— Вентура рад был бы с вами познакомиться.
Фройлан, почувствовав себя виноватым за это упущение или недомыслие, ответил:
— Случилось большое горе.
Наступило молчание. Еще несколько секунд он постоял перед ней, забыв о том, что держит в руке журнальные вырезки. Но молчание не тяготило их, а сближало.
Наконец Фройлан произнес:
— Большое спасибо.
И направился к выходу, но вдруг остановился и увидел, что она по-прежнему стоит и смотрит ему вслед. Однако взгляды их не встретились.
— Прошу прощения, но если вам что-нибудь нужно...
(Ах, что ей теперь могло потребоваться! Что могло потребоваться разлученной, опустошенной женщине, лишенной той жизни, которая ее заполняла, без которой она стала сброшенной, никчемной, полой кожей!)
Пресенсия покачала головой, отказываясь от его помощи:
— Спасибо.
— Но, — настаивал Фройлан, желая как-то уточнить, выяснить, — у вас сейчас так много затрат. . Он мой... тесть, наконец.
— Ничего не надо. Все уже улажено.
Улыбка смягчала ее отказ — не высокомерный, но категорический. Фройлан хотел спросить:
— А как же теперь вы?
(В такую женщину нельзя было влюбиться: ее надо было любить, заботиться о ней.)
И вдруг она вспомнила о чем-то. О чем-то таком, что заставило ее встревожиться и быстро, быстро проговорить:
— Вам, должно быть, сказал святой отец... Он хотел предупредить вас... Мой сын приедет с одиннадцатичасовым поездом.
Слова слишком поспешно срывались с ее уст. От мучительного волнения ее худые скулы покраснели.
— Мне хотелось бы побыть с ним вдвоем, когда он приедет. Его отец...
Она замолчала, потому что голос ее сорвался. И отвернулась к исписанным листкам на столе.
— Я все устрою. Не беспокойтесь.
— Мальчик ничего не знает. .
Фройлан не спросил: "О чем?" Они вглядывались друг в друга: в глаза, в черты лица, словно не сумели еще разглядеть как следует, словно хотели лучше узнать друг друга раз и навсегда... И Фройлан увидел, как внутренняя красота может преображать человека внешне.
Прекрасная человеческая красота.
— Скажите, Вентура сказал что-нибудь?.. Она не поняла.
— Упомянул ли он свою дочь или еще...? Пресенсия прижала руку к груди.
— Я сама решила позвонить. Сочла это необходимым...
Она не посмела сказать: "Я решила, что так было бы лучше для нее. И не раздумывала.
Будто кто-то сказал мне: "Позвони ей. Она должна прийти и увидеть..." Возможно, эту мысль внушил мне Вентура, когда я была там в комнате, хотя он уже не жил. Я сняла телефонную трубку и позвонила".
Фройлан пожал ее ледяную руку. "Она не спала. Похожа на девочку. Совсем закоченела".
И направился к двери. Легонько закрыл ее за собой, точно покойник находился в этой столовой, а не там, где он на самом деле лежал.
VII
Пресенсия села и устремила взгляд на исписанные листки, которые теперь расплывались и дрожали у нее перед глазами. Мелкие буквы, затуманенные ее собственной слезой. (У тебя ученический почерк.) Нет, у него был простой, четкий почерк. Это буквы дрожали сквозь набежавшую на ресницы слезу.
"У нас будет хороший мальчик. Хороший мальчик, Вентура".
Они всегда разговаривали о будущем ребенке мысленно, молча. С тех пор как должен был родиться Асис, Вентура не упоминал больше имени Эсперансы или девочки. И тем не менее они всегда незримо присутствовали. Особенно Агата.
Пресенсия решила, что Вентура женится на ней из-за ребенка, который должен был родиться. С того дня, когда он сказал ей: "Мы поженимся, Пресенсия", она почувствовала себя ответственной за его решение. Парадоксально, но факт. Они подолгу просиживали молча, и он смотрел на нее так, словно ему неприятно было видеть ее беременной.
"Это несправедливо. Особенно теперь..."
Он не прикасался к ней, не трогал ее. "Совсем, как раньше... Будто бы ни разу не поцеловал меня, будто я никогда не принадлежала ему. ." Под вечер он провожал ее до дома, где она временно жила у подруги, разделяя с ней одну кровать, и, прежде чем расстаться у подъезда, торопливо касался губами ее волос.
