– Ага, при-го-род… – по слогам произнес Рустам и оживился: – Как раз восемь букв! – Он оглядел кроссворд и нахмурился: – Но тогда не Бальмонт… Если Бальмонт, то мягкий знак третий с конца. Чего вы там еще называли?

– Люберцы… – повторила Дженни.

– Подходит! И мягкий знак где надо, – обрадовался охранник. – Теперь, значит, дальше у нас получается: морское животное семейства китообразных. Первая буква «ы». Вторая «и»…

Мы с Дженни снова переглянулись.

– Люберцы без мягкого знака пишется, – сухо сообщила Дженни.

– Подольск! – неожиданно осенило меня. – Подольск! Он как раз на юге от Москвы!

Рустам внимательно посмотрел на нас и одобрительно покивал.

– Ну, молодцы! Не зря вас там учат… Подольск подходит. Значит, морское животное семейства китообразных, три буквы. Первая «к», вторая «и». Если Дали было правильно, то «и» вторая, да.

– Кит? – спросил я упавшим голосом.

– Щас… – сосредоточился Рустам. – О, подходит!

За окном снова застрекотала пила, вгрызаясь в металл. Дженни решительно вскочила, подошла к Рустаму и заглянула в кроссворд. А затем тихо вернулась и прошептала мне на ухо:

– Слушай, у него там и правда кит в кроссворде. Реально пропечатан! Это какая-то шиза.

– Надо звать медсестру! – кивнул я. – С нами что-то не так.

– Дурак, это с ними не так! – прошептала Дженни.

– Ага, конечно, – усмехнулся я. – Приняли экспериментальный препарат мы, а не так – с ними?

– По-твоему, это у нас галлюцинации? – Дженни обвела рукой палату. – Здесь, по-твоему, что-то изменилось?

Палата и впрямь не изменилась. Хотя выглядела странно. По потолку змеилась трещина в рваных клочьях штукатурки. Из стен во множестве торчали какие-то старые трубы, давно отпиленные и замазанные краской. Из трех окон палаты одно было наполовину закрашено сверху белой краской, другое снаружи затянуто металлической сеткой-рабицей – грязной и в голубиных перьях, и лишь третье окно открывалось и выглядело вменяемым. Впрочем, рукоятки у окон были зачем-то выдраны, и там зияли дырки.

Слева от входа на крашеной стене висела грязноватая раковина, зеркало над ней треснуло. И хотя вокруг было полно места, сама раковина располагалась именно здесь, и так неудачно, что край фаянсового бока выходил в дверной проем, и поэтому дверь в палату не могла закрыться до конца. Видно, ее не раз безуспешно пытались закрыть, но она неизменно стукалась о бортик раковины: в этом месте на двери виднелись зарубки, а на боку раковины – старый скол.

Это было так дико, что мне вдруг захотелось проверить, правда ли раковина не дает двери закрыться. Я подошел к двери и стал ее аккуратно закрывать, но дверь вдруг заклинилась, не дойдя даже до раковины. Я опустил взгляд: к линолеуму был небрежно прибит гвоздями крюк, как для полотенец, – он останавливал дверь на по л пути.

– Дверь не закрывается, слепой, что ли? – пробасил за моей спиной охранник Рустам.

Я обернулся на Дженни – глаза ее были круглые и растерянные.

– А… почему дверь не закрывается? – спросил я осторожно.

– А она никогда не закрывалась, – зевнул Рустам, – я тут двенадцать лет работаю. Вон упор специально прибит, чтоб такие, как вы, раковину не раздолбали. Река в Гибралтаре, три буквы, первая «н»?

– Нил, – хмуро сказала Дженни.

– Отлично, – кивнул Рустам.

Я глубоко вздохнул.

– Позовите медсестру, – попросил я. – У нас точно появились странные ощущения.

– А чего случилось? – нахмурился Рустам. – Да ты от двери-то отойди, не ломай.

– У меня ощущение нереальности происходящего, – сообщил я. – Мне все вокруг кажется диким и странным.

Охранник пожал плечами:

– Ну, ляг, полежи. Она скоро придет. Во дворе, наверно, с профессором, слышь, автобус пилят?

Во дворе действительно надрывно скрежетала пила.

– И все-таки позовите ее! – решительно попросил я.

Рустам поморщился, отложил кроссворд и неохотно поднялся, придерживая автомат. Он подошел к окну, высунулся по пояс, открыл рот и вдруг оглушительно заорал:

– Сука, для кого урна?!! Урна для кого?!! Я тебе говорил, на лавке не курить?!! – Он обернулся к нам с пылающим от гнева лицом и объяснил: – Козел, я убью его!!! На лавке курит, потом вокруг бычки валяются!!! А меня за них комендант дрючит!!! – Он снова высунулся в окно и заорал: – Ты чё, не понял?!!

Дженни бросилась к свободному окну, я кинулся за ней. Во дворе на лавке сидел парень в гипсе и что-то объяснял жестами Рустаму, а затем вдруг показал средний палец. В следующий миг послышался угрожающий лязг, а следом грохнул выстрел, и комната наполнилась едким пороховым дымом.

– Козел, ты кому это показал?! – орал Рустам, высунув из окна дуло своего автомата.

Грохнул второй выстрел. Мы с Дженни глянули в окно: по двору несся прыжками парень с загипсованной ногой, нелепо виляя и размахивая костылями.

Грохнул третий выстрел.

– Бежим отсюда!!! – шепнула Дженни, дернув меня за рукав.

Взявшись за руки, мы выскочили из палаты и понеслись вниз по лестнице. Железная дверь во двор была приоткрыта – через нее тянулся толстый электропровод. Мы выскочили наружу. В лицо ударил запах сирени и металлических стружек, в уши ворвался визг пилы. Автобус, стоявший рядом со входом, оказался и вправду без колес. Внутри копошились медсестра Ксения и профессор Данила Ильич. Он сжимал перебинтованной ладонью дисковую пилу. Край отрезного диска торчал из автобуса наружу, оставляя за собой длинную прорезь и осыпая все вокруг густыми оранжевыми искрами.

– Вперед! – толкнула меня Дженни, и мы ломанулись к проходной напрямик сквозь кусты.

Нас никто не преследовал. Бабки на проходной тоже не было. Мы выскочили за ворота и как по команде остановились.

– Куда мы бежим? – спросил я растерянно.

– Не знаю, – тоже растерялась Дженни.

– Мы не можем никуда бежать из больницы! Мы же сейчас под действием препарата… У нас галлюцинации. Мы в пижамах, в конце-то концов! Нам надо вернуться в палату и дождаться, пока нас отпустит…

– Без меня, – уверенно сказала Дженни. – Я туда не пойду. Псих с автоматом, профессор, который распиливает автобус для лоджии, дверь эта не закрывающаяся… Без меня. Ты что, не понял, что они там все обдолбанные? Сидят свои препараты варят и проверяют на себе.

Я покачал головой:

– Он же объяснил, что это не наркотики.

– А что это тогда? – спросила Дженни. – Что? Ты вообще понял его объяснение, что это?

Я покачал головой:

– Он что-то говорил про нанотехнологии и про то, что это обратная противоположность наркотикам. И сознание пациента не изменяет. А меняет саму реальность.

– Так я и говорю, – кивнула Дженни. – Препарат приняли мы, а обдолбанные – все они.

– Так не бывает, – возразил я. – Говорю как будущий медик.

– Но он именно это нам и втолковывал! – возразила Дженни. – Что с нами будет все в порядке, а изменится реальность. Вот мы и оказались в обдолбанной больнице. Как ее название… – Дженни вдруг уставилась куда-то за мою спину, и глаза ее расширились.

Я испуганно обернулся, но вокруг ничего не происходило: светило весеннее солнце, а проходная была по-прежнему пустой. А на воротах сияла алая табличка с золотыми буквами. Я с изумлением прочел:

– Эта надпись была такой, когда ты сюда шел? – спросила Дженни шепотом.

– Табличка вроде была, – признался я. – А вот надпись я не читал…

Неожиданно сзади послышался треск веток, и мы резко обернулись. Из кустов сирени бочком выходила бабулька-вахтерша в цветастом платке – теперь я с ужасом заметил, что на ее платке нарисованы совокупляющиеся в разных позах Микки-Маусы. Видимо, у меня на лице появилось изумление, но бабка истолковала его иначе:

– До корпуса далеко ходить, – объяснила она, кивнув на кусты, – когда тепло, и тут можно.