– Ну как? – спросил Дан, запахивая халат и входя.
– Нуль, – ответил Маран коротко.
– Разведчики…
– Там же, где в первый день. Никаких зацепок. И даже мои ребята не знают абсолютно ничего. Уникальная ситуация – никаких слухов, разговоров, предположений. Конечно, розысками они по собственному почину не занимались, но держали ушки на макушке. И – ничего. Последняя надежда – Поэт.
– А что может знать Поэт? – удивился Дан.
Маран усмехнулся.
– Ты недооцениваешь его любознательность. Он обычно в курсе всего. Но главное не это. Конечно, он не поступил к Олбрайту в советники официально, но советами его не обделял. Он часто тут бывал, и Дик неоднократно совещался с ним по поводу бакнианских дел. Так что осталось ждать, пока он обнаружится.
– А догадок у тебя нет? – спросил Дан.
– Ну догадки у меня появились еще на Земле.
– Но они нуждаются в подкреплении?
Маран посмотрел на него испытующе.
– По-моему, они есть и у тебя, – сказал он.
Дан покраснел.
– Не смущайся. Ну?
– Уровень конспирации, – начал Дан, – настолько высок, что…
– …заставляет подозревать участие в деле весьма крупных фигур, – закончил за него Маран. – Ты это хотел сказать?
– Примерно.
– Согласен, – сказал Маран. – Узкий круг исполнителей, сильное влияние сверху и страх снизу. Проговориться означает потерять жизнь. Либо…
– Либо?
– Либо непосредственных исполнителей уже убрали. Кто способен на такие комбинации, я догадываюсь. Но мне непонятен смысл… Пойди оденься, надо быть готовыми, вдруг понадобится выйти.
Поэт появился, когда Дан был в ванной.
Приняв наскоро холодный душ и побрившись, Дан, скидывая на ходу халат, прошел в комнату и услышал голос Марана, который говорил с досадой:
– Ты вообразить себе не можешь, какой замечательный клубок мы нашли. И даже выдернули кончик нитки, теперь только и делай, что отматывай дальше. Но вместо того я вынужден опять заниматься этими подонками. Надоело, ей-богу!
– Ты прав, – ответил ему Поэт, – вот они у меня где! Пора с этим что-то делать.
– Что ты предлагаешь? – спросил Маран.
– Я? – удивился Поэт. – По-моему, ты у нас главный выдумщик. В прошлый раз…
– В прошлый раз, – возразил Маран, – ты дал мне информацию, на которой я все построил. Сейчас она у тебя есть?
– Вряд ли, – сказал Поэт с сомнением.
– Ладно, это не к спеху. Но про похищение Олбрайта ты что-нибудь знаешь? Какие-то соображения у тебя есть? И ради Создателя, не говори нет, потому что ты – моя последняя надежда.
– Ну… Соображения, конечно, имеются, но… Мне трудно судить, Маран. Я тебе расскажу, а ты сам решай, имеет это отношение к делу или нет.
– Ага. Погоди минуту, – сказал Маран и крикнул: – Дан! Что ты там копаешься? Иди сюда.
Дан задержался, решая, как одеться, улетев с Земли в начале осени, он попал на Торену в разгар или нет, последнюю треть бакнианского лета и никак не мог выбрать форму одежды. Когда Маран окликнул его, он вспомнил, что тот был в спортивной сорочке, и, подумав, что жителю Бакнии лучше знать, быстро натянул нечто схожее.
– Здравствуй, Дан, – сказал Поэт, радостно раскрывая объятья. – Ну как, узнал наконец, что хотел?
– Что хотел? – переспросил Дан.
– Узнал, узнал, – сказал Маран нетерпеливо. – И даже уже почти освоил низшую ступень.
– Ну? – удивился Поэт. – Это называется не терять времени зря.
– Ладно, перейдем к делу!
– Погоди. Ты не сказал мне, как у тебя с Наи.
– Нормально, – ответил Маран сдержанно и даже сурово, но Поэт резко повернулся к нему и уставился на него.
– Нормально? – сказал он, улыбаясь. – Пусть так.
– Опять ловишь? – спросил Маран.
– Представь себе.
Маран нахмурился, Дан думал, что он поменяет тему, но тот неожиданно осведомился:
– Ну и как?
– Новое качество, – сказал Поэт. – Или оттенок. Расшифровать?
– Давай.
– Когда я тебя провожал, я ловил одно чувство, сквозь которое невозможно было пробиться глубже. Я потом еще долго размышлял, хватит ли тебя при твоей занятости на то, чтобы использовать свой шанс. Ведь любую страсть, как бы сильна она не была, можно рано или поздно утолить, а вот есть ли что-то за ней?
– Есть? – поинтересовался Маран.
– Теперь да.
– Что?
– Нежность. Радость, даже ощущение счастья.
Дана поразило выражение лица, с которым Маран все это выслушал, он ожидал смущения или того, что тот оборвет откровения Поэта, но Маран серьезно кивнул и спросил:
– А Дана ты тоже чувствуешь?
– Почти нет, – сознался Поэт.
– Сейчас или вообще?
– Сейчас, во всяком случае.
– Дан, – сказал Маран задумчиво, – помнишь тот вечер на Палевой, когда мы с тобой прогулялись к морю и встретили там островитянина?
– Ну?
– Потом вернулись домой, вернее, к дому, и ты пошел спать, а я… – Он замолчал, но у Дана и без того вспыхнула в памяти картина жуткого пробуждения на следующее утро и всего, что было дальше. Он невольно ушел в воспоминания и не сразу заметил, что Поэт повернулся теперь к нему и изучающе смотрит на него.
– Ну как? – спросил Маран.
– Гнев, – ответил Поэт, – тоска… Еще что-то, смущение, стыд, нечто похожее… Конечно, тебя я чувствую лучше.
– Неудивительно. Видимо, давность и крепость эмоциональных связей играют немалую роль… А что от меня идет сейчас?
– Не знаю, как назвать. Любопытство, интерес…
– А то? Насчет Наи?
– Вот сейчас вспыхнуло. До этого словно не было.
– Понятно. Чтобы ты уловил эмоцию, ее надо, так сказать, отмобилизовать. Ты задаешь вопрос и слышишь. Так?
– Пожалуй, – согласился Поэт. – Как правило. Но не всегда.
– Естественно. Человек может и сам включиться. Послушай, а как насчет вектора?
– Какого вектора? – не понял Поэт.
– Ну откуда ты знаешь, что мои чувства относятся к Наи, а не к другой женщине?
– Этого я не знаю. Имени на них не написано. Я просто предполагаю… Мы же говорим о ней и…
– Но ты ведь уловил тогда в Латании, что та ненависть и прочие эмоции были направлены на меня?
– Уловил. Но как?.. – Поэт задумался.
– Погоди-ка… Что теперь?
– Теперь? – Поэт оживился. – Ты думаешь о Дане?
– Да.
– Я чувствую тепло, которое… Ого! – Он так и подскочил. – А сейчас ты подумал обо мне? Здорово! Я прямо вижу, как это поворачивается… Вроде стрелки компаса. Я понял, я улавливаю вектор, как ты выражаешься, если он направлен на присутствующего. И даже оба конца, если они тут… А насчет Наи – это просто уходит куда-то вдаль…
– Надо поэкспериментировать, – предложил Дан.
– Поэкспериментируем. Но только не сейчас. Давай, Поэт, выкладывай.
– Насчет Дика?
В дверь постучали, и высокая улыбчивая женщина лет сорока внесла поднос с завтраком – роботов в посольстве не держали, как и вообще в земных учреждениях на Торене. Она хотела накрыть на стол, но Маран, поблагодарив, отослал ее и принялся разливать кофе сам, кивнув Поэту, чтобы тот приступал к рассказу.
– Видишь ли, – сказал Поэт, отпивая из чашки. – Дик отдавил кучу мозолей. Он, по-моему, слишком торопился.
– Как Маран образца 759 года? – спросил Маран.
– Почти.
– В чем это выражалось конкретно?
– Начнем с того, что он развернул бурную просветительскую деятельность. Та встреча в Старом зале его раззадорила. Правда, контактов такого масштаба больше не было. Разок он приходил на мой концерт, я пел песню о Земле…
– Ты написал песню о Земле? – обрадовался Дан.
– Конечно. Я же сказал, что напишу… Кстати, Маран, я написал в ваше отсутствие даже не десять, а двенадцать песен, так что свою часть договора я выполнил.
– Свою я выполню при двух условиях, – ответил Маран, усмехнувшись. – Первое: если мне дадут командовать еще какой-нибудь экпедицией. Второе: если тут все кончится благополучно, и мы останемся целы. Но не отвлекайся. Итак, ты пел о Земле…
– И пригласил Дика. Посадил в первый ряд. Многие его узнали, после концерта собралась куча народу, он с ними беседовал. И проповедовал демократические ценности, это у него бзик такой, везде и всюду восхвалять демократию. Что он и делал. Вообще он их изрядно донимал. То просил показать ему какое-нибудь производство и принимался объяснять рабочим что-то про акции. То отправлялся посмотреть деревню и начинал толковать про землевладение и торговлю… Кстати, он устроил тебе широкую рекламу – рассказывал в деревнях, что ты хотел раздать землю, но тебе не позволили…