Буду молчать". Ну и ладно. Если даже у него и была другая женщина — а она вполне допускала такую возможность, — то она существовала для него лишь в физическом смысле. Что-то Вентура оставлял неприкосновенным, доступным только ей, Пресенсии. Он не скрывал того, что ему нравилось заставать ее в своем доме. Рассказывал ей о себе. Их объединяли общие вкусы, склонности (а возможно, она была лишь отражением его вкусов и склонностей). "Большего не хочу. Большего мне не нужно".
В тот день она печатала на машинке. Время ее работы уже истекло, прошел еще час, а Вентура все не приходил. Она встревожилась. Выглянула в дверь.
— Донья Анита, Вентура ничего не велел мне передать? Я должна спросить у него кое-что по работе. Работа очень спешная. Она лгала не задумываясь.
— Если хотите, можете побыть со мной, пока его дожидаетесь...
— Нет, спасибо. Я еще поработаю.
Настал вечер. Она совсем потеряла голову. Зачем ей было дожидаться его здесь? Она уже не печатала.
(Я открыла окно и выглянула наружу, подкарауливая ваш приезд. "Эта фурия..." Не знаю, сколько времени прошло. "Еще немножко, и я уйду. ." Наконец подъехала машина. Я вернулась в комнату. Сердце мое колотилось звонко, безумно... "Он будет недоволен. Зачем я его ждала? Что я ему скажу?")
Она стояла у двери, когда он вошел. Вид у него был смущенный, глаза лихорадочно блестели. Он взглянул на нее. Возмущение или отчаяние? Выдержка изменила ему. Пресенсия невольно отступила к окну. "Что с ним произошло? Уж не выпил ли он?" Это было не лицо Вентуры. Вернее, это было его лицо: лицо мужчины, которого она никогда не видела.
— Что вы здесь делаете?
Она не смогла солгать в такую минуту.
— Зачем вы меня ждали?
Он подошел к ней и заставил взглянуть в глаза. Она не ответила. В том не было необходимости. Только прижала руки к груди, словно сдерживаясь. Он немного смягчился. Взял ее руку своей, нервной, сильной. И сказал мягким, покорным голосом:
— Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь?
Девочка...
(Ты пахнешь другой женщиной. Ты желаешь другую женщину. Ты отступился от нее — подруга Эсперансы, снова вернуться к прошлому, — и идешь ко мне от нее. Ну и пусть. Ты испытываешь унижение, потому что отступаешься... Я почему-то стояла в темноте. В темноте, наполненной ночным благоуханием, струившимся в раскрытое окно... О, ты берешь лишь то, что тебе уже давно принадлежало. Не сомневайся. Не бойся.)
Он слегка отстранил ее от своих губ.
— Ты отдаешь себе отчет?
Пресенсия ответила:
— Да.
XVII
Если ему действительно суждено было умереть, мог бы освободить ее раньше.
Эсперанса подумала: "Вентура дает мне понять, что я уже стара, чтобы заново строить свою жизнь. Когда женщине под пятьдесят, свобода ей уже ни к чему".
Придя домой, она позвонила Рейес. Легла — она чувствовала себя совсем разбитой, желудок схватывали спазмы — и позвонила Рейес.
Эсперанса нуждалась в утешении и поддержке. Не в хмурости Фройлана и в его суждениях, не в Агате, а в приятных, ласковых словах своих подруг, снимавших тяжесть с души.
— Я не держу на него зла. У меня сердце разрывалось, когда я увидела, как он жил.
Должно быть, ему часто недоставало этого дома...
— Разумеется, дорогая. Но он сам себя наказал. И, наверное, тысячу раз вспоминал тебя.
— Скорее девочку. Дом. Я очень расстроена.
— Ты слишком добрая. Он сам во всем виноват. .
— Он был добрым, мягкотелым. Любая могла его окрутить.
— А почему вы, собственно, разошлись?
Эсперансе не хотелось, чтобы Рейес узнала о том, что желание развестись исходило от него.
— Представь себе, не из-за чего. Однажды он сказал мне: "Ты уничтожаешь меня как личность". Он не мог работать. Слонялся без дела. У меня создалось впечатление, будто он невзлюбил наш дом.
— Может быть, ему хотелось настоять на своем, но ведь это не причина для развода.
— Он сказал: "Мы разрушаем друг друга, но хуже всего то, что девочка скоро все поймет и это отразится на ней". Ты же знаешь, я великодушна...
—...?
— Не придаю значения деньгам. Я купила ему часы, запонки. Отдала ему вещи моего бедного папы — разумеется, он вернул мне их — и никогда не ущемляла в деньгах. Все, что касается домашних расходов, оплачивала я. Мне кажется, чего еще желать... Но больше всего меня возмущало то, что он относился ко мне так, словно я была скупердяйка...
(Он тратился на книги как безумный. В Брюсселе скупил все, что только попало под руку.
Не знаю, сколько он потратил денег, но слишком уж он расточительствовал. "Я тратил только свои", — сказал он мне. Но ведь они были и нашими. Если бы я не оплачивала все домашние расходы, у него не оставалось бы лишних денег. Ему претило, когда я интересовалась нашими должниками. Он без конца помогал приятелям и нуждающимся, будто был Крезом... "Они молоды, могут сами зарабатывать. Ну хорошо, одолжил раз, но не каждый же месяц. Не понимаю, как им не стыдно". Но самое ужасное, что, говоря ему это, я чувствовала себя жадной, хотя вовсе не жадна.
Кончилось тем, что он заявил мне: "Я предпочел бы жить как прежде, в нужде, испытывая иногда лишения, но с достоинством". Но я ему не поверила. Плохо было то, что я ему вовремя не поверила.)
— Он был не из тех людей, кто довольствуется малым... И как-то сказал мне (удивительно, до чего глупыми становятся люди, когда им в голову втемяшится какая-нибудь блажь): "Девочка начинает меня жалеть". Девочка его обожала! "Но не как отца. В ее любви чувствуется некое сострадание, словно она думает, что мне тоже может влететь". Сказал что-то в этом роде. Уверяю тебя, ничего похожего не было.
— Он любил ее. Сходил по ней с ума. Вспомни, когда она болела...
— Да.
— ...Расспрашивал меня о ней с такой заботой... Был охвачен тревогой и не скрывал этого.
Мало того, выглядел таким беспомощным. Просто смешно было видеть этого серьезного человека, который вел себя как мальчишка...
(Вентура сидел в машине рядом с ее подругой. Как далеко они зашли в своих отношениях?
Она не сомневалась, что Рейес обольщала его.)
— Он был очень обаятельным человеком...
— Да.
Эсперанса почувствовала, как прошлое захлестнуло ее. Ей вспомнился Вентура — не в последние годы их совместной жизни, молчаливый, давящий, неприятный, а совсем молодым, ее женихом, молодоженом. Смерть, ловко сглаживая собой время, оставляла в памяти лишь хорошее и печаль...
— Как видишь, я сожалею. Прояви он со своей стороны хоть немного готовности...
(Какое-то время он еще подождал, смирился, сохранял молчание, делая все возможное, чтобы их жизни не соприкасались. Но невозможно было долго притворяться. Когда ты умоляла его, чтобы он не разводился ради девочки, он сказал тебе: "Какое значение имеют бумаги? Разве мы не разведены уже?" И тогда ты сама неистово захотела этого развода, потому что приходила в ярость от одной только мысли: "Он уведет от меня девочку. В конце концов он уведет у меня девочку". И ты наняла лучшего адвоката. Хотя в нем не было никакой надобности.)
— А как быть с мессами?.. Ты думаешь, я должна заказывать мессы за упокой его души?
— А ты как считаешь? Наверное, это сделает та...
— Такая женщина... Не знаю, как быть, Рейес. Хорошо бы знать ясно, как мне следует вести себя! Нелепо, конечно... Но я даже не знаю, полагается ли мне носить траур или нет. Все-таки он был мне мужем и вместе с тем не был.
— Одно несомненно: он отец Агаты. По-моему, тебе лучше походить какое-то время в черном со строгой белой отделкой или с жемчугом. Жемчуг символизирует траур, тебе это известно. Чулки дымчатого цвета — и будешь божественна... Я тоже сожалею о нем, Эсперанса.
По существу, он был несчастным человеком, очень чувствительным... Во всяком случае, со мной он всегда был любезен и вежлив.
