Он улыбнулся ей так широко и счастливо, что ее сердце растаяло.

— Несносный мальчишка. Вечно что-нибудь отмочишь. — Она игриво шлепнула сына по спине. — Ладно, зайка, я пошла к гостям. Ждем тебя вместе с твоей новой приятельницей. За тобой еще тост в честь папиного пятидесятилетия.

Эвелина Владимировна весело тряхнула своей коротко остриженной платиново-русой головкой и вышла из кухни. Налив в чашки чай, Андрей приоткрыл дверь ванной комнаты, просунул в щель руку с полотенцем. Никакого эффекта. Лишь равнодушно журчит вода из душа.

— Эй, Галек, заснула, что ли? Нам пора.

И снова ответом ему было лишь журчание воды.

Он открыл дверь пошире, просунул голову. И невольно улыбнулся. Лицо спящей девушки было красиво в своей безмятежности.

Андрей закрутил кран и накрыл ее махровым полотенцем.

— Черт, что за финты? Убери эту тряпку, гад!

— Это я. Нам пора выпить чаю. Я помогу тебе дойти до кухни.

Она растерянно хлопала своими большими, как выяснилось, не карими, а ярко-синими глазами. Без этого жуткого грима и парика она напоминала ему мальчишку-подростка.

— Черт, ну и влипла, — бормотала она, — вставая с его помощью с пола и стыдливо кутаясь в полотенце. — Я… никогда еще не была в таком шикарном доме.

Они пили на кухне чай с клюквенным тортом. Галина совсем оробела, замкнулась в себе, и Андрею все никак не удавалось ее растормошить. Тогда он сказал:

— Ну все, сейчас я еду за твоими приятелями из «Энергетика», и мы продолжим наше выступление. Я чувствую, ты скучаешь без пуб-лики.

Ее рот был набит тортом, который тут же оказался на столе. Она хохотала по-детски беспечно.

— Представляю, как Урод берет эту чашку и… Ой, не могу. Да ведь от нее одни черепки останутся. А Бегемот, тот скажет: «Блин, ну и малина у тебя на хазе собирается. Одни придурки шизоголовые».

Она зажала рот рукой и испуганно посмотрела на Андрея.

— Ничего страшного. С кем не бывает, а? В нашем училище было полным-полно любителей эсперанто. Но к последнему курсу все до одного научились в совершенстве говорить по-русски. Знаешь, как это получилось?

— Как? — заинтригованно спросила Галина.

— Мы купили в складчину большую кошку-копилку, на которой написали: «На реставрацию общественного туалета в казарме номер пять». Такой казармы в природе не существовало, понимаешь, но как раз в этом и была вся соль. Как только кто-то из нас переходил на эсперанто, дежурный лингвист протягивал руку, изымал у нарушителя гривенник и под дружное «даешь досрочно туалет» опускал его в копилку. Их к концу собралось пять штук — три жирные мордатые кошки с бантами и две хрюшки с пузом в виде бочки. Выпускной банкет был просто классным. Еще и на цветы женщинам-педагогам осталось. Вот тебе и эсперанто.

— Я больше никогда не буду ругаться матом, — вдруг громко заявила Галина. — Клянусь тебе.

— Ну, иногда без этого просто невозможно обойтись. Например, если находишься в обществе твоих друзей.

— Они мне не друзья. Это… ну да, я жалею о том, что было.

Андрей смотрел на нее слегка насмешливо.

— А что было? Я ведь ничего не знаю.

— А то, что я… мне было хе… противно жить. Ну, в общем, какая-то муть кругом. Все пьют, трахаются, делают аборты, снова трахаются. Прямо-таки заколдованный круг. А, черт, мне так трудно подбирать нормальные слова.

— Это только поначалу. Потом втянешься — и будет полный порядок. — Он протянул руку и похлопал Галину по плечу. — Ты красивая девчонка. Я бы хотел с тобой дружить. Я пробуду здесь целых двадцать восемь дней. Думаю, за это время мы сумеем узнать друг друга лучше, верно?

— Да, — прошептала она, боясь поверить его словам. — Но тебе будет со мной… ну, по-нашему это называется фигово. Это не мат, но… — Она прижала ладони к внезапно ярко вспыхнувшим щекам, наморщила лоб, что-то лихорадочно соображая.

— Ты хочешь сказать, мне с тобой будет неинтересно?

— Ну да. Я ничего не читаю, кроме афиш и объявлений. Радио, правда, слушаю.

— И что ты слушаешь по радио?

— Песни. Я люблю хорошие песни.

— Какие?

— Ну, там, где и слова и музыка хорошие. Особенно если они грустные, как наша жизнь.

чистым высоким голосом запела Галина.

Андрей слушал ее с удивлением, которое постепенно переросло в восхищение. Он любил музыку, особенно старинные романсы. Он, что называется, вырос под них — время от времени к ним приезжала сестра матери, тетя Любаша, которая тихими весенними вечерами садилась за прямострунный рояль, стоявший возле окна в сад, и напевала вполголоса, аккомпанируя себе. В открытое окно заглядывали ветки цветущей сирени, в тополях у речки щелкали соловьи. Его душу томила какая-то сладкая грусть. Он не находил себе места, а однажды расплакался и убежал в сад…

— Чудесно! — Он несколько раз хлопнул в ладоши. — Я хочу, чтобы ты спела для моего отца. У него сегодня день рождения. Я умею немножко на гитаре. Могу тебе подыграть.

— Но я боюсь, — пролепетала она. — Они такие… красивые и умные, а я… Нет, я боюсь.

— Глупости. Они очень милые и хорошие люди. Им наверняка сейчас скучно вести эти беседы про экзамены, зачеты, «уды» и «неуды» — оба мои предка в педе работают, так что контингент за праздничным столом собрался соответствующий. Мы сейчас нарядим тебя под Светлану Тома и покажем этим нафталинным леди и джентльменам, как нужно веселиться. Пошли!

— Ой! — вскрикнула Галина, наступив на больную ногу.

— Прости. Я совсем забыл. — Он подхватил ее на руки, бросился бегом по коридору, открыл плечом высокую двустворчатую дверь и посадил Галину на широкую, покрытую синим атласным покрывалом кровать.

— Вот это станок! — вырвалось у нее. — Пятизарядный. Ой, ну и дура же я!

Она смотрела на него так, будто ждала, что он ее ударит.

— Пять многовато, а вот две парочки запросто поместятся, — сказал он, распахнул дверцу набитого всевозможными платьями шкафа. — Мать потолще тебя разика в два, но мы что-нибудь придумаем. — Он быстро перебирал платья одно за другим. — Вот. — Это было широкое платье из тяжелого голубого шелка с рукавами «летучая мышь». — Под твои глаза. Надевай.

Галина послушно надела его поверх своего узкого мини, туго затянула вокруг талии концы широкого жесткого пояса.

— Так не пойдет. Сзади морщит. Ну-ка снимай свой диор.

— Отвернись.

— И не подумаю. Я уже видел тебя совсем голой.

— Это не считается. Я спала.

— Что, слабо? А я-то думал, ты не из робких.

Это было сказано с вызовом, и Галина его приняла не раздумывая. Она стащила тяжелую голубую хламиду, набрала в легкие воздуха. Еще чуть-чуть. Задрала подол, под которым по обыкновению ничего не было, потянула его наверх и почувствовала, что локти наглухо застряли в проймах — платье намокло и село. Это было похоже на ловушку.

— У тебя прекрасное тело, — услыхала она задыхающийся голос Андрея. В следующую секунду он грубо повалил ее на кровать. Она все еще делала безуспешные попытки освободиться от своего платья, а он уже впился зубами ей в живот, потом больно ущипнул за ягодицу. Наконец она выбралась из душного плена платья и увидела в нескольких сантиметрах от своих глаз его коротко остриженный русый затылок. В груди что-то екнуло, руки сами потянулись ласкать эти мягкие податливые волосы. Он овладел ею сразу и довольно грубо — точно так делали ее бывшие друзья. Она невольно подумала: «Блин, как же все остохерело!» Но очень скоро его движения стали плавными и неторопливыми. Ей было не просто хорошо — ее словно подмывало взлететь. Высоко. Подальше от всего того, что она испытала до этого. Потом Андрей поцеловал ее в губы, долго ласкал языком верхнее небо.

— Нравится? — спросил он, склонившись над самым ее ухом и обдавая его настоящим жаром.