Особой напряженностью отличалась обстановка в Нижегородской губернии. Еще в марте 1918 г. сормовские рабочие потребовали перевыборов местного совета, а в начале мая 1918 г. здесь состоялась однодневная забастовка. Ее причиной стала попытка организовать суд над газетой «Вперед», против чего рабочие категорически возражали. Следующий подъем стачечной борьбы нижегородских рабочих приходится на июнь 1918 года. Протестные выступления этого времени уже далеко вышли за рамки трудовых конфликтов и приняли острый политический характер. Крупные беспорядки произошли, в частности, 9 июня, когда была предпринята попытка провести конференцию уполномоченных Нижегородской и Владимирской губерний. Но и после событий 9 июня ситуация в Нижнем Новгороде и заводских пригородах продолжала оставаться накаленной. На 18 июня в городе была назначена политическая забастовка и демонстрация рабочих. Состоялся общегородской митинг, собравший 8 тыс. человек. В этот же день прошло многолюдное собрание работников Нижегородского порта, на котором присутствовало 20 тыс. человек. Грузчики присоединились к забастовке и постановили разгружать только продовольственные грузы. Повсюду в городе волнения имели яркое антибольшевистское звучание. По некоторым данным, забастовка прокатилась в следующих пунктах: Нижнем Новгороде, Канавине, Сормово, Муроме Растяпино, Кулебаки (19 и 20 июня), Бор.
Стачечная активность социалистами во все времена воспринималась как проявление сознательности пролетариата. Поэтому нарастание стачечной волны весной – летом 1918 г. деятели правосоциалистического лагеря готовы были объяснять осознанием рабочими пагубности большевистской диктатуры. Однако ситуация складывалась более противоречиво. Во-первых, рост рабочего протеста еще не означал падения в рабочей среде позиций большевиков (не забудем о том, что одновременно с антибольшевистскими выступлениями быстро росло количество фабзавкомов и комиссий рабочего контроля). Но и разочарование рабочих в политике большевиков еще не свидетельствовало об их переходе на позиции правых социалистов. Еще меньше протестные настроения среди рабочих в этот период следует трактовать как однозначно свидетельствующие о росте их сознательности. Часто происходило и наоборот. Бедственное положение вовлекало в протестные выступление не только передовых рабочих, но наиболее отсталые, маргинальные слои рабочего класса. Свое выражение это находило в росте бунтарства и погромных настроений среди рабочих. Московские «Известия» в те дни писали, что рабочий класс под гнетом кризиса «экономически распыляется, распадается как класс, теряет свое значение как производитель, и вместе с тем ослабляется его значение как вожака. Вот почему в настоящее время стали возможны такие события…»
Массовый характер в этот период приобретали хищения. Наиболее неблагополучно в этом отношении складывалась ситуация на предприятиях пищевой промышленности. О воровстве на предприятиях текстильной промышленности писала центральная большевистская пресса. Хищения были широко распространены в табачной промышленности. Не редкостью кражи были даже там, где, по убеждению большевиков и прочих социалистов, трудились наиболее сознательные пролетарии – на металлургических и оружейных заводах. Получает распространение практика захвата рабочими предприятий, распродажи ими заводского имущества и готовой продукции с целью перераспределения вырученных средств между собой. Все это, конечно, не может быть причислено к активному сопротивлению власти, но вполне оправданным будет назвать подобные действия скрытой формой протеста рабочих против своего материального положения и перекосов экономической политики.
Нередко случаются и элементарные погромы, в том числе винные. Присоединение рабочего класса к погромным выступлениям случалось и в более ранние месяцы. Так, еще в середине ноября 1917 г. в Камышине Саратовской губернии были разгромлены винные склады, начались бесчинства. По определению В.В. Канищева, весь город представлял собой «пьяное царство». Председатель Камышинского совета попытался нормализовать обстановку в городе и отдал распоряжение вооружить рабочих. Но, получив оружие, они сами отправлялись за водкой и присоединялись к охмелевшей и разгоряченной вседозволенностью толпе. Пьяными оказались и некоторые члены Совета. Случались подобные инциденты и позже, придавая специфические черты отдельным проявлениям рабочего протеста.
Своеобразную окраску носили события 5–6 августа 1918 г. в Ижевске. Здесь причиной всплеска бунтарских настроений стало недовольство зажиточной части городского купечества и крестьянства окрестных деревень. Они протестовали против ограничений свободной торговли. Чтобы обеспечить монополию торговли хлебом, местные власти послали отряд конной милиции на городской рынок разогнать торговок хлебом. Но толпа встретила милиционеров враждебно. Торговки набрасывались на милиционеров, стаскивали их с лошадей и избивали безменами для взвешивания хлеба. В беспорядках активное участие приняли и рабочие Ижевского завода, многие из которых также нельзя отнести к беднейшей части населения.
Вместе с тем, если говорить об основных причинах участия рабочих в погромных выступлениях весны – лета 1918 г., то важнейшей среди них будет все же голод. Так, совершенно оголодавшие железнодорожники станции Бологое решились на то, чтобы отцепить 4 вагона с хлебом, шедших в Петроград. Только вмешательство властей предотвратило самоуправство. Аналогичные настроения «отнять и поделить» продовольствие возникали и в самом Петрограде. Как сообщал представитель Северо-Западной железной дороги Квач, в начале июня 1918 г. железнодорожники решили завернуть поезд с сухарями, направлявшийся русским военнопленным в Германию. По решению общего собрания 1 июня петроградских главных мастерских Северо-Западной железной дороги поезд оставили в Петрограде. Собранием была принята соответствующая резолюция и создан специальный комитет для распределения посылок на месте.
Но нередко стихийные протесты рабочих на почве голода перерастают в настоящие буты. Именно с голодного бунта, если угодно – с бабьего бунта, – начались события в Колпине. Похожим образом события развивались, к примеру, в Рыбинске в начале апреля. Беспорядки повторятся здесь и позже – 29 апреля 1918 г. В этот день все хлебные хвосты, стоявшие у продовольственных лавок города, без всяких видимых причин вдруг снялись с места и двинулись к городскому Совету. Толпа избивала всех проходивших в здание членов исполкома и разоружила 40 красноармейцев караульной команды. На почве голода и недовольства политикой властей 23 мая вспыхнули погромы, переросшие в бунт, в Костроме. В те же дни волнения отмечались в Нижнем Новгороде. Анализируя их, газета «Знамя труда» подчеркивала однотипность развития событий во всех этих случаях: женщины, толпа, избиение советских работников, войска, выстрелы в воздух, военное положение…
О тяжелом положении дел в Рыбинске и расположенном рядом Ярославле писал в де дни печатный орган Наркомпрода. По сообщению газеты «Новая жизнь», известия о произошедших в этих двух городах волнениях в первых числах мая дошли до рабочих Твери и серьезно осложнили обстановку в этом городе. По ее сведениям, беспорядки, начавшиеся в Твери на почве продовольственного кризиса, быстро переросли в политические. Другая, уже официальная, газета писала о «голодных беспорядках», учиненных безработными рабочими в Смоленске. На этот раз в подстрекатели были записаны не меньшевики и эсеры, а местные анархисты. Погромом окончились беспорядки, возникшие на почве голода в начале мая в Павловом Посаде Московской губернии.
Наиболее взрывоопасной обстановка была в тех городах, которые располагались в непроизводящих губерниях. Здесь подвоз хлеба осуществлялся издалека, и власти не всегда поспевали доставить его вовремя. Если брать города европейского центра России, то особо бедственно дела с продовольствием обстояли в текстильном крае. Здесь весной – летом 1918 г. проходит целая серия столкновений и всплесков бунтарства, перераставших, как правило, в политические акции протеста. Так было в Иваново-Вознесенске, Кинешме, Шуе. О психологической стороне тех событий рассказывал видный участник рабочего движения Г. Горелкин. Часто главным аргументом погромщиков в Иваново-Вознесенске служили слухи о том, что «большевики гноят огромные запасы муки в городских складах, сами хозяйничают», а рабочих и их детей «морят голодом». В такие моменты, вспоминает Горелкин, «успокоить разбушевавшуюся стихию» стоило «сверхчеловеческих усилий». Урезонивать голодную толпу получалось не всегда, и беспорядки оканчивались столь же драматично, как и в Колпине.
