей веры в себя. И приняв благородство, серьезные намерения, жертвенность Алленди, я сразу становлюсь покорной. Меня убивает, что он верит в мою любовь: ведь я чувствую, что это неправда. Мне больно из-за того, что я обманываю этого великого искреннего человека. Интересно, знает ли он, кого я действительно люблю, или я сумела обмануть его так же, как и всех остальных? В 1921 году, еще переписываясь с Эдуардо, я уже была влюблена в Хьюго. А Хьюго, если бы он знал, что в Гаване, когда мы обменивались любовными письмами, я была увлечена Рамиро Колласо! Если бы Генри знал, что мне нравится целоваться с Алленди, а Алленди, в свою очередь, знал, как сильно я хочу жить с Генри…

Он полагает, что моя жизнь с Генри, столь низменная, не может быть реальной. Он говорит:

— Ты приобрела сомнительный опыт, но я чувствую, что сама ты сохранила чистоту. Тобой движет любопытство, жажда новых ощущений.

Что бы со мной ни происходило, все проходит бесследно. Все верят в мою чистоту и искренность, даже Генри.

Алленди хочет, чтобы я воспринимала свою любовь к Генри как экскурс в литературу или театр, а любовь к нему — как выражение моего подлинного «эго». Сама же я считаю, что все происходит с точностью до наоборот. Генри принадлежу я сама, мой ум и мое лоно, а Алленди для меня — получение «опыта».

Из нашего нового радиоприемника постоянно льется музыка. Хьюго слушает ее, с удовольствием размышляя, какую пользу ему приносит помощь Алленди. Диктор из Будапешта вещает что-то на своем странном языке. Я же думаю о том, как обманываю Алленди, и удивляюсь сама себе, зачем я это делаю. Помню, как беспокоило меня зрение Генри: если он ослепнет, как Джойс, что тогда будет? Я думала: «Нужно все бросить и переехать жить к Генри, заботиться о нем». Рассказывая о своих страхах Алленди, я сильно преувеличиваю опасность.

Ложь — признак слабости. Мне кажется, у меня просто не хватает смелости открыто заявить Алленди, что я не люблю его, потому и пытаюсь дать ему понять, на что я готова для Генри.

Полдня после обеда я провела с Генри. Он сказал мне, что наш разговор прошлой ночью сблизил нас, как никогда раньше, изменил его, придал сил.

— Теперь я понимаю, что убежать от Джун не значит решить проблему, — говорит он. — Я всегда уходил от женщин. Сейчас я хочу посмотреть в лицо Джун и той проблеме, которая с ней связана. Хочу проверить собственные силы. Анаис, ты избаловала меня, теперь мне не нужен брак, основанный только на сексе. Ты дала мне то, что я никогда не надеялся найти в женщине. Как мы разговариваем с тобой, как работаем вместе, как ты подстраиваешься под меня… мы подходим друг другу, как рука и перчатка. С тобой я нашел себя. Раньше я жил с Фредом и подчинялся ему, но ни одно его слово не достигало цели, пока я не прожил с тобой те несколько дней, что не было Хьюго. Я вижу теперь, как коварно ты проникла в меня: я ничего не чувствовал и внезапно осознал, как велико твое влияние на меня. Ты все расставила по местам.

— Я готова принять Джун — как разрушительный ураган, — если наша любовь останется жить в наших душах.

— О, если бы только ты приняла ее! Знаешь, я больше всего боялся, да и сейчас боюсь, что ты вступишь в борьбу с Джун, а я окажусь между вами и не найду, чем защитить тебя, ведь она всегда парализует меня своей суровостью. Если бы ты смогла понять и подождать немного! Возможно, я справлюсь с ураганом, раз и навсегда окрепну и смогу противостоять опасности по имени Джун. Я должен выиграть эту битву — одну из самых главных в моей жизни.

— Я обязательно все пойму и не стану еще больше усложнять тебе жизнь.

Вот так мы с Генри сидим и разговариваем — и к вечеру головы наши полны идей, мы готовы писать и жить. Когда мы ложимся, я так возбуждена, что не могу дождаться нашего слияния.

Несколько часов спустя мы сидим при свете мерцающего в темноте аквариума в совершенном смятении. Генри встает и начинает метаться по комнате.

— Я не могу уйти, Анаис. Я должен остаться здесь, с тобой. Я — твой муж.

Мне хочется прижаться к нему, обнять, связать объятиями.

— Если я останусь еще на минуту, — продолжает он, — то сделаю что-нибудь безумное.

— Уходи поскорее, — прошу я, — это становится невыносимым!

Мы спускаемся вниз по лестнице, и запах готовящейся еды ударяет нам в ноздри. Я прижимаю его руку к своему лицу: «Останься, Генри, останься!»

— То, чего вы хотите, — говорит Алленди, — гораздо менее ценно, чем то, что у вас уже есть.

Благодаря психоаналитику я понимаю сегодня, как по-своему сильно любил меня Джон. Я верю в любовь Генри. Я верю, что, даже если Джун одержит победу, Генри будет любить меня вечно. Больше всего мне хочется рука об руку с Генри встретиться с Джун, позволить ей помучить нас обоих, любить ее, завоевать ее любовь и любовь Генри. Я собираюсь использовать смелость, подаренную мне Алленди, для самоистязания и саморазрушения.

Мы с Генри все время недоумеваем, почему мы так похожи друг на друга. Ничего удивительного: ведь мы оба ненавидим состояние счастья.

Хьюго рассказывает мне о своей работе с Алленди. Он поведал врачу, что любовь теперь стала для него похожа на голод, ему хочется съесть меня, вгрызаться в мое тело (наконец-то!). Он признается, что уже попробовал. Алленди от души смеется и спрашивает:

— Ну и как?.. Ей понравилось?

— Как ни странно, — отвечает Хьюго, — кажется, да.

Это смешит Алленди еще сильнее. По какой-то непонятной причине его смех вызывает у Хьюго приступ ревности. Ему кажется, что Алленди доставляет удовольствие их разговор и что он сам был бы не прочь укусить меня.

Тут заливаюсь смехом я. А Хьюго продолжает серьезным тоном:

— Психоанализ — ужасная вещь, но он становится еще страшнее, когда в дело вмешиваются чувства. Что, если бы Алленди, например, проявил к тебе интерес?

Услышав эти слова, я разражаюсь истерическим хохотом, и Хьюго раздражается:

— Что смешного ты в этом находишь?

— Твою сообразительность, — отвечаю я. — Психоанализ и обретенная правда зарождают в тебе новые и очень любопытные мысли.

Я понимаю: то, что происходит между мной и Алленди, — не более чем кокетство. Он — тот мужчина, которого я хочу заставить страдать, удивить, для кого хочу стать источником приключений. Потомок мореходов, он как будто оказался сейчас в тюрьме, обложенной со всех сторон книгами. Я люблю смотреть на Алленди, когда он стоит в дверях своего дома и глаза его мерцают, как море Майорки.