– Тоже без головы?

– Да! А вдобавок без кожи и без мышц! Разложился бесповоротно. Все сгнило. Одежда в том числе. Как опознать, ума не приложу… Одна лишь ерундовая зацепка: на левой руке большого пальца не хватает…

– Большого пальца? – воскликнула Сашенька.

Дмитрий Данилович посмотрел на нее с удивлением.

– Но зацепка эта пока никуда не привела, – с охотой стал рассказывать Антон Семенович, стремясь уйти от разговора про исчезнувшую Марусю. – Картотеку пропавших глянули, там разнообразные экземпляры имеются: без двух пальцев, без трех, а вот без одного, да чтоб именно большого, нету. Думаю, не наш скелет, не питерский. Приплыть мог откуда угодно. Из Гельсингфорса[11], к примеру…

– Скелет в прозекторскую на 5-ю линию отвезли? – с надеждой спросила Александра Ильинична.

Дмитрий Данилович еще раз на нее посмотрел. Что это у Сашеньки на уме?

– Куда ж еще? – пожал плечами Антон Семенович. – Все, что непонятно, к Прыжову!

Дмитрий Данилович вспомнил о четырехпалом скелете перед сном:

– Ты Алексея Ивановича хочешь снова в гости позвать?

Сашенька нежно поцеловала мужа в ответ.

– Хорошо! – согласился Диди. – Но послезавтра! На завтра я Владимира Артуровича пригласил.

Владимир Артурович был главным редактором «Столичных новостей».

Утром Александра Ильинична вспомнила про писчие принадлежности и пошла в комнату старшего сына. Дверь была приоткрыта. Доносившийся оттуда разговор премного ее озадачил.

– Обхвати за шею… – сказал Евгений.

– Фи…

– Но…

– Ни за что! Придумай другое, – капризно повелела Таня.

– Какое другое?

– Не знаю! Сам ее обхвати! Ты же спишь и видишь…

– Молчи! Тоже мне, принцесса Дурандот…

– Кто Дурандот? Я?!

– Дети! Не ругайтесь, – прервала намечавшуюся ссору Александра Ильинична. – Что это вы затеяли?

– Ничего! – Татьяна повела плечами и гордо удалилась.

– Может, ты расскажешь? – спросила мать Евгения, когда дочь с шумом хлопнула дверью.

– Нечего мне рассказывать! И некогда. Я читаю! – Сын схватил с полки книгу и, раскрыв ее, плюхнулся на стул, демонстрируя, что крайне занят.

Сашенька вздохнула. Шестнадцать – самый трудный возраст.

– Одолжи-ка мне тетрадку и карандаш.

– Возьмите, маменька, на столе.

Карандаш Сашенька выбрала новомодный, копировальный, еще именуемый химическим (если написанное таким смочить водой, будет полная иллюзия чернильной записи), а тетрадок прихватила две. Утром ее посетила мысль записать вчерашние беседы. Вдруг пригодятся? Память у Александры Ильиничны была хорошей, могла следующим днем дословно пересказать многочасовой разговор за ужином, но почему-то краткосрочной – через месяц уже ничего не вспоминалось.

Придя к себе, княгиня встала за бюро и тщательнейшим образом запечатлела события последних двух дней.

– Александра Ильинична! На ужин что прикажете? – спросила заглянувшая к хозяйке Клавдия Степановна. – Или Дмитрий Данилович гостя в ресторацию поведет?

– Нет, нет! Дома, дома…

Рестораны были Тарусовым не по карману.

Составление меню было мучением для Сашеньки. В родительском доме, где она выросла, пищу подавали простую – каши, студни, пироги, блины, щи, борщи. И вовсе не по бедности. Дед Александры Ильиничны, Игнат Стрельцов, основатель торгового дома, гремевшего на всю Россию, происходил из клинских крестьян. Начал коммерцию с гривенника, закончил, ворочая миллионами, но привычек в еде не поменял. Чем в детстве его мать потчевала, то и подавали у Стрельцовых. А вот князья Тарусовы кушали всегда изысканно. И с размахом! Обед на тридцать персон накрывали, ужин – на пятьдесят. Один повар из Парижа был, другой из Италии. Так, незаметно для себя, имения с состоянием и проели.

