Не случайно в Евангелии от Луки, в главе, описывающей рождение Иисуса, представлены три стиха. Это Magnificat – Песнь Пресвятой Богородицы (1: 46–55), Benedictus, или Песнь Захарии (1: 68–79), и Nunc Dimittis – «Ныне отпущаеши», духовное прощание старца Симеона, служителя храма Иерусалимского (2: 29–32). Все три стихотворения положены на музыку, исполняются многими народами христианского мира. Однако поэзия Иисуса – это скорее поэзия слова, а не рифмы, хотя иногда в ней прослеживается некий ритм. Так, в заповедях блаженства, приведенных Матфеем (5: 3–12), филологи отмечают примеры того, что ученые-стиховеды зовут синтетическим параллелизмом: вторая строка любого двустишия дополняет и разъясняет смысл первой. А в главе 11-й Евангелия от Матфея (28–30), в прекрасном гимне труду, заметен четкий ритм. Осмелюсь привести весь отрывок разбитым на стихотворные строки более дробно, чем в евангельском тексте:
Придите ко Мне,
все труждающиеся и обремененные,
и Я успокою вас;
возьмите иго Мое на себя
и научитесь от Меня,
ибо Я кроток и смирен сердцем,
и найдете покой душам вашим;
ибо иго Мое благо и бремя Мое легко.
Слова Иисуса иногда представляют собою сплав поэзии и прозы, как, например, в этом отрывке (Мф. 8: 20):
Лисицы имеют норы
и птицы небесные – гнезда,
а Сын Человеческий
не имеет где приклонить голову.
У Иоанна (21: 18) читаем следующий отрывок о старости:
Когда ты был молод,
то препоясывался сам
и ходил, куда хотел;
а когда состаришься,
то прострешь руки твои,
и другой препояшет тебя,
и поведет, куда не хочешь.
И даже там, где нет ритма и форма повествования вполне прозаична, – даже там слова Иисуса отличаются особой поэтичностью, богаты метафорами, сравнениями. В каждых десяти строчках Его проповеди можно найти некий удивительный, незабываемый образ, который до сих пор часто используют в своих произведениях писатели всего мира. Неодушевленные предметы оживают, животные приобретают черты, присущие человеку, а сам человек часто приобретает достоинство, глубину и вдохновенность благодаря блестящей образности слога Иисусова. Мы слышим о «живой воде» (Ин. 4: 10) и о «слепом, который водит слепого» (Лк. 6: 39). Иисус жаждет собрать чад Иерусалима вместе, «как птица птенцов своих под крылья» (Лк. 13: 34). А вот чудный образ простого пахаря, который должен сеять «денно и нощно», и «как семя всходит и растет, не знает он» (Мк. 4: 27). Иисусу нравились одинокие деревья, растущие в пустынных местах – олива, смоковница, виноградная лоза; Он с любовью и благодарностью вкушал их плоды. Иисус рассуждает о конце лета, о богатом урожае. Ему дороги корни, ветви и листья – Иисус сравнивает их с людьми. При помощи слов Иисусу удается вызвать в воображении некую живую картину. Создаваемые им фразы стали неотъемлемой частью литературы, примерами поэтических приемов: «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит» (Ин. 3: 8). А у Матфея (11: 7) он вопрошает: «…чту смотреть ходили вы в пустыню? трость ли, ветром колеблемую?» А когда Иисус говорит: «…предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (Мф. 8: 22), он добавляет поразительное замечание: «…не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10: 34), что снова заставляет задуматься. Иисусу близок образ огня: «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лк. 12: 49). «Ибо всякий огнем осолится, и всякая жертва солью осолится» (Мк. 9: 49). Еще один полюбившийся образ – соль: «Соль – добрая вещь; но ежели соль не солона будет, чем вы ее поправите?» (Мк. 9: 50; ср. Лк. 14: 34, Мф. 5: 13). Своих учеников он называет «солью земли» (Мф. 5: 13). И еще мы узнаем о соли, брошенной в навоз. Снова и снова говорит Иисус о красоте природы, о том, что Бог и «траву полевую… одевает» (Мф. 6: 30), о лилиях, столь божественно прекрасных, что «Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них» (Мф. 6: 29; Лк. 12: 27). Превосходный стих в Евангелии от Луки: виноградарь жалеет свою смоковницу и умоляет хозяина не рубить дерево лишь за то, что оно вот уже три года не приносит плодов: «господин! оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом, – не принесет ли плода; если же нет, то в следующий год срубишь ее» (Лк. 13: 7–9).
