Она стала ходить в бассейн и на массаж, попыталась ограничить себя в алкоголе, хоть это удавалось ей далеко не всегда. Что касается мужчин, то она вдруг поняла, что противоположный пол действует ей на нервы. Причем все без исключения мужчины. Впрочем, она-то общалась с определенной категорией.
— Ты в монастырь, что ли, собралась? — спросил как-то Топорков.
Она улыбнулась ему в зеркало.
— А я так надеялся, что ты станешь мадам Старопанцевой. Кого-то ты, моя девочка, перехитрила. Уж не себя ли?
Она продолжала молча накладывать грим.
— Знаю, ты не любишь эти разговоры, но, судя по всему, дело идет к тому, что наш клуб продадут какому-нибудь Рябцеву или Пеструхину. Впрочем, не вижу разницы. И тот и другой имеют склонность к стриптизу и черной порнухе. Представляю, что придется тебе выделывать.
Муся опустила руки и насторожилась.
— Ну да. Они непременно захотят, чтобы прекрасная Мэрилин не просто вихляла задницей и покачивала своим сексапильным бюстом, а еще и скидывала с себя шмотки на виду у всего народа.
— Я никогда не стану это делать, — тихо, но решительно заявила Муся. — К тому же мне кажется маловероятным, что Старопанцев захочет продать курочку, которая несет ему золотые яйца.
— Он-то, наверное, и не продал бы, а вот его мадама… — Топорков сел на кушетку и достал пачку сигарет. — Представляешь, я с горя даже задымил, хоть у меня и здорово барахлит мотор. Сашка стал крепко выпивать, и эта Тигра Львовна сумела прибрать его к рукам. Ну, а ей кто-то доложил про вашу красивую печальную любовь.
— Никакой любви не было. Просто я очень уважаю Александра.
— Это не мое дело, крошка. Мое дело — не потерять работу на этом крутом вираже. Придет другой человек, а вместе с ним другие шестерки.
— Я поговорю с Александром. Сегодня же.
— Вряд ли тебе удастся ему дозвониться. Эта Гиена Леопардовна его и близко к трубке не подпускает.
— Я знаю прямой номер. Дай мне телефон.
— Через три минуты твой выход.
— Подождут.
Муся взяла у Топоркова трубку сотового телефона, набрала номер, который Старопанцев дал ей еще в те времена, когда у них все было просто и без осложнений. Она ни разу им не пользовалась, но у нее была феноменальная память на цифры. Трубку взяли после третьего сигнала.
— Я у телефона, — сказал Старопанцев, часто и прерывисто дыша.
Муся видела, как деликатный Топорков выскользнул за дверь и неслышно прикрыл ее за собой.
— Хотела услышать твой голос, — сказала она.
— Ты слышишь его. Что дальше?
— Нужно поговорить. Срочно. Ты не смог бы…
— Нет.
— Со мной случилось большое несчастье.
— В чем дело?
Его голос дрогнул.
— Я… да, я пошлю все к черту и уеду из Москвы, если ты продашь клуб Рябцеву или…
— Кто сказал тебе эту чушь?
— Об этом говорят у нас все.
— Поди и успокой их. Хотя я сам сегодня появлюсь. Тебе пора на сцену.
Она увидела Старопанцева, когда пела «I'll Die Of Love» [4]. Он вошел через боковую дверь и остановился возле сцены. На Мусе было белое платье с корсажем, расшитым искусственными камешками. Когда пурпурно-красный луч прожектора выхватывал из полумрака ее торс, создавалось впечатление, будто ее сердце исходит капельками крови. Она увидела его и в ту же секунду поняла, что очень соскучилась по нему. Что вместе со Старопанцевым из ее жизни исчезло что-то невосполнимое.
— Следующую песню я посвящаю моему лучшему другу. Я всегда готова сделать все, что он попросит. Думаю, он чувствует по отношению ко мне то же самое, — сказала она, вытерла платочком непрошеные слезы и сделала знак оркестру. — «I'm glad you're with me again» [5], — запела она, обворожительно улыбаясь Старопанцеву.
Через неделю у Муси случился выкидыш. Это произошло в Крыму, где Старопанцев арендовал дом с прислугой в глухой местности у моря. Он сам вез корчившуюся от боли Мусю в Симферополь, внес на руках в операционную.