Сам Диди на предков, проведших жизнь праздную и никчемную, не походил. Сызмальства его тянуло к книгам и учению, однако семейную страсть к утонченной пище он унаследовал, благо Клавдия Степановна многому научилась как у итальянца, так и у француза. Она же до поры до времени составляла меню. Но из-за разгоревшегося однажды конфликта (о нем чуть позже) стала обременять этим хозяйку.

– Ну и что, что приготовить? – командирским тоном повторила вопрос вредная служанка.

Сашенька поджала губу и назвала первое, что пришло на ум:

– Яйца пашот, телятина под брусничным соусом, а на десерт миндальный торт.

– Ежели пашота желаете, яйца надо наисвежайшие. Из-под куры. Где я их возьму? Пост, разносчики яиц не носят. На базар надобно, а некому!

Сашенька сосчитала до десяти, чтобы не взорваться. Так учил ее дядя…

Дядя! В миру был Андрей Игнатьевич Стрельцов, а ныне отец Мефодий. Вот кто поможет!

Зажав в пальцах карандаш, она победоносно прошлась по комнате, тихонько напевая любимую увертюру к «Травиате».

Поймав извозчика, Сашенька поехала на Большую Пушкарскую.

Знала, что застать дядю непросто, но готова была ждать, сколько придется. Кто, как не он, знал ответ на взволновавший ее вопрос!

Редки в России купеческие династии, большинство их во втором колене прерываются, лишь старообрядцы по суровости веры за семейное дело крепко держатся. Причина проста: основатели торговых домов, пройдя путь с низов, копейкой дорожат и ухарство свое в узде держат, зато их сыновья, с детства огражденные от лишений, тяжкий труд зарабатывания предпочитают более легкому – мотовству. Родительские капиталы кажутся бесконечными, науку коммерции постигают дети из-под палки, еще при жизни родителя успевают наделать долгов, а уж после его смерти быстро проматывают состояние.

Такая участь, без сомнения, постигла бы и Стрельцовых. Старший сын Игната Спиридоныча Андрей натуру имел творческую, к сидению за счетами и гроссбухом непригодную. Перепробовал многое: рисовал, учился в Университете на физическом, пописывал романы – все давалось ему легко, потому к каждому из занятий быстро остывал. Кроме одного: кутежа. С Андреем во главе дом Стрельцовых быстро бы загнулся. Однако отец Сашеньки, Илья Игнатьевич, вышел копией деда – хватким, оборотистым, цепким коммерсантом, только более образованным: с отличием закончил гимназию, а потом пять лет учился торговым премудростям в дружественных компаниях в Лондоне и Амстердаме. Потому дело перешло к нему, а старший брат Андрей получил лишь небольшую долю деньгами, которую тотчас пустил по ветру. Через пару лет он и вовсе опустился на самое дно, уже и не чаяли, что всплывет, но вдруг в один прекрасный день явился к брату трезвым и в монашеской рясе. Бывший нигилист и атеист, чудом выкарабкавшийся из запоя, дал зарок посвятить себя Богу.

Как всякий внезапно просветленный, за служение принялся рьяно. Ездил в Киево-Печерскую лавру к особо почитаемому старцу за благословением удалиться в скит и наложить на себя схиму. Старец оказался мудр и в подобном рвении отказал, повелев новоиспеченному Мефодию, как человеку образованному, поступить в Сергиевопосадскую семинарию и стать священником. После окончания семинарии определили Стрельцова в Петербургскую епархию, и вот уже десять лет служил он в церкви Апостола Матфея, что на Большой Пушкарской[12].

Исповедовал Мефодий строго, проповедовал часами, потому имел как почитателей, так и хулителей. Сам вызвался окормлять заключенных в Съезжем доме. Ходили слухи, что сила его веры и дар убеждения столь велики, что после беседы с ним даже закоренелые преступники сознаются в злодеяниях.

«Если Антипа Муравкина вразумил некий отец Мефодий, то это наверняка дядя Андрей!» – решила Сашенька.

Именно эта мысль вчера вечером посетила и Дмитрия Даниловича, он даже пытался намекнуть жене, но она из-за дурацкой петельки не услышала!