Как вы относитесь к мухам-автостопщицам? Не знаю, как вы, а Никанор их любил. С ними дорога была быстрее и атмосфера веселее. Запускаешь муху к себе в салон машины где-нибудь в Крыму, а выпускаешь уже в столице. И получается муха уже не только автостопщица, но ещё и лимитчица. Вот и сейчас в салоне летала муха, которой он дал временное прозвище Союз-Аполлон. Такая локальная орбитальная станция внутри машины.

Но в данный момент Ник двигался не в столицу, а к морю, в маленький посёлок на отшибе цивилизации. В этот раз, после февральского Сингапура, ему захотелось чего-то простенького, без выпендрёжа, вроде картошечки с селёдочкой после жаркого из каракатицы.

За прошедшие пять лет ему доводилось пить кофе в разных городах мира, но место, в котором он оказался сейчас, выглядело не менее самобытным. После комфортной инфраструктуры крупных городов курортный посёлок на Азовском море казался обжитым не более, чем одинокие острова в Тихом океане. И в этом была своя прелесть. Даже многие труднодоступные уголки планеты уже были опутаны длинными щупальцами бестактной Цивилизации и хамоватой Глобализации, и Никанор искренне радовался, когда не обнаруживал в городах своего пребывания такого их олицетворения, как, например, «Макдональдс».

Он пил эспрессо, с трудом найденный в восьмой по счёту забегаловке, и понимал: «Сча-а-астье есть!» Месяц у Никанора случился напряжённый, и сейчас, вдыхая кофейный аромат, смешанный с морским бризом, он получал от жизни максимальное удовольствие.

«Как немного всё-таки человеку надо… Совершенно не обязательно быть миллиардером», – в очередной раз выводилась сама собой простая истина.

Вдруг в кармане замяукал котёнок… Это звонил мобильный Никанора. Он взял трубку.

– Ники, привет! Это я, – выплеснулся из динамика жизнерадостный девичий голос. Это была Лиза, его компаньонка по многим проектам.

– Бон джорно, сеньорита! Как погода в Занзибаре? – шутливо поприветствовал Никанор.

– Как погода? Да фиговая. Снег засыпает Килиманджаро. Слушай, у меня тут новый проект вырисовывается! Только уж очень он из общей массы выбивается. Слишком необычный.

– Неужели? Так у нас все проекты с прибамбасами, ты не заметила? – Разговаривая, Ник наблюдал за осой, которая нагло пыталась «отхлебнуть» из его чашки.

– Да. А этот ещё круче. Но для его запуска в работу ты должен срочно приехать.

– Вот вы никак не хотите, чтобы я одичал и поробинзонил. Ведь специально уехал от цивилизации к дикой природе на недельку отоспаться.

– Тогда надо было на Таймыр ехать. Оттуда труднее доставать.

– Ну да. В следующий раз так и сделаю. И мобильный отключу.

– Вот только не надо угрожать! – засмеялась Лиза.

Никанор положил трубку на пластиковый стол и сдул осу с чашки.

Восходящее солнце медленно ощупывало комнату, под потолком вокруг люстры суетилось несколько истеричных насекомых, за окном в кустах, по Ильфу и Петрову, «щебетала птичья сволочь».

За всем этим макромиром с дивана, едва проснувшись, с умиротворением наблюдал Никанор. Сегодня ему надо было выныривать из нирваны приморского посёлка, и он с упоением ловил оставшиеся мгновения своего туземного отдыха.

Вдруг в дверь постучали. Никанор встал, натянул шорты, думая, что это хозяйка пришла проверить порядок у отъезжающего квартиранта, толкнул дверь рукой и застыл… В дверном проёме стоял… никарагуанец. А точнее – Мигель Веласкес.

Мигель (если это был он) – его бывший сокурсник по университету, который, так и недоучившись два курса, уехал на родину. Конечно, отношения Никанора и Веласкеса в те времена были очень тёплыми, даже дружескими, но ведь прошло уже лет десять с тех пор, как Мигель вернулся в Латинскую Америку… Настоящий этнический потомок американских индейцев был среди студентов русского отделения филфака, как Дед Мороз в Сахаре. Как его занесло вместе с двумя арабами из Сирии именно на этот факультет, для Никанора до сих пор оставалось загадкой. Хотя приезжали они вполне официально в рамках программы помощи Советского Союза дружественным странам, выбравшим социалистический путь развития. Через год, в связи с развалом СССР, программу помощи свернули, и парням предложили платное обучение. Мигель, в отличие от наших арабов, был парнем бедным, практически нищим, оплату не потянул и через год, насобирав денег на дорогу, благополучно улетел к себе в Никарагуа. С тех пор они не виделись и не общались. Интернета тогда ещё не было, а международная телефонная связь была не по карману обоим.

Никанору вспомнилось несколько вечеринок в спальном районе, на которые приходил Мигель. Это были девяностые, когда иностранцы, а тем паче потомки краснокожих жителей американского континента, встречались на Украине совсем не часто, и он представил себе, сколь экзотично выглядел его приятель, пробираясь по пролетарскому району бывшего советского города. Не умея толком одеваться по-зимнему, Веласкес носил в стужу трёхцветную кроличью шапку-ушанку со спущенными ушами и невзрачную вельветовую куртку на тёплой подкладке и смотрелся во всём этом весьма неказисто, но всё же лучше, чем африканцы в клетчатых подростковых пальто из магазина «Детский мир». С тех времён у Никанора осталось несколько фотографий, на одной из которых они с Мигелем стояли на фоне солидного здания университета – такие разные и в то же время близкие: Никанор, высокий, импозантный, в тёмном импортном пальто с длинным белым шарфом и ироническим выражением лица, и Мигель, немножко полноватый, добродушно улыбающийся, одетый вразнобой. Его фигуру венчала серо-синяя шерстяная шапочка с маленьким бубоном. В руках Никанора был дипломат, а у Мигеля – потёртая, туго набитая общими тетрадями папка, которая делала его похожим на нерадивого ученика отечественной средней школы.

Когда Никанор познакомился с Веласкесом поближе, тот оказался на удивление скромным, порядочным и интеллигентным парнем, хотя приехал из глухой никарагуанской провинции. Понятно, что скромные и порядочные люди могут обитать где угодно, но уровень его знаний и поведение в обществе предполагали в нём как минимум жителя среднестатистического города, тронутого цивилизацией.

Сейчас Мигель был совсем не похож на того, со старой студенческой фотографии: подтянут, спортивен, хорошо одет и вообще выглядит как современный житель большого города, не забывающий о моде. Но самое удивительное, что в данную минуту, в которой соединились прошлое и настоящее, он стоял перед Никанором! Возникла ситуация, в которой Нику хотелось сказать себе фразу из анекдота: «Выдыхай, бобёр, выдыхай!»

– Варёные раки с красивыми добрыми глазами… – доносилось из маленького мегафона бредущего по пляжу торговца.

Ник с Мигелем сидели в прибрежной кофейне и, смеясь, вспоминали студенческие годы. Один альбом дружеских шаржей и карикатур Веласкеса чего стоил! Латиноамериканец неплохо рисовал, и скука лекций иногда выливалась у него в забавные наброски. По большей части альбомчик содержал шаржевые портреты преподавателей. Они были сделаны обычной шариковой ручкой, но достаточно умело выхватывали из живой реальности характерные детали: особенности выражения лица, настроение или предмет гардероба. Однажды преподаватель по языкознанию привёз из французской командировки бесподобные лакированные сандалии с бессчётным количеством дырочек и непомерно длинными острыми носками. В голодные девяностые они казались обувью из фантастического романа о другой планете и были немедленно отражены в шарже Веласкеса. Ещё Ник запомнил шуточный групповой портрет, где Мигель изобразил себя в центре их учебной группы в раскраске и оперении американского индейца.

Они проговорили около часа, но за это время Мигель так и не раскрыл загадку своего приезда. Потом в разговоре настала пауза, и Веласкес внимательно, словно оценивая надёжность товарища после десятилетнего перерыва в общении, посмотрел на Никанора своими тёмными проницательными глазами. Прошла ещё минута и Мигель заговорил. То, что он рассказал, действительно стоило длинного перелёта с другого континента.