И ночной преступный мир ожил, взбудораженный слухами о неслыханных деньгах, предлагаемых главой японских якудза за информацию о своем враге. Об этом говорили всюду и все без исключения. Людские глаза алчно загорались, губы пересыхали от волнения, а память отчаянно напрягалась в поисках ответов на вопросы. Десять миллионов долларов от якудза!

Время шло. Коеси регулярно докладывали о новостях, но пока ничего полезного не всплывало. Непроверенная или фальшивая информация – пустышки. А время шло… Когда миновал шестой час с момента похищения, Коеси не выдержал, и стал поглощать коньяк, пытаясь справиться с одолевающим его страхом. Когда миновал восьмой час, он сел за свой рабочий стол, закрыл лицо руками и заплакал.

Он с дрожью вспоминал то – другое – похищение. Когда он не сумел защитить жену и сына от корейцев. Он помнил, как их искали четыре дня – и эти четыре дня стали для него воплощенным адом. Он не знал, живы они или мертвы! А потом Кэйко и Акутагаву нашли… Она уже была серой, распухшей, и пахла кислым подгнивающим мясом – вокруг ноздрей Кэйко и в её глазницах уже развелись мелкие опарыши. В жизни Коеси было всякое до того момента: ему приходилось убивать людей и он видел немало трупов, но тогда его замутило, ему стало плохо. Акутагава, просидевший в ящике с трупом несколько суток, был бледен и молчалив – и Коеси больше всего на свете тогда боялся посмотреть сыну в глаза! Он просто упал перед ним на колени и прижал к себе, не в силах сказать что-либо… Он чувствовал, как в груди сына бьется сердце, чувствовал, что тот жив – жив, несмотря ни на что! – и тогда поклялся, что никто больше не причинит ему вреда, никто не обидит, не заставит вновь пройти через этот ужас!... Но это случилось вновь!

И вот истекает девятый час, с того момента, как Акутагава оказался в руках похитителей. И нет никаких обнадеживающих новостей, нет ни единого лучика надежды!... Молчание. Неизвестность. Обреченность.

- Акутагава, где же ты сейчас? – с мукой в голосе шептал Коеси Мэриэмон, всесильный глава японской мафии.

10

…Тяжело дышать.

Темно. Какие-то звуки проникают сквозь эту душную тьму – лохмотья чьих-то фраз, обрывки слов, шаги и лязгающие стуки. Все это слышится как будто из-под воды, перемешанное с тряской – Акутагаву то мелко подбрасывало, то кидало на дощатые стены, которые сжимали его всюду: и внизу, и сверху, и с боков…

Еще не очнувшись окончательно, а только-только всплыв со дна беспамятства к поверхности сознания, Акутагава понял, что находится в ящике. Он был узок и короток юноше: ноги лежали полусогнутыми; низкая верхняя доска нависала над головой, словно крышка гроба – приподняв голову, Акутагава стукнулся об нее лбом. Открыв глаза, юноша осторожно перевел дыхание – чувствуя, что воздух в ящике спертый, наполненный углекислым газом, который выделялся от его же дыхания. Кровь пульсировала в голове, давила на мозг, вызывая боль.

Сколько он уже лежит в этом ящике? Судя по тому, как затекли суставы – несколько часов минимум. Руки связаны за спиной и в них уже давно нет нормального кровообращения – Акутагава едва их чувствовал. Он повернулся чуть на бок, пальцами ощупывая узлы на запястьях, но руки были стянуты веревкой так хорошо, что развязать их здесь и в такой позе – просто немыслимо. Юноша постарался лечь как можно удобнее, чтобы ослабить давление на затекшие конечности, помимо этого давали о себе знать ушибленная спина и гематома на голове – там, куда пришелся удар рукояткой пистолета.

Он помнил, как уже приходил в себя – это случилось, когда они летели на вертолете. Акутагава слышал характерный звук работающих лопастей и свист воздуха за бортом летающей машины. Руки у него уже были связаны, а голова лежала на коленях у кого-то. Когда над Акутагавой раздался голос Ива, тот понял, что это были его ноги:

- Похоже, очухался. Давайте хлороформ, иначе он доставит нам неприятности.

Акутагава не успел даже разлепить веки, как к его лицу прижали тряпку, источающую терпкий и сладковатый запах. Вдохнув его – он снова провалился в цепкие объятия обморока… И вот теперь его транспортируют куда-то в ящике, словно он был животным или неодушевленным предметом.

Ящик снова встряхнуло. Акутагава прикрыл глаза, заставляя себя контролировать дыхание: нельзя дышать слишком быстро и глубоко, иначе он начнет задыхаться здесь; в ушах итак шумит от недостатка кислорода и головной травмы. Надо постараться расслабиться – несмотря на неудобства и боль.

- Акутагава… – раздался в темноте ящика женский голос, надрывный и осипший от страха. Это был голос его матери. – Акутагава… Где ты? Где ты? Дай мне свою руку…

В этот миг Акутагава оказался в другом ящике – размером побольше, пахнущем плесневелой сыростью и землей – темнота в нем была гуще и холодней. Похитители похоронили его и мать в этом ящике, закопали в землю. Семилетний Акутагава на корточках подполз туда, откуда слышался голос и нащупал женскую руку. Она была холодной, покрытой липким потом, дрожащей – он сжал руку в своих ладонях, пытаясь прогнать могильный холод, уже забравшийся несчастной женщине под кожу. До этого мать так долго лежала без чувств, что он уже решил – жизнь вот-вот покинет её. Но она очнулась!

- Мама! – зашептал Акутагава. – Мама, я здесь.

Услышав его голос, она снова заплакала – бессильно, устало, измучено. Акутагава прижал голову к её груди, стараясь передать ей свое тепло, стараясь успокоить.

- Не плачь, мамочка! Хочешь водички попить? У нас ведь осталась водичка…

- Не надо, оставь себе, – прошептала Кэйко сдавленно. – Мне уже не надо. Мне недолго осталось, знаю, что недолго… Ты лучше обними меня покрепче. Я люблю тебя, сынок.

- А я тебя, мама!

Она несколько раз провела ладонью по его голове, неуверенно, словно рука потеряла чувствительность.

- Акутагава, ты не ругай папу. Не сердись на него за то, что произошло и что еще, возможно, произойдет. Пообещай мне.

- Я обещаю, – ответил он. – Клянусь.

- Вот и молодец… – она закашлялась, а Акутагава продолжал обнимать её. Отстранив сына, мать сквозь слезы вновь заговорила: – Акутагава, помнишь, как мы с тобой ходили в храм Сэнсодзи и слушали монаха, читающего священные свитки? Тебе ведь так нравилось туда ходить… Ты помнишь?

- Да, – сказал он. – Ты говорила, что без веры в высшие силы человек жалок и потерян. Ты говорила, что тот, кто не утруждает себя знанием Священных Книг, всего лишь растение, а не человек. Ты хотела, чтобы я знал эти Книги.

- Да, именно. Ты помнишь о свитках Падмасамбхавы – великого тибетского гуру, не так ли? Помнишь «Бардо Тхёдол»?

- Конечно.

- Перескажи мне их как помнишь. А я послушаю, – попросила, задыхаясь, мать.

- Но мама… это же книга мёртвых! – возразил Акутагава. – Эти свитки читают мертвым, чтобы указать им путь в преисподней и помочь избежать встречи с демонами, пожирающими души. Нельзя читать эти строки тем, кто жив…

- Прошу тебя, просто говори! Говори… – перебила его Кэйко судорожно, и тогда Акутагава всё понял.

Он заплакал. Потом, пересиливая себя, заговорил:

- О, высокородная, внемли… Сейчас ты ощутишь Сияние Ясного света Чистой Реальности. Узнай его! О, высокородная, твой теперешний разум, истинная природа которого есть пустота, который не имеет ни формы, ни цвета, ни свойств, пустой по природе своей – и есть сама Реальность, Всеблагой Отец… Твой собственный разум сейчас есть пустота, но пустота сия не есть пустота ничего, но истинно разум – незамутненный, сияющий, волнующий и блаженный – само сознание, Всеблагой Будда… Всеблагой Будда…

Дыхание женщины шумно оборвалось, провалилось в её тело – она захрипела, потом, вытянув руки вдоль своего тела, замерла навсегда. Голос Акутагавы сорвался, превратившись во всхлипы, когда он понял, что сердце матери больше не бьется – но он продолжал говорить и говорить:

- …Когда кончается отпущенный человеку срок – оставшиеся в этом мире друзья ему не помогут. Когда он будет блуждать один в Бардо – о, Боги, мирные и гневные, проявите силу своего сострадания и рассейте Мрак Неведения. Когда душа будет блуждать в одиночестве, разлученная с любящими друзьями, когда явятся пред нею видения лживых мыслеформ – пусть Будды, проявив силу своего божественного сострадания, сделают так, чтобы не было у души ни трепета, ни страха в сумрачном царстве Бардо… Пусть душа окажется в совершенном состоянии Будды…