В этом и заключается поэтичность учения Иисуса. Но кроме того, Спаситель – прекрасный рассказчик. Особое место в Его проповедях занимают притчи. Притчи столь неотъемлемо важны для Нового Завета, Иисус настолько часто прибегает к этим кратким иносказаниям, что Его иногда называют Создателем этого жанра. На самом деле притчи появлялись и в других древних ближневосточных текстах. Есть несколько подобных рассказов и в Ветхом Завете. Учителя, приходившие до и после Иисуса, тоже говорили притчами. Но их целью было объяснять сложные тексты: притчи служили всего лишь орудием скучных, бесконечных нравоучений, именовавшихся «толкованиями». Притчи же Иисусовы заставляют слушателей мыслить, задумываться, углубляться в тайны вероучения. Тайны эти открывает человеку Бог, они оставались бы загадками, если бы не воля Божья. Высочайшие, запредельные понятия притча излагает простым, доступным языком. Иногда Иисус объясняет, почему прибегает к притчам. Так, Марк предположил, что Иисус отличал Своих духовно образованных учеников от прочих людей, собравшихся послушать Учителя: «Без притчи же не говорил им, а ученикам наедине изъяснял все» (Мк. 4: 34). Обращаясь к избранным ученикам, Он говорил: «вам дано знать тайны Царствия Божия, а тем внешним все бывает в притчах». Этот эпизод, в котором знание рассматривается как некое достояние, содержит довольно сложный для понимания отрывок: «Ибо кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» (Мк. 4: 11, 25). Эта фраза кажется необоснованной и даже несправедливой, если рассматривать ее как иносказание, относящееся к земному достатку. Но Иисус говорит о способности разуметь. Способный разуметь услышанное и увиденное получит знание больше прежнего, а неспособного уразуметь следует сперва избавить от прежних ложных понятий – отнять их, – дабы человек возмог учиться заново.
Дело в том, что, с одной стороны, учение Иисуса, ныне зовущееся христианством и пришедшее на смену иудаизму, гораздо более простая религия, чем иудаизм, с его бесконечными обрядами, каждый из которых погребен под ворохами бесконечных толкований. С другой же стороны, христианство – более сложное вероучение, ибо требует перелома в убеждениях и внутренней перемены. Соответственно, христианское мировоззрение немыслимо изложить в виде свода законов: тут надобно внутреннее, сердечное стремление к добру и свету. Иисус отлично понимал сложность учения, которое проповедовал, и притчи предназначались именно для того, чтобы вызвать упомянутый сердечный порыв. Все притчи пронизаны живейшим чувством: такими и были они задуманы. Иисус был всецело рассудительным и одновременно весьма живо чувствовавшим Человеком, будившим в других добрые чувства и отвечавшим на их пробуждение. Притча и была орудием, которое помогало чувствам слушателей пробудиться.
В Евангелии от Иоанна притчам уделяется гораздо меньше внимания, хотя и там есть несколько примеров подобных назидательных рассказов: притча о виноградной лозе в главе 15-й и о добром пастыре в главе 10-й. В Евангелии от Марка приводятся четыре притчи; все прочие – просто короткие сравнения. Большая часть притч представлена в Евангелиях от Матфея и от Луки. В Евангелии от Матфея мы находим восемь притч о Царствии Небесном в главе 13-й и в главе 18-й (о заблудшей овце и о жестоком слуге), в главе 21-й (притчи о двух сыновьях и о жестоких виноградарях). Лука цитирует больше всего притч; они сосредоточены в главах с 10-й по 20-ю и собраны тематически: притчи о доверии, тревоге, окончательном расчете; о пиршествах, о потерях, о пользе и тщете богатства, о молитве. Указать общее число притч непросто: по одним подсчетам, их около шестидесяти – шестидесяти пяти, по другим, более строгим, – всего около сорока. Иногда притчи, приводимые Матфеем и Лукой, несколько разнятся. Но семь притч упоминаются во всех трех Евангелиях: о новых заплатах на ветхой одежде, молодом вине в ветхих мехах, о сеятеле, о свече под сосудом, о горчичном зерне, о смоковнице и о злых виноградарях. Это не обязательно самые важные или многозначительные притчи. Так, две самые известные – о добром самарянине и о блудном сыне, – мы находим только в Евангелии от Луки (10: 30–37; 15: 11–32), равно как и притчу о нищем Лазаре и жестоком богаче (16: 19–31). Притчу о злых виноградарях мы находим только в Евангелии от Матфея, там же и мрачную историю о жестоком слуге, и прекрасную сказку о десяти девах.