Иисус часто сравнивает Свою миссию с чашей, которую Господь вручил Ему и которую должно испить до дна. Он использует эту метафору трижды (Мф. 20: 22; Лк. 22: 20; Ин. 18: 11). Как я уже отмечал, Учитель постоянно говорит о пастухе и его овцах – этот образ мы встречаем чаще других простых сельских образов. Так, Он описывает, как пастух сгоняет овец в стадо ради безопасности, как оберегает от волков. Настоящий пастух отличается от простого наемника: знает каждую свою овцу, а овцы узнают пастуха, идут на его голос. И если овцы разбегаются и некоторые могут потеряться, то истинный пастырь оставляет стадо, чтобы найти отбившуюся овцу, и радуется искренне, когда находит ее. «Я есмь пастырь добрый, – говорит Иисус, – и знаю Моих, и Мои знают Меня» (Ин. 10: 14; ср. Ин. 10: 11, Мф. 9: 36, 18: 12, 26: 31; Лк. 15: 4). Он также говорит: «Я свет миру» (Ин. 9: 5). Свет и его противоположность, тьма, – излюбленные образы, которые Спаситель использует с большой страстью и силой. Он пришел в мир, по Его словам, «…делать дела Пославшего Меня, доколе есть день; приходит ночь, когда никто не может делать» (Ин. 9: 4). Все Евангелие от Иоанна, с самой первой строчки, – не что иное, как эпическая поэма в прозе, прославляющая свет. В этих строках «свет» сравнивается с познанием Божественной истины, «Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир» (Ин. 1: 9). На протяжении всей проповеднической деятельности Иисуса мы наблюдаем поразительные противопоставления света истины – тьме невежества, тьме зла, тьме врага рода человеческого. Иисус всегда стремился исцелить незрячего, ибо даровать прозрение – вот основная цель Его служения. А «видеть», «знать», признавать истину и следовать ей – вот основа Его учения.
В Евангелии от Иоанна также со всей очевидностью показано, что в учении Иисуса прослеживается непрерывная связь между словом, светом и жизнью. Иисус пришел в этот мир, чтобы проповедовать слово: «…слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь» (5: 24). Иисус неизменно утверждает: то, что мы зовем телесной смертью, – лишь «сон». Настоящей смертью должно считать грех. В противоположность этому «жизнь» есть грядущее Царство Небесное – вневременное, вечное. В самом начале Евангелия от Иоанна возникает емкая, исключительно важная метафора, описывающая свет: «В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков» (1: 4). Это и поэтический, и философский образ. Иисус, проповедующий высокую нравственность, уверен: любое человеческое существо, несмотря на все грехи и все слабости, бессознательно стремится к истине. Тому свидетельством – Слово, Логос, то есть Сам Иисус. Слово истины привлекает чад Божьих, они тянутся к свету, как железо к магниту, – а грубые камни остаются недвижимы. Любить свет – значит любить истину. Эту глубокую философскую мысль, как ни странно, без труда постигают простые, необразованные люди – главным образом, именно потому, что она выражена столь поэтично.
Свет и тьма: Евангелия служат своего рода словесными подмостками, на коих мысль Иисуса выступает особенно ярко, словно представленная художественным приемом chiaroscuro – светотенью, где контраст меж темным и светлым особенно заметен. Мы видим постепенный переход от легких проблесков зари к ослепительному свету; клубятся облака, постепенно сгущающиеся в тяжелые грозовые тучи, освещаемые вспышками молний; потом они рассеиваются – и тьма, воистину сатанинская, наконец уступает лучам – таким ярким, пронизывающим, каким и дулжно быть лучам Божественного сияния. Противостояние тьмы и света, постоянно подчеркивавшееся в проповедях Иисусовых, достигает наивысшего напряжения в полумраке Тайной вечери, в сумерках Гефсиманского борения, во тьме Распятия и, наконец, в заре занимающегося третьего дня – за коей вспыхивает наконец ярчайший свет Воскресения Господня. Рассматриваемая в этих живых метафорах вся земная жизнь Христа есть воплощение Света, его роста, распространения и приятия, его угасания и его чудесного воспылания в вечный негасимый огонь.
