Я закончила писать книжку 6 мая – в праздник св. Георгия Победоносца. Согласно одной из широко распространённых легенд, св. Георгий уже посмертно совершил чудо – спас девушку, предназначенную на заклание чудовищу. По стечению обстоятельств и моего покойного ныне духовника звали Георгием. Возможно, всё это – неслучайно.

Автор

Алла, 57 лет:

– Я росла немногословной девочкой. Слово, учила меня мама, может воскресить, а может и убить. Воскрешать в детстве мне было некого, вокруг были счастливые, благополучные, уверенные в себе люди – или таковыми они мне, ребёнку, казались, не знаю. Это потом всегда находились кто-то, кому требовались моё утешение и ободряющее слово, – и тогда у них расправлялись плечи, поднимались головы, и они улетали от меня в свою взрослую жизнь для новых дел и свершений. А убивать мне никого ни разу не захотелось, напротив: тихо разговаривала с цыплятами, которых как-то купили мне на даче, – но они погибли по неизвестным причинам, это была первая детская встреча со смертью, и я хоронила их и долго-долго причитала над могилкой, самостоятельно сочиняя плачи, о которых тогда и понятия не имела; разговаривала и с золотыми рыбками в аквариуме – но их выловил и съел наш кот. Потому дальше я беседовала тайком преимущественно с камешками, стёклышками, потрёпанной куклой, самыми неприголубленными и неприкаянными существами на свете, и они расцветали от моей ласки и отогревали свои крошечные души. Девчоночьи забавы привлекали редко, всё больше сидела, уткнувшись в книжку, и читала, читала, читала… Прекрасные принцессы выводили возлюбленных из темниц, снимали злые заклятья нежным прикосновением, возвращали к жизни волшебным словом. И когда появился ОН – тот, кого надо было выводить из темниц, с кого требовалось снять злое заклятье и вернуть к жизни, – я была в полной боевой готовности.

Со своей женой он прожил лет семь или восемь и всё время мучился. Денег всегда не хватало, у него – диссертация, у жены – непонимание его высокого научного призвания. Она работала медсестрой в двух больницах, но это положения не спасало, какая там медсестринская зарплата – жалость одна. И хотела, чтобы он встречал её по ночам с дежурств, потому что жили они в бандитском посёлке, где опасно было ходить не только по ночам, но и днём, а ему ведь не до того было, у него – мысли о высоком, требующие абсолютной концентрации внимания. А она всё не понимала. Его не понимали и мать-маляр, и отец-алкоголик, и он ненавидел эту среду и чувствовал себя совсем одиноким и загнанным в угол. Поехал отдохнуть от непонимания в пансионат, там познакомился с девушкой, стали встречаться. Жена ему, собиравшемуся на свидания, гладила брюки и рубашки и ожидала со свиданий с ночным ужином, выслушивала жалобы на сложно складывающиеся отношения мужа с возлюбленной, но испытания не выдержала – влюбилась в другого и ушла, слаба оказалась.

После долгих скитаний по друзьям он переехал ко мне гол как сокол – с несколькими связками книг и проигрывателем. И дверь захлопнулась. Прежде она у меня не закрывалась, в доме всегда были подруги, друзья и просто знакомые, но чужие люди ему мешали, он хотел приходить домой и заставать там только меня одну. Только одну-единственную, никто больше ему не был нужен – и это грело. Встречаясь с моими гостями, он был скован и сух, отвечал односложно, и вскоре мои друзья как-то рассеялись. Вообще всякие неожиданности из своей жизни он стремился исключить – неожиданных людей, неожиданные слова, неожиданные реакции. Так ему было необходимо, только такая жизнь давала ему чувство безопасности и устойчивости. Главное – чтобы всё повторялось: привычная обстановка, привычные лица, привычный распорядок дня – чтобы каждый день в одно и то же время он вставал, шёл на работу, возвращался и, посмотрев телевизор, ложился спать. И я старалась. Кто пробовал, тот знает, как это непросто: чтобы всё всегда оказывалось одинаковым несмотря ни на что.