Обычно притчу рассказывают как истинную повесть (сколь бы невероятно ни звучала она), и слушатели принимают рассказ на веру. Доверие слушателей особенно важно в случае с притчей о добром самарянине. Так, некий человек шел из Иерусалима в Иерихон и «попался разбойникам», которые ограбили его, изранили и сняли с него одежду. Слушатели соглашались: дорога из Иерусалима в то время печально славилась такими преступлениями (впрочем, не лучше обстояли тамошние дела и полстолетия назад, когда я сам впервые путешествовал по ней). Слушатели соглашались, что священники и левиты спокойно «прошли мимо» – люди прекрасно знали: представители иудейского духовенства нередко отличаются лицемерием и черствостью. Однако им было непросто поверить в милосердие, сострадание и благородство купца из Самарии. Этот добрый самарянин не только помог попавшему в беду человеку, но дал содержателю гостиницы два динария, чтобы тот позаботился о несчастном, пока он не выздоровеет. Об этом надлежало повествовать особо убедительно, поскольку иудеи – равно как и галилеяне, отделенные Самарией от Иудейских земель, – относились к самарянам с лютой и безотчетной ненавистью, которую нашему современнику трудно постичь. Наличествовало некое псевдорелигиозное неистовство, своего рода местный расизм наихудшего мыслимого свойства. Иисус рассказал эту притчу в ответ на вопрос «А кто мой ближний?». Притча прозвучала столь правдиво и убедительно, что повесть о добром самарянине вошла в литературу, изобразительное искусство и драматургию, как пример бескорыстной помощи человеку, попавшему в беду. Иисус привел пример того, что нынче назвали бы «универсализмом» – пожалуй, наиважнейшей составной частью учения о всеобщем единстве. Все мы друг для друга – ближние, и наше дружелюбное единение зависит не от племени, расы, цвета кожи или национальности, а от милосердия нашего и человеколюбия. Притче надлежало потрясти слушателей-иудеев, заставить их понять эту важную истину – и притча действительно потрясла: правдоподобие мелких подробностей понуждало поверить ей. Прекрасная история о благородстве и великодушии! – две тысячи лет подряд она заставляет людей, уже и понятия не имеющих о древней вражде иудеев и самарян, повсеместно восхищаться «добрым самарянином (самаритянином)» и по мере сил подражать ему.
Но тут заключается и некий добавочный смысл. Во всех двенадцати притчах прямо или обиняками упоминаются деньги. Хозяйство тогдашней Палестины уже основывалось на товарно-денежных отношениях – нигде не упоминается о простой меновой торговле. Более того, поскольку в Иерусалим ежегодно стекались несметные толпы паломников со всех концов огромной Римской империи, там были в обращении самые разные монеты из меди, сплавов, серебра и даже золота. И паломникам нельзя было обойтись без храмовых менял: следовало покупать голубей и ягнят, приносимых в жертву согласно обычаю. Иисуса возмущали торговцы и менялы, заполонившие храм. Спаситель испытывал стойкую неприязнь к деньгам, к торговле и богатству. Как явствует из Его притч, Иисус был всецело на стороне бедных. Он всегда утверждал: бедняки становятся лучше и добродетельней богатых. Учитель с прискорбием признавал: богатство развращает человека. Притча о нищем Лазаре и о злом богаче, так ярко изложенная в Евангелии от Луки (16: 19–31), показывает, как богатство поработило душу легкомысленного, потворствовавшего своим прихотям человека, который «одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно». А нищий по имени Лазарь был недужен – «и псы, приходя, лизали струпья его». Лазарь лежал у ворот, желая напитаться крошками, что падали со стола богача. «Великая пропасть», по словам Иисуса, зияет в этой жизни между богатыми и бедными. И богачи, пальцем не желающие шевельнуть в этом мире, дабы преодолеть ее, обнаружат: не меньшая пропасть существует и на том свете – но там бедные найдут утешение, а богатых ждут адские муки. Лука (15: 8–9) приводит слова Иисуса о том, что «какая женщина, имея десять драхм, если потеряет одну драхму, не зажжет свечи и не станет мести комнату и искать тщательно, пока не найдет, а найдя, созовет подруг и соседок и скажет: порадуйтесь со мною, я нашла потерянную драхму». Иисус не упрекает ее в скупости или жадности – Он дает понять, что женщина бедна и потеря монеты – серьезная утрата для нее. В этой притче Иисус сравнивает найденную монету с радостью Ангелов Господних «об одном грешнике кающемся». В целом отношение Иисуса к богатству зависит от того, как им распоряжаются. Как проповедник вселенского человеколюбия и благотворительности – миропорядка, при котором врожденные человеку сострадание и милосердие обратятся на всеобщую пользу, Иисус призывал всех богачей раздать часть своего имущества бедным. Он не был настолько простодушен, чтобы считать, будто бедность и нищету можно победить лишь с помощью общественных преобразований – не говоря уже о благотворительности (например, когда некая женщина возливала на голову Иисуса драгоценное миро, он, среди прочего, прямо сказал: «…нищих всегда имеете с собою». Но Учитель настаивал на том, что все должны проявлять милосердие, даже при весьма скромном достатке: один из самых трогательных образов в Новом Завете – образ бедной вдовы, которая, придя в храм, положила в сокровищницу свои «две лепты, что составляет кодрант». «Она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое» (Мк. 12: 42–44).
