Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Герцог с беспокойством поглядел на Гореву, не зная, следит ли она за их разговором.

— Я знаю в Вене несколько солидных фирм, — сказал майор. — Вам знаком Альфред Франк?

— Я должен вас огорчить, — ответил герцог, — он казнен.

— За что? — в одни голос спросили оба американца.

— Как еврей.

— А, пустяки. Главное, чтобы капитал фирмы не подошел под решение о национализации. Это случилось бы, если б Франк работал на Гитлера. Остались какие-нибудь наследники?

— Едва ли. Гестапо работало чисто.

— Дело не могло погибнуть из-за смерти самого Франка, — все еще упорствовал майор. — В конце концов им кто-нибудь должен заняться. Крепкое, зарекомендовавшее себя дело — это общественное явление. А как с «Обществом колониальных товаров»?

— Живо.

— А Циммерман?

— Притаился, но жив. У него что-то неблагополучно со связями.

— Ерунда. Договор с американской фирмой покроет все его прежние связи. Тут и большевики не обгонят!.. — повеселел майор. — Но мне русские нравятся. Потрясающие солдаты!

Очевидно боясь, как бы заманчивое предложение майора не повисло в воздухе, герцог сказал учтиво:

— Я не спрашиваю, как мне найти вас, господин майор, но хотел бы сообщить, как вам легче всего найти меня.

Майор вынул визитную карточку.

— Что касается адреса, то я сейчас на колесах. Но мое слово — дело. Недели через две я пришлю к вам человека, потому что мне, как носящему мундир, самому приехать довольно сложно. Вы могли бы взяться за комиссионную работу?

— С удовольствием, — сказал герцог. — Дело для меня не новое.

Толстенький майор вынул из кармана френча толстый пакет.

— Тут все. И прейскурант и условия. Я, знаете, — обратился он к своему земляку, бывавшему в этих местах в тридцать девятом году, — хорошо применился к фронтовым условиям, у меня всегда с собой десяток проспектов и прейскурантов да дюжина готовых договоров. Я это придумал в Александрии. Никогда ведь, понимаете, не знаешь, придется ли быть второй раз в одном и том же месте. Мы заполнили египетский рынок своими товарами прямо, можно сказать, под огнем противника. Англичане с ума сходили от зависти.

— А что, Монтгомери не пресек этой вашей союзнической деятельности?

— Пока они догадались, в чем дело, мы уже кончили. Вы не бывали в Африке?

— Нет, не пришлось.

— Ну, знаете, это самая интересная страница войны. Мы выгружались с боеприпасами и образцами товаров, — в один прием захватывали город и овладевали его рынком. В Италии это, конечно, еще более усовершенствовалось. На моих танках я написал по-итальянски: «Покупайте лучшее в мире мыло «Санит».

Герцог вежливо слушал, шевеля усами, но майору показалось, что он недоверчиво относится к его словам.

— Вас это удивляет? — спросил он его. — Наивный же вы человек! Итак, господин герцог, вы найдете в этом пакете все, что меня и вас интересует. Пойдем попробуем русской водки? — обратился он к земляку.

— Если наши доблестные коллеги оставили что-нибудь… Пойдем разведаем.

И американцы, попрощавшись с герцогом, двинулись к столу, а хозяин дома остался с Горевой.

Шум Дуная доносился в раскрытые окна. Потомок императоров не решался заговорить первым. Наконец, будучи не в силах молчать, он произнес в пространство:

— Такова жизнь, мадам.

Она не ответила ему, и герцог, точно натирая полы, неслышными шагами удалился.

Голышев хохотал до слез, и его лицо побагровело от выпитого вина, вспотело от смеха.

— Вот так боевой майор! — говорил он, вытирая глаза. — Ах, молодец!.. И, наверно, не врет. Толстенький, румяный, в очках? Ну, знаю. Командир танкового полка. Меня с ним познакомили дней пять назад. Хороший, говорят, офицер. Мец брал. И подумайте! Мылом воюет!..

Водитель, любивший запросто поговорить со своим шефом, заметил:

— Ихние шофера, товарищ майор, тоже охулки на руку не кладут. Капитализм, чего ж будешь делать! Хорошие вещички, между прочим, предлагали, — не без сожаления заключил он.

— А нас, небось, бранят за агитацию, — все еще смеясь и отирая возбужденное лицо, сказал Голышев. — Я тут весной помог австрийским мужикам землю вспахать. Тягла нет — немцы угнали, а время позднее, ну и помог. Так этот же самый майор, — он по каким-то делам в наш штаб ехал, — остановился, поглядел: «С урожая, говорит, долю брать будете или как?» Я говорю: «Без доли, за спасибо». Тогда он подмигнул: агитация, знаем, мол… Мыло свое загнать — это ничего, а помочь людям с землей управиться — это уже, брат, политика, идейное завоевание выходит… Ты, Антон, поосторожнее, между прочим! Небось угостили ромом?

— Угощали, да я отблагодарил, товарищ майор, в рот не взял, — достойно ответил водитель.

— Рассказывай мне — «не взял»! — передразнил его майор, но, видимо, успокоился. — Вы помните, Александра Ивановна, как я сказал вам, что хотел бы остаться тут? Помните этот разговор?

— Помню, — ответила Горева. — Я так вас и не поняла.

— Не поняли? — удивился Голышев. — И сейчас не понимаете? И вам не жалко будет уехать отсюда, где столько пролито нашей крови, не убедившись, что люди здесь начали новую жизнь? Вы же видели здешний народ, чувствуете, что он не умеет разумно распорядиться своей судьбой… В городишке, где я стою со своим полком, вот уже четвертый день хлебом не торгуют, а между прочим — мука есть. В чем дело? Мука в одних руках, транспорт — в других, пекарня — в третьих, вот у них это уравнение с тремя неизвестными никак не решается. Совещаются, шумят, а народ без хлеба. Или с овощами. «Почему, спрашиваю, овощей не имеете?» — «А мы, говорят, этой ерундой не занимаемся. Наша специальность — скот, масло, сыр».

— Ну, а вам-то какое дело?

— Как какое дело? — уже без смеха и улыбки, сдвигая брови, воскликнул Голышев. — Так ведь если они начнут с голоду пухнуть, мы же вынуждены будет кормить, не кто другой. В моем городке заводик небольшой. Худо питаются рабочие. Поговорил я в качестве начальника гарнизона с ними. «Надо, говорю, подсобное хозяйство создать, что ваш профсоюз смотрит?» А они мне: «Этого, господин майор, в нашем профсоюзном уставе нет, чтобы хозяйством заниматься». — «Так что ж, что нет, говорю, вы без устава. Кушать хорошо будете». А они: «Земля, говорят, дорогая, если ее арендовать, даром никто не даст». — «Да ведь пустуют ваши земли». — «Пусть пустуют, это, говорят, не наше дело, а того, кому эти земли принадлежат». Я им: «Голодать же будете». А они: «Мы и так голодаем». Вот почему я тогда и говорил вам, что мне прямо охота на время остаться тут.

Горева слушала его не перебивая, и ей было, несомненно, стыдно, что сама она не испытывает чувств, подобных голышевским. Ей, откровенно говоря, все здешние люди казались врагами и здешняя жизнь ей так надоела, что судьбы Австрии ее нисколько не увлекали.

— Дома мы с вами принесли бы куда больше пользы! — ответила она. — Завидую я вам, Голышев. У вас столько детского интереса ко всему на свете, что я кажусь себе старухой по сравнению с вами.

Голышев обиженно замолчал.

Машина мчалась вдоль завечеревших полей, отороченных садиками или разграниченных опрятными прудами и озерками. Мелькали деревни, похожие на дачные поселки. Наши бойцы плясали у дороги. Девушки кружились в вальсе под одобрительными взглядами наших шоферов из остановившейся колонны.

Женщины с рюкзаками за спиной собирали в чистеньком лесу валежник. Молодые люди в синих беретах и светлых плащах сообща курили одну папироску, безразличные ко всему на свете.

Горевой хотелось расспросить Голышева о Воропаеве, но она не посмела вызвать его на откровенный разговор, хорошо понимая, что нет ничего тяжелее и неприятнее несчастной женщины.

«Буду проситься в Москву, — тоскливо подумала она. — Бог с ней, с этой Европой. Здесь нечего делать. Здесь одиноко».

События, последовавшие за капитуляцией Германии и в корне изменившие отношения не только между странами, входившими в гитлеровское государство, но и между классами внутри каждой страны, были еще хаотичны, неопределенны.

59
{"b":"224283","o":1}