Проблеск правды сверкнул, как светлячок, и тут же погас. Но, откровенно говоря, Дженни сознавала, что во всех неудачах ей некого винить, кроме себя. Это она была упрямой девчонкой, не слушавшей никого, это она была дурехой, помешанной на весенней лихорадке и собственном неверном представлении о любви.

— Что сделано, то сделано. Не хочешь ли заодно признаться еще в чем-нибудь?

— Не в чем мне признаваться, — заявил Уилл так поспешно, что даже Дженни стало ясно: он лжет.

Все равно перед уходом она его поцеловала. Дело в том, что она тоже сожалела.

Всю дорогу до школы Рэббит Дженни бежала, не обращая внимания на светофоры, и поэтому чуть не угодила под машину. Но она могла бы и не торопиться. В девять утра несколько девочек из девятого класса уже обсуждали статью в «Геральд», где упоминался Уилл Эйвери. В десять явились двое детективов для разговора со Стеллой. Когда пришла Дженни, Стелла, у которой разболелась голова, спасалась в директорском кабинете. Дженни увидела дочь с распущенными косами, с вымазанными помадой губами, с перекошенным лицом, свернувшуюся калачиком в мягком кресле на гнутых ножках. Десятки раз в этом кресле ученицы ждали своих родителей, которых вызывали в школу, чтобы сообщить об очередной провинности их чад: кто-то недостаточно прилежно занимался, кто-то совал пальцы в рот, желая избавиться от калорий; кто-то провалил геометрию, а кто-то порезал себе запястья бритвой. Теперь в кресле оказалась Стелла, их ясная звездочка. Стелла даже не подняла глаз, а продолжала играть браслетом, позвякивая бубенчиком на весь кабинет.

В данном случае директрисе, Маргарите Фланн, сказать было почти нечего. Она оставила их одних, чтобы Дженни попыталась объяснить, что же все-таки произошло.

— Не беспокойся, — прервала ее Стелла. — Я знаю, почему ты здесь. Приходили полицейские, задавали вопросы. Я знаю, что они сделали с папочкой.

— Они не имели права допрашивать тебя в отсутствие родителей. — Возмущению Дженни не было предела, но она все-таки на секунду отвлеклась, внимательно вглядываясь в дочь. — Ты что, накрасилась красной помадой?

— Это была всего лишь неофициальная беседа. Они предупредили, что я могу не отвечать. Но я рассказала им правду. Вообще-то она алая.

Дженни плюхнулась в кожаное кресло директрисы. Вот, значит, как — «алая».

— И какова же эта правда? — спросила она.

— Я сказала, что увидела, как именно умрет эта женщина. Я могу это видеть только у некоторых людей, но в ее случае я была совершенно уверена и заставила папу пойти в полицию. Полицейские мне не поверили. Они решили, что я выгораживаю папу.

Сразу было видно, что Стелла обожает отца, да и почему должно быть иначе? В кабинете директрисы пахло мебельным воском, этот запах всегда вызывал у Дженни воспоминания о собственном отце, профессоре экономики и столяре-любителе, который в течение года мастерил в свободное время кукольный домик для Дженни, который называл ее Жемчужиной, который одним весенним вечером выехал из Бостона после лекций и не справился с управлением. Внезапное похолодание оставило на асфальте корку прозрачного льда. Стоял март, самый непредсказуемый месяц весны, и отцу следовало бы знать, что нельзя ехать с такой скоростью. Домой он так и не вернулся, зато после него на верстаке осталась почти законченная модель Кейк-хауса, внутри все деревянные части он успел натереть маслом, поэтому когда Дженни заглядывала под крышу, то чувствовала приятный запах. До сих пор, попадая в незнакомую квартиру, она могла начать плакать без видимой причины — а дело было в том, что дубовый столовый гарнитур или вишневый письменный стол совсем недавно натерли до блеска и цитрусовый запах в воздухе означал всего лишь лимонное масло, средство, которое отец считал наилучшим.

Статистика, в чем рано убедилась Дженни, теряет всякий смысл, когда дело касается тебя самого, пусть ты оказываешься тем единственным человеком из тысячи, кого поразила молния, или той самой девочкой, чей отец не придет домой, — и неважно, разбился ли он в машине на скользкой дороге или сидит в тюремной камере. Дженни невольно испытала досаду на остальных учениц школы Рэббит: в конце дня они пойдут домой, думая о каких-то пустяках вроде оценок, шмоток или мальчишек, тогда как ее собственную дочь будут волновать совсем другие вещи — как бы не потерять в этом мире дорогого ей человека.

— Я и вправду увидела, как все будет… то же самое произошло, когда я взглянула на мисс Хьюитт и на водителя такси, а потом уже и на ту женщину в ресторане. Полиция мне не поверила, — стояла на своем Стелла, — но отец не имеет к убийству никакого отношения. Клянусь.

Тринадцатая по счету, родилась в день равноденствия ножками вперед. Чего другого могла ожидать Дженни? Неужели она действительно полагала, что Стелла подрастет и превратится в обыкновенную девочку, незаметную в толпе, не знающую бед, и впереди ее ждет только счастье?

— Я тебе верю.

Дженни прекрасно сознавала, что ее дочь принадлежит тому дню в марте, когда птицы совершают свой перелет, когда земля начинает дышать, а на небе появляются весенние созвездия, Лев, а рядышком Овен на одном и том же небосводе, пусть даже временно.

Дженни и Стелла предполагали, что их неприятности останутся их личным делом, но с бедой так не бывает: она просачивается во все щели, обрастает слухами и возвращается. Дженни с дочерью понятия не имели, сколько людей посвящено в ситуацию с Уиллом, до тех пор, пока не попытались покинуть школу. В дверях их остановила Джулиет Эронсон — неподходящая компания, по мнению Дженни, — и, едва отдышавшись, принялась сыпать советами:

— Вам туда лучше не ходить.

У нее был готов план; она собиралась выйти на крыльцо, назваться Стеллой Спарроу-Эйвери и таким образом отвлечь собравшуюся на тротуаре стаю репортеров. Уже много лет, со времени суда над ее матерью, она имела дело с подобными типами, падкими на мертвечину. И сейчас даже обрадовалась возможности поквитаться с ними.

— Думаю, Джулиет права. Вам лучше воспользоваться черным ходом, — поддержала ученицу Маргарита Фланн, директриса.

А все потому, что прибыла телевизионная команда с Четвертого канала. Миссис Фланн сопроводила ученицу и ее мать ко второму выходу, ведущему в переулок.

— Пожалуй, пусть Стелла побудет дома до конца недели. Пока не уляжется вся эта шумиха.

А потом они оказались в узком проулке, где никого не было, кроме бродячих кошек. Мать и дочь посмотрели друг на друга. В воздухе витали крошечные искорки неуверенности. Здесь пахло не только мусором, но и страхом.

— Никакой школы целую неделю. Ты должна радоваться, — заметила Дженни.

— Так и есть. — Стелла застегнула блейзер на все пуговицы, хотя день был довольно теплый. — Я в восторге.

Они побрели по улочке мимо переполненных мусорных баков. Здесь же были припаркованы несколько машин учителей, а также школьный автобус, на котором ученицы Рэббит иногда ездили на пикники.

— Когда мы выйдем на улицу, возможно, придется бежать, — предупредила Дженни.

— Бежать?

Стелла выглядела бледнее обычного и даже более юной, чем утром, несмотря на алую помаду. Гольфики у нее сползли, как у маленькой девочки.

И действительно, выйдя из переулка, они пустились бежать. Раздался чей-то крик, и они поняли, что толпа их увидела. Они неслись во всю прыть, надеясь оторваться от преследователей. Но все равно двое самых ушлых репортеров продолжали следовать за ними по пятам. Тогда они нырнули в аптеку. Это оказалась та самая аптека, в которой Стелла совсем недавно украла свою помаду. «Задарма, — подумала Стелла, прячась с матерью в отделе средств ухода за волосами. — Действительно, дешевле не бывает».

Один из самых стойких репортеров не сдался. Выследил их в проходе между стеллажами.

— Я просто хочу поговорить с вами.

— Ничего подобного. — Дженни загородила собой Стеллу. — Вы хотите досадить нам.

Владелец аптеки, престарелый господин, которого Стелла узнала по своему прошлому набегу на прилавок с косметикой, выставил репортера вон, бросив на ходу: