КНЯЗЬ. — Верно очень романическое.

ЮРИЙ. — Не знаю, но от нее осталось мне только одно имя, которое в минуты тоски привык я произносить, как молитву; оно моя собственность, я его храню, как образ — благословение матери, как татарин хранит талисман с могилы пророка

С самого начала нашего знакомства я не чувствовал к ней ничего особенного, кроме дружбы... Говорить с ней, сделать ей удовольствие было мне приятно — и только. Ее характер мне нравился: в нем видел какую-то пылкость, твердость и благородство, редко заметные в наших женщинах: одним словом, что-то первобытное, что-то увлекающее. Частые встречи, частые прогулки, невольно яркий взгляд, случайное пожатие руки — много ли надо, чтоб разбудить таившуюся искру?.. Во мне она вспыхнула; я был увлечен этой девушкой, я был околдован ей, вокруг нее был какой-то волшебный очерк; вступив за его границу, я уже не принадлежал себе; она вырвала у меня признание, она разогрела во мне любовь, я предался ей, как судьбе; она все не требовала ни обещаний, ни клятв, когда я держал ее в своих объятиях и сыпал поцелуи на ее огненное плечо; но сама клялась любить меня вечно. Мы расстались — она была без чувств; все приписывали то припадку болезни — я один знал причину... Я уехал с твердым намерением возвратиться скоро. Она была моя — я был в ней уверен, как в самом себе. Прошло три года разлуки, мучительные, пустые три года; я далеко подвинулся дорогой жизни, но драгоценное чувство следовало за мной. Случалось мне возле других женщин забыться на мгновенье; но после первой вспышки, я тотчас замечал разницу, убийственную для них — ни одна меня не привязала, и вот, наконец, вернулся на родину.

КНЯЗЬ. — Завязка романа очень обыкновенна.

ЮРИЙ. — Для вас, князь, и развязка покажется обыкновенна... Я ее нашел замужем — я проглотил свое бешенство из гордости... Но один Бог видел, что происходило здесь.

КНЯЗЬ. — Что ж? Нельзя было ей ждать вас вечно.

ЮРИЙ. — Я ничего не требовал — обещания ее были произвольны.

КНЯЗЬ. — Ветреность, молодость, неопытность ее надо простить.

ЮРИЙ. — Князь, я не думал обвинять ее... но мне больно.

КНЯГИНЯ (дрожащим голосом). — Извините, но, может быть, она нашла человека еще достойнее вас.

ЮРИЙ. — Он стар и глуп.

КНЯЗЬ. — Ну, так очень богат и знатен.

ЮРИЙ — Да.

КНЯЗЬ. — Помилуйте — да это нынче главное! Ее поступок совершенно в духе века.

ЮРИЙ (подумав). — С этим не спорю.

КНЯЗЬ. — На вашем месте я бы теперь за ней поволочился; если ее муж таков, как вы говорите, то, вероятно, она вас еще любит.

КНЯГИНЯ (быстро). — Не может быть.

ЮРИЙ (пристально взглянув на нее). — Извините, княгиня! Теперь я уверен, что она меня еще любит. (Хочет идти).

В князе Литовском Лермонтов рисует Бахметева, выставляя его весьма ограниченным и ничтожным человеком, которого Вера в глубине души должна была презирать. Драма «Два брата», попавши в руки Варвары Александровны и мужа ее, рядом подобных выписанных нами мест, должна была страшно опечалить первую и оскорбить второго, тем более, что сама драма, конечно, не придерживается безусловно действительных событий. Борьба двух братьев — мотив, взятый из юношеских творений. ЭТИ отношения, равно как развязка и многие сцены в драме, не имеют ничего общего с действительностью, или по крайней мере с действительностью по отношению к Вареньке и ее мужу. Но для последнего оскорбительность намеков были тем сильнее, что, как видели мы, некоторые сообщения все же имеют автобиографическое значение, хотя и получили тенденциозное освещение.

Драма «Два брата» писана была очень наскоро. В письме из Тархан от 16 января 1836 года Лермонтов сообщает С.А. Раевскому: «...Пишу четвертый акт новой драмы, взятой из происшествия, случившегося со мной в Москве»... Там же он замечает, что пока не описывает своего похождения в этом городе. Возвратись в середине марта того же года в Петербург, где Михаил Юрьевич жил с Раевским на одной квартире до приезда бабушки, друзья вместе перечли драму и остались ей недовольны. Было решено написать новое произведение и изложить отношения Лермонтова к Вареньке в форме рассказа. Так создалась повесть «Княгиня Литовская».