Он был худ, некрасив, порой просто уродлив, в своей дешёвой нелепой одёжке, с его поселковыми манерами и заиканием. Родился он раньше срока, и мама-маляр держала его в тазу на батарее парового отопления, откуда он упал вместе с тазом в один непрекрасный день, после чего появились эпилептические припадки – которых мама не замечала, поскольку случались они только во время сна, а диагноз был поставлен уже взрослому, – и сформировалось тяжёлое заикание. И так отчаянно жалко было это его нескладное тело и будто асимметричное лицо – бывают такие лица, которые на самом деле вполне симметричны, но выглядят какими-то убогими, будто покосившимися, как забор в захолустье у нищего дома, – так хотелось, чтобы не билось больше в судорогах это бедное тело, зачатое помимо своей воли в пьяном угаре, что спазмом перехватывало горло.

Первое время он тосковал, ему было неуютно в новых стенах, и я сказала: делай всё, что тебе хочется, лишь бы тебе стало тепло. Он снял со стен мои любимые с детства картины и выкинул бабушкину мебель, приобрёл по случаю «стенку» и ковры, повесил полки, в общем, всё стало как у людей, удобно и безлико, без меня и без моих вещей – его приятель рассказал мне потом, что он в точности воспроизвёл своё прежнее место жительства. Повторение – великая сила, только куда подвигающая, вот вопрос.

Интимные отношения складывались сложно. Первый поцелуй случился почти неожиданно. Мы сидели рядом на диване, и я перегнулась поверх его колен, чтобы взять что-то, и тут он поцеловал меня в шею. Ткнулся сухими губами, как щенок, ничего сексуального в этом не было. Через месяц в первый и последний раз в нашей жизни сказал, что любит, – сказал между прочим, в ответ на вопрос о совершенно другом, бытовом, как всегда говорил по телефону, на ходу, занимаясь одновременно ещё парой-тройкой дел. Потом он хотел, чтобы я постоянно носила то платье, в котором была в этот день, и то колечко с бирюзовой веточкой, что было на моём пальце, – даже когда я подарила его сбежавшей от своей мамы и пришедшей к нам жить его дочери, и этот подарок возмутил его донельзя: я невольно нарушала принцип повторения, всё время вносила какую-то сумятицу и что-то новое в его жизнь, что тревожило и создавало ему дискомфорт.

Я уже обладала женским опытом и старалась делать всё, чтобы было ему хорошо. Не складывалось поначалу – но ведь тут нужна привычка, говорила я себе, нужно почувствовать, что именно ему надо – какие уголки тела, лепестки кожи размером с нейрон, самые чуткие к ласкам, отзываются как струны на прикосновение, резонируя с душевными движениями. Сексуальная одарённость – произведение головы и сердца, и никаких других органов. Сексуальность бывает идиотской, соображающей, но не думающей, педантичной, истероидной, ленивой, перфекционистской и очень редко – гениальной. Гениальность – трудна. Гений в отличие от таланта задаёт свои правила, а если иных правил не хотят, не приемлют, просто ненавидят и боятся?..

Гением он был в своей науке. Там, в этой науке, он был ослепительно, неотразимо красив и элегантен. Каждый день он входил туда, как входит удачливый картёжник, буян, скандалист в игорный дом, как входит лётчик в небо, закручивая немыслимые пируэты, как восходит великий певец на сцену, способный исполнить самые небывалые, невозможные партии, – ему всё удавалось, он всё мог! И я видела его именно таким – единственным мужчиной, принцем, победителем. Мне хотелось рассказать о нём всем, кто считал его безобразным и нищим калекой, – вот же он настоящий, смотрите, вот он, в развевающемся плаще, дерзкий и неистовый, сильный и смелый, авантюрист и первооткрыватель, держит Землю в мощных руках, и жизнь приобретает незыблемую основу, смысл и надёжность. Мне не верили, посмеивались, крутили пальцем у виска: ладно, мол, Алка, влюблённость всегда идеализирует, глаза застит. Но всё же стали приглядываться, и недаром: теперь по фотографиям разных лет видно, как менялось его лицо, разглаживались мимические морщинки, уходила скованность, скруглялись и смягчались острые углы, жесты становились живыми и лёгкими, взгляд – уверенным и солидным.