— Врачи считают, ты больше не сможешь иметь детей, — сказал он, едва Муся пришла в себя после наркоза. — И в этом виноват я.
— У меня уже есть Ванька.
Она попыталась улыбнуться Старопанцеву, у которого было прямо-таки трагическое лицо.
— Но я хочу, чтобы у нас с тобой были дети. Я давно мечтаю об этом.
— От беременности портится фигура. К тому же мне придется надолго проститься со сценой… — Она поперхнулась слезами и замолчала.
— Почему ты ничего мне не сказала?
— А что бы от этого изменилось?
— Ты, наверное, права. И все равно я был бы еще нежнее.
— Мне было замечательно с тобой, — сказала Муся и, дотянувшись до руки Старопанцева, слабо пожала ее. — Спасибо.
— Ты что, прощаешься со мной? — догадался он.
— Да. У тебя есть жена. У вас будут дети.
Он встал и отошел к окну, загородив своей широкой спиной свет.
— Я никогда не продам клуб, — заговорил он, не поворачиваясь. — Ты будешь петь там, пока тебе это не надоест. А когда надоест, я найду новую Мэрилин. Я оговорю в своем завещании этот момент. Пускай все думают, что ты бессмертна.
— Это так здорово. — Муся сглотнула слезы. — Мне очень жаль, что… Хотя нет, все случилось именно так, как должно было случиться…
Звякнуло стекло, и она подняла голову, прислушалась. Снег за окном падал беззвучно, как во сне. В одном месте он налип странным, похожим на большую кляксу пятном. Будто кто-то швырнул в стекло снежком.
Она вскочила, скатилась по лестнице, открыла дверь на холодную веранду и только в тот момент вспомнила, что босиком и в одном хитоне. Хотела вернуться в дом, но услыхала возле крыльца шаги.
Муся шагнула на ставших непослушными ногах к двери, распахнула ее с какой-то отчаянной, не имеющей под собой никаких реальных оснований надеждой.
— Я на минуточку. Увидел в мансарде свет и понял, что ты не спишь. Днем я был занят и не смог прийти. Поздравляю с Новым годом и желаю осуществления всех надежд.
Костя Казенин протянул Мусе большую коробку конфет, перевязанную широкой розовой лентой, вошел в коридор, стряхнул снег со своей пыжиковой шапки. Он глядел на Мусю с любопытством и восхищением.
— Спасибо. Но я не ем сладкого. За последнее время растолстела до неприличия. Поздравь: мне наконец дали роль романтической героини.
— Угостишь чаем?
Костя повесил дубленку на вешалку в прихожей, тщательно вытер ботинки о половик.
— Хочешь выпить за мою новую роль? — предложила Муся от какого-то еще не до конца осознанного, но от того еще более глубокого отчаяния.
— Я с этим делом завязал. Мой организм не принимает спиртного.
— Тогда я сама выпью. За свою невезучую жизнь. Иногда мне даже любопытно бывает: по какой причине человеку может так по-черному не везти в этой жизни?
— Ты любишь все драматизировать. К тому же многое, почти все, зависит от нас самих.
— От нас ничего не зависит, Костенька. — Она медленно и с наслаждением выпила мадеру. — Все решено за нас раз и навсегда. — В этом хитоне ты так желанна. — Костя потянулся, намереваясь ее обнять и поцеловать, как делал это раньше десятки раз. Она мягко, но решительно его отстранила. Потом рассмеялась и похлопала Костю по плечу.
— Они все здесь уверены, будто ты в меня влюблен. У тебя стопроцентное алиби, Костенька. Что, в нашем благословенном городе все такие же консервативные нравы?
— Если бы у меня была возможность уехать в столицу, я бы в мгновение ока сделал карьеру. У тебя случайно нет знакомого… музыканта? Разумеется, будешь иметь от этого весомый процент.
— Я не занимаюсь сутенерством, — серьезно сказала Муся.
— Тогда сделай это бескорыстно. Ради нашей пылкой любви. А я посвящу тебе свой новый фортепьянный цикл.
— Тот, что ты играл Анне Герасимовне?
— Его я посвятил своему другу, теперь уже бывшему, который недавно женился. Я назвал его «Реквиемом по потерянной душе».