Имя героини драмы и ее мужа было удержано. Сохранено и изложение фактов из жизни Михаила Юрьевича и отношений его к Вареньке, опять-таки в тенденциозном свете, Бахметев же выставлен в том же непривлекательном виде: о нем говорится с изысканным презрением и вызывающей обидой. «Как, неужели этот господин, который за княгиней шел так смиренно, ее муж?.. Если б я их встретила на улице, то приняла бы его за лакея. Я думаю, что она делает из него все, что хочет, — по крайней мере все, что можно из него сделать... — Однако она счастлива. — Разве вы не заметили сколько на ней бриллиантов».

Конечно, в повести этой, как и в драме, читатель встретит множество других мотивов. Здесь находится изображенным и эпизод второй встречи Лермонтова с Е.А. Сушковой (позднее Хвостовой). Она выставлена под именем Негуровой. Поэт вообще расширил задачу; он не хотел останавливаться на личных мотивах мести и автобиографических интересах, он думает уже о представлении типа современного ему денди. Он мечтает о произведении, в котором был бы выставлен современный человек

С его озлобленной душой,

Самолюбивой и пустой!

Лермонтов к концу 1836 года начинал выходить из интересов и круга «золотой молодежи» Петербурга. Период тревог и волнений молодости заканчивался. Он переставал бросаться из стороны в сторону. Начинал больше задумываться над жизнью, серьезнее относиться к тому, что происходило на родине, в обществе и в нем самом. Он уже отходил от себя такого, каким являлся в модных салонах, и вот мы замечаем, как в повести «Княгиня Лиговская» зарождается тип Печорина. Кстати сказать, имя это является здесь в первый раз. Надо полагать, что Лермонтов с Раевским, раз забраковав драму «Два брата», долго и много обсуждали роман «Княгиня Лиговская», он и писался ими с промежутками вперемежку, то рукой поэта, то рукой Раевского.

Чем больше зрел Лермонтов, тем более сокращался в произведениях его элемент лично пережитого. Задуманный тип современного денди в Печорине «Героя нашего времени» уже вырос и сложился в могучее развесистое дерево, высоко раскинувшее ветви свои над далеко распространившимися корнями. Печорин в «Княгине Литовской» только показывается еще над почвой личной жизни, и его листочки едва раскрылись над чуть-чуть двоящимися корнями.

Повесть «Княгиня Лиговская», над которой трудились молодые люди в конце 1836 года, осталась неоконченной. Над ними стряслась катастрофа. За стихи на смерть Пушкина Раевский, распространявший их, был сослан в Петрозаводск, Лермонтов — на Кавказ. По возвращении с Кавказа Лермонтов стал другим человеком. Он сам это чувствовал и писал Раевскому в 1838 г., чтобы и он съездил туда, ибо поздоровеет и телом, и душой. Теперь, оглядываясь на жизнь свою и интересы, поэт почувствовал себя зрелее, зрелее стало в нем и чувство любви к Вареньке. Он устыдился своих недавних ощущений. «Роман („Княгиня Лиговская“), который мы с тобой начали, — пишет он Раевскому, — затянулся и вряд ли кончится, ибо обстоятельства, которые составляли его основу, переменились, а я, знаешь, не могу в этом случае отступить от истины».

Уже в Москве он дружелюбно встретился с Варенькой, и отношения их, по крайней мере с внешней стороны, стали спокойные и дружественные.

Чувства свои Лермонтов скрывал часто под разными выходками, но уже более невинного рода, без злобы и сарказма, которыми прежде он язвил Вареньку. Было ли между ними объяснение и какое — как знать?! Но только Лермонтов стал еще тщательнее скрывать перед другими свои чувства к Вареньке.

Я не хочу, чтоб свет узнал

Мою таинственную повесть:

Как я любил, за что страдал;

Тому судьи лишь Бог да совесть.

Угрюмый жилец двух стихий, он, кроме бури и громов, никому своей думы не вверит, но на хребтах ли Кавказских гор, на волнах ли Черного моря, по степям ли России, беспокойный странник, он все же думает и мечтает о ней. Горячая молитва о ней восходит к престолу Превечного. Теплой заступнице перед ним, Матери Божией поручает он любимое создание: