С этого доктора Майера Лермонтов списал в повести своей «Княжна Мэри» доктора Вернера, с которым Печорин тоже знакомится в С, то есть Ставрополе.

О влиянии, которое Майер имел на окружавших его людей, можно судить по тому, что рассказывает о себе Григорий Филипсон, бывший попечитель Санкт-Петербургского округа, а в то время офицер генерального штаба, исправлявший должность оберквартирмейстера отряда: «Через Майера и у него я познакомился со многими декабристами, которых по разрядам присылали из Сибири рядовыми в войска Кавказского корпуса. Из них князь Валериан Михайлович Голицын жил в одном доме с Майером и был нашим постоянным собеседником. Это был человек замечательного ума и образования. Аристократ до мозга костей, он был бы либеральным вельможей, если бы судьба не забросила его в Сибирские рудники. Казалось бы, у него не могло быть резких противоречий с политическими и религиозными убеждениями Майера, но было наоборот. Оба одинаково любили парадоксы и одинаково горячо их отстаивали. Спорам не было конца, и нередко утренняя заря заставала нас за нерешенным вопросом. Эти разговоры и новый для меня взгляд на вещи заставил меня устыдиться моего невежества. В эту зиму и в следующую я много читал, и моими чтениями руководил Майер. Я живо помню это время. История человечества представилась мне совсем в другом виде. Давно известные факты совсем иначе осветились. Великие события и характеры английской и особенно французской революции приводили меня в восторженное состояние».

Можно себе представить, как такой человек и окружающие его люди должны были повлиять на 22-летнего юношу-поэта. Высланный из Петербурга, где он старался проникнуть в общество людей развитых, Лермонтов находит отборный круг их в горах Кавказа среди дивной, пробудившей его поэтический дар природы, среди более свободных условий жизни. От этой атмосферы нравственное состояние должно было очиститься. Условия должны были благотворно повлиять на впечатлительную душу, на большой и образованный, хоть и молодой еще ум Михаила Юрьевича. Его кругозор расширился, убеждения окрепли, смутное недовольство пошлостью общества, среди которого он находился в Петербурге и которым все-таки увлекался, стало для него теперь сознательным. Он стал шире понимать назначение писателя и, выходя из сферы личного, стремился глубже затронуть тему людей — продукт слабости и недостатков своего времени. Задуманные прежде произведения были им брошены или стали видоизменяться и вырабатываться в более глубокие и сознательные творения. Вот почему он пишет другу и соратнику своему Раевскому, что не может продолжать романа, который они сообща начали в Петербурге. Обстоятельства изменились. Это был неоконченный роман «Княгиня Литовская», в котором впервые смутно еще вырисовывается тип Печорина. Эта перемена в развитии Лермонтова и обусловливала то недовольство, которое он испытывал в петербургском обществе по возвращении в него с Кавказа, и то желание, которое руководит его стремлением вернуться туда обратно. Встреча с такими людьми, как Майер и его друзья-декабристы, должна была вызвать сравнение прежнего поколения с тем, что окружало его теперь, представляя «лучшее общество» и породить «Думу» — единственное лирическое произведение, написанное поэтом в 1838 году по возвращении с Кавказа. Начинается оно мрачными словами: «Печально я гляжу на наше поколенье» и также мрачно оканчивается. Кавказ и люди, с которыми встретился на нем поэт, были звеном, связавшим его с теми элементами, среди которых жил и слагался в молодые годы ум великого Пушкина, столь страстно почитаемого Михаилом Юрьевичем. Ему наконец пришлось столкнуться с теми серьезными людьми, которых так недоставало ему в трудную и пустынную эпоху, в которую приходилось развиваться даровитому юноше.

Полный смутных чувств уезжает Михаил Юрьевич с Кавказа. «Скучно ехать в новый полк, — пишет он Раевскому, — я совсем отвык от фронта и серьезно думаю выйти в отставку». У него составляются планы ехать на Восток: в Персию, в Мекку или проситься в Хиву, куда снаряжалась экспедиция Перовского.

Но и Москва манила к себе поэта. Пребывание на Кавказе, вновь сблизив его с идеалами юности, в эпоху московской жизни, воскресило перед ним с новой силой образ дорогой женщины, любовь к которой он сохранил до ранней могилы своей. Она его вдохновляла и оберегала. Как-то он с ней встретится? Такая ли она, какой представлялась ему, обновленному изгнанием?

Творя молитву при виде Казбека на рубеже перевала за Кавказкие горы, поэт говорит:

Молю, чтобы буря не застала,

Гремя в наряде боевом,

В ущелье мрачного Дарьяла

Меня с измученным конем.

Но есть еще одно желанье...

Боюсь сказать... душа дрожит...

Что... если я со дня изгнанья

Совсем на родине забыт!

Найду ль там прежние объятья?

Старинный встречу ли привет?

Лермонтов в кругу молодых женщин. — Варвара Александровна Лопухина. — Показания Шан-Гирея. — Варенька в произведениях поэта: в лирике, поэмах и драмах. — Колебания. — Померкнувший образ. — Известие о замужестве. — Месть посредством литературных произведений. — Примирение с Варенькой. — Муж Вареньки. — Страдания Варвары Александровны. — Раскаяние Лермонтова. — Смерть.

Пребывание на Кавказе, все пережитое Лермонтовым в Петербурге и по высылке из него, само по себе еще не совершило перелома в его характере. Пора поговорить об одном обстоятельстве, которое, играя важную роль в жизни каждого человека, особенно знаменательно для судьбы и таланта лирического поэта. Это, разумеется, отношение к женщине. Для разъяснения весьма серьезного эпизода любви Лермонтова нам придется вернуться к первой эпохе юности поэта и затем забежать вперед, быть может, несколько нарушая последовательный ход нашего рассказа.

Когда Мишель был привезен в Москву и вступил в университетский пансион полупансионером, Арсеньева жила с ним на Малой Молчановке, в доме Чернова, где постоянно собиралось общество молодежи, преимущественно девицы из большого круга родных и свойственников. Девушек сопровождали маменьки и тетушки. Все относились с уважением к Елизавете Алексеевне, все именовали ее «бабушкой» и восхищались баловнем Мишелем, наследником ее, центральным огоньком, около которого ютились жизнь и интересы. Описывая в автобиографической повести своей «Княжна Лиговская» детство Печорина, Лермонтов говорит, как до двенадцатилетнего возраста Печорин жил в Москве, «окруженный двадцатью тысячами московских тетушек».

Все девушки, посещавшие Арсеньеву, носили общее название «кузин», хотя иногда представляли совершенно иную степень родства или даже и совершенно не приходились родственницами. В соседстве с Арсеньевой жила семья Лопухиных: старик-отец, сын Алексей и три дочери, из которых с Марией и Варварой Александровнами Мишель был особенно дружен, и редкий день не бывал у них.

Влияние отдельных лиц было разное и различно отражалось на зыбкой натуре юноши. Поэтическое увлечение девятилетней девочкой на Кавказе и затем двоюродной сестрой Анной Столыпиной в московский период, уступало порой место менее идеальным порывам. Так, юноша временно увлекся одной из трех сестер Бахметевых — Софьей Александровной. Она была старше Михаила Юрьевича, любила молодежь и разные ее похождения; именовала сорванцов, среди которых в Москве пошаливал и Лермонтов, «та bande joyeuse (моя веселая банда (фр.))», и веселая, увлекающаяся сама, увлекла, но ненадолго, и Мишеля. Он называл ее «легкой, легкой как пух!» Взяв пушинку в присутствии Софьи Александровны, он дул на нее, говоря: «Это Вы — Ваше Атмосфераторство!»

Также ненадолго увлекся он и кокетливой Катей Сушковой — Miss Black eyes — над которой потом в Петербурге так жестоко насмеялся в отместку за прежнее ее ему причиненное страдание.

Все эти мимолетные привязанности побледнели перед глубокой и искренней любовью, которая, начавшись в эти же молодые годы и пройдя через несколько фазисов, укрепилась и стала в жизни поэта светлым маяком, к которому он всегда прибегал во время тяжкой борьбы, среди житейских и душевных бурь. Еще незадолго до смерти своей поэт, обращаясь к любимой им женщине, именует ее своим идеалом, своей «Мадонной!»