Если мы объясняем антисемитизм Гитлера главным образом сильным влиянием Люгера, то этому есть причины. Так, в «Майн Кампф» автор пишет о нем с неприкрытым восхищением. В действительности мэр Вены и кавалер, каждый по-своему, оказали решающее влияние на программу и тактику фюрера.

Констатируя, что ни тому ни другому не удалось достичь поставленной цели: спасти Австрию и защитить немецкий народ от катастрофы соответственно, – Гитлер добавляет, что считает поучительным исследовать причины их неуспеха, поскольку это позволит избежать ошибок, которые «привели одно из движений к краху, а другое сделали бесплодным». Очевидно, что оба австрийских «мэтра» оказали сильнейшее влияние на Гитлера: при составлении собственной программы он во многом вдохновлялся не только идеями Шонерера, но и его «искусством брани и его гениальной способностью наносить врагам оскорбления», а в качестве политика широко пользовался рецептами Люгера.

Завершая изучение почвы, на которой зародился гитлеризм, необходимо упомянуть появление чешской и австрийской национал-социалистических партий. Их создание было обусловлено как альтернативой выбора, стоявшего перед социализмом в отношении национального вопроса, так и социально-экономическими потрясениями, связанными со стремительной индустриализацией. По мнению Карла Дитриха Брахера, «начиная с 1900 года национальный вопрос и кризис адаптации к современному обществу стали трамплином «националистического социализма» в немецкой Богемии». Профсоюзы и партии раскололись на чешские и немецкие: в 1898 году возникла Национал-социалистическая партия, в 1904-м в Траутенау была основана Немецкая рабочая партия (Deutsche Arbeiterpartei; ДАП), которую поддерживали немецкие профсоюзы, объединенные в Центральную комиссию немецких профсоюзных ассоциаций, – треть из них вошла в ДАП. Ее членами стали служащие торговли, рабочие, шахтеры и железнодорожники, часть из которых прежде поддерживали социал-демократов. Первая программа представляла собой смесь социализма, антикапитализма, антиклерикализма и прогерманизма, после 1913 года обогащенного антисемитскими лозунгами. Однако ни в программе, ни в организации партии не было ничего антидемократического, милитаристского, террористического или основанного на принципе вождизма. Впрочем, довольно скоро над личным и классовым началом возобладал национальный элемент. Среди пионеров партийного движения находился рабочий Франц Штайн, поддерживавший тесные связи с движением Шонерера, в 1899 году, то есть за двадцать лет до создания Национал-социалистической рабочей партии Германии (НСДАП), организовавший в Эгере Национальный конгресс трудящихся, который имел программу, состоявшую из 25 пунктов. Эта партия, так и не получившая широкой аудитории (в австрийской части страны за ДАП голосовало всего 26 670 человек, и до 1914 года она не получила ни одного мандата в рейхстаге), объясняла социальную нищету чешской иммиграцией в немецкие города Судетов. Некоторую солидность движение приобрело благодаря доктору Вальтеру Риелю – «социалисту-ревизионисту», который прославился своим участием в уличных схватках, – и инженеру-железнодорожнику Рудольфу Юнгу. В 1913 году они совместными усилиями разработали «программу Иглау», в которой не только подчеркивалось принципиальное расхождение между интернационалистским марксизмом и националистическим социализмом, но и открыто провозглашались антикапитализм, антисемитизм и ксенофобия. В числе конкретных целей – по правде говоря, выраженных достаточно туманно, – фигурировали национализация монополий, осуждение нетрудовых доходов, объявление войны капиталу и «рабству интересов». До Первой мировой войны ДАП выработала еще две программы и летом 1918 года стала именоваться Национал-социалистической рабочей партией Германии (Deutsche Nationalsozialistesche Arbeiterpartei; НСДАП). Один из лозунгов НСДАП (общий интерес важнее личного) был сформулирован уже в одной из статей Юнга, опубликованных в 1919 году под заголовком «Национал-социализм, его будущее и его цели». По мнению Брахера, «эта иррациональная идеология, проповедующая политику силы, содержала бесспорно революционный элемент. […] Революционный элемент состоял в воле к мобилизации масс и тотальному «обновлению» государства и общества. Он прослеживался в той ненависти, которая обрушивалась на все, что было [чуждым народу; то есть на «недочеловеков» – евреев и чехов], а также в рационализации националистического и социального чувства с помощью теории врожденного превосходства «расы господ».

Таким образом, в годы детства и юности Гитлера многие составляющие нацистского мировоззрения уже существовали и были широко распространены в Австрии. Он воспринял их и проникся ими, чтобы в момент, определенный историей, сплавить эту «австрийскую модель» с идеологией, унаследованной от Второго рейха.

Ряд авторов полагают, что «путь Гитлера начался в Вене», однако мы уже убедились, что поиск корней его отдельных поступков и идей требует, чтобы мы заглянули дальше. Сам Гитлер озаглавил вторую главу «Майн Кампф», посвященную предвоенному венскому и мюнхенскому периоду, «Годы учебы и страдания» – возможно, не без влияния сочинения Гете «Годы учебы и скитаний Вильгельма Майстера». Было высказано немало критических замечаний по поводу жалобного тона, пронизанного сочувствием к себе, которым отмечены его венские воспоминания. Особенно подчеркивалась неточность утверждений Гитлера относительно бедности и материальных затруднений. Многие историки, тщательно восстановившие его тогдашнее финансовое положение, утверждают, что, получив наследство от матери и тетки Иоганны, он стал относительно обеспеченным человеком. Так что неизвестно, что Гитлер имел в виду, употребляя такие выражения, как «богиня Нищета» или «госпожа Тревога», – всех обездоленных или образ собственного морального упадка. Смерть матери оставила в его душе зияющую пустоту, спровоцировав и ускорив жестокий личностный кризис, по мнению некоторых исследователей, так до конца и не преодоленный. Отъезд в Линц напоминал бегство; о том, что он провалился на экзаменах в академию, он не сказал никому из родственников и даже своему другу. Не признался он в этом и своему наставнику, мэру Леондинга Йозефу Майрхоферу, который, судя по некоторым данным, хотел обучить его ремеслу булочника. Теперь он тем более не смел даже приблизиться к Стефании, в которую был влюблен. Выше мы уже обсуждали тезис о том, что его мать испытывала чувство стыда и передала сыну сознание вины. Не отбрасывая вовсе это предположение, рассмотрим все же более вероятное толкование: Гитлер сам стыдился своей неудачи и переживал из-за того, что не смог обрадовать Клару своими успехами. Стремясь стереть из памяти этот неприятный эпизод, он стал брать уроки у преподавателя скульптуры Панхольцера, намереваясь повторить попытку. Владелица дома в Урфаре дала молодому человеку рекомендацию к Альфреду Роллеру – известному режиссеру и директору Школы искусств и ремесел в Вене. Она представила Гитлера как очаровательного и серьезного юношу из хорошей семьи. Роллер выразил готовность принять его, а Гитлер отправил своей домохозяйке благодарственное письмо. Позже, во время одной из своих «застольных бесед», он заявил, что так и не воспользовался рекомендательным письмом, хотя, вполне вероятно, что оно сослужило бы свою службу и он не провалился бы на экзамене в 1908 году. Ибо на сей раз экзаменаторы нашли его живописный дар еще менее развитым, а способности к рисованию и черчению – еще более явными. Его не допустили даже ко второму туру испытаний. По всей видимости, эту вторую неудачу Гитлер пережил как настоящую катастрофу, сопровождавшуюся глубоким унижением, которого он так никогда и не забыл. В числе преподавателей фигурировало несколько евреев, и он дал себе клятву когда-нибудь им отомстить. Не исключено, что здесь и кроется один из побудительных мотивов формирования его антиеврейского синдрома. Как бы то ни было, одно несомненно: поражение усилило его замкнутость. До этого, с февраля по июль, он жил вместе с Кубицеком на Штумпергассе. Его товарищ продолжал старательно учиться в консерватории и даже взял напрокат пианино, которое заняло бо́льшую часть их комнаты. По вечерам молодые люди совершали вылазки, чаще всего в Оперу. Именно тогда у Гитлера родился замысел сочинить оперу – «Wieland le Forgeron» («Виланд-кузнец»), для которой он, вдохновленный идеей Вагнера о необходимости синтеза музыки и драматического действия, написал либретто и придумал некоторые музыкальные темы, которые его другу Густлю оставалось, по его мнению, «только оформить». Но прожект двух неофитов не вышел за рамки набросков и вскоре был ими заброшен.