— Мы с гобой поженимся.
Он произнес это серьезно, отчужденно, сидя напротив нее в той самой комнате пансиона.
(Комната напоминала ей келью. Во всяком случае, она ей такой казалась.) Первым ее побуждением было отвергнуть его предложение. Вентура пристально смотрел на нее. "Почему ты смотришь на меня так, точно решаешь какую-то проблему? Я не задача, чтобы меня решать. Так не смотрят на женщину, которая носит под своим сердцем твоего ребенка, Вентура".
Она спросила настороженно:
— Зачем?
Он стал ходить по комнате широким шагом. (Вскочил с места, словно сдерживая свой протест.
Ему было неприятно. Он считал, что мне не следовало так говорить. И все же я спросила тебя: "Зачем нам жениться? Жениться, но как? Ты сам в это не веришь, а мне безразлично. Я не смогу дать тебе ни больше, ни меньше того, что даю".)
Он ходил по комнате и курил. Комната заполнилась дымом. Пресенсия почувствовала, что сейчас потеряет сознание.
"Хоть бы он перестал ходить!"
Она хотела обернуться к нему и крикнуть: "Остановись!" Ее охватил гнев. В глазах защипало. "Мой сын..." И впервые сердце ее сжалось от боли.
Вентура остановился перед ней, спрашивая:
— Тебе действительно безразлично? Ты понимаешь, что говоришь, Пресенсия?
Он вдруг поплыл у нее перед глазами, как расплываются сейчас буквы, которые, наверное, и вызвали у нее эти воспоминания. Ей казалось, что губы его растянулись, лицо исказилось... и она потеряла сознание. Откинулась на спинку кресла, чтобы не упасть, и погрузилась во что-то мягкое, ватное. "Не хочу умирать. Что со мной? Будь что будет. Всему конец. Я умираю".
Пылкие, безрассудные слова звучали над самым ее ухом, то удаляясь, то приближаясь, то возникая, то угасая. То был голос Вентуры.
— Отойди, мне душно.
Холод на лбу. "Какое блаженство! Еще..." Постепенно, будто сквозь увеличительные стекла, перед ней вырисовывались его брови, глаза, пористые щеки, длинный нос, губы...
Мокрое полотенце давило на виски. Она улыбнулась.
"Пусть так длится подольше. Это Вентура. Пусть никогда не кончается. Я не хочу того, что было..."
Она устремила глаза вверх, уже готовая сказать: "Я не хочу выходить замуж. Ты не веришь этому, а мне безразлично..."
Но он выглядел таким обеспокоенным, любящим, таким встревоженным, что она не стала произносить слов, которые могли бы их снова разлучить. Едва уловимое, сдержанное прикосновение его пальцев к подбородку.
— Я хочу, чтобы ты стала моей женой, малышка. Это единственное, что я могу тебе дать, — сказал он.
Она не хотела лишать его возможности как-то утешить ее. (Он уже столько дал ей...
Благодаря ему она раскрыла для себя новый мир, целую жизнь. Благодаря ему познала радость сотворения чего-то нераздельного с ней, всепоглощающего, торжественного, ликующего, сладострастного и целомудренного. Он сделал ее жизнь чище и лучше.)
"Но разве обстоятельства не принуждают тебя?" Накануне он узнал о том, что ее выгнали из дома.
Он проводил ее, как обычно, и они расстались на углу улицы Йесерос. Ей бы не хотелось, чтобы он провожал ее до самого подъезда. Когда она свернула на улицу Дон-Педро... Тоска и стыд охватили ее при мысли о том, что придется обратиться за помощью к Валье, поскольку в глубине души презирала приятельницу за сомнительный образ жизни, который та вела, и откровенно рассказать обо всем. Валье снимала комнату на улице Дон-Педро и была единственной, кому Пресенсия могла довериться, хотя та слишком беззаботно и ложно истолковала ее признание.
"Дорогая, сегодня я помогу тебе, а завтра — ты мне. Пока мы с тобой подыщем что-нибудь другое, скажу, что ты моя сестра". Но Пресенсия всем своим существом противилась этому.
