Это так удивительно. Это так волнует каждый раз. К этому невозможно привыкнуть. Я, как подросший Буратино, уже давно зашедший за потайную дверь с нарисованным очагом, но только сейчас обнаруживший, что и у тебя есть такая же. А самое необычное, что это одна и та же комната. Только теперь ты впускаешь меня со своего входа. И… я вхожу. Осматриваюсь. На ощупь, чтобы ничего не опрокинуть, передвигаюсь по ней. Но, есть одна особенность: очертания предметов в твоей комнате – они не такие отчетливые, как в моей. Для меня, не такие явные. Мне в ней уютно, интересно. «Будь, как дома»,– почти произносишь ты. «Почти», потому что не произносишь – просто говоришь о себе. Но я чувствую себя даже лучше, чем дома. Я – гость, но ты такой радушный хозяин. И вдруг, что-то в комнате становится выпуклым, четким и узнаваемым. О! И у меня есть такое же! И таких вещей все больше. Прикасаясь к ним, я уже одновременно и в своей комнате. Это может быть что угодно. От звука Каприза Паганини, книги Ремарка, отношения к жизни в провинции, улочек в общем городе юности или предпочтения кофе чаю. И самое главное – это то, над чем мы смеемся вместе.

И вот, когда я уже так настроена и плыву в этом потоке узнавания и похожести, ты, вдруг, присылаешь гневную реплику: «Опять снега навалило!» И маленькая девочка во мне вспыхивает негодованием: «Предатель!» А вот как залеплю снежкой, прямо по твоей черной курточке! Снег ему не нравится!

– За тобой глаз да глаз нужен.

– Ну, уж точно – не твой, – хмыкнула она и ушла в свою палату.

Вот досада, старушки уже улеглись спать и не почитаешь. Ну и ладно. Она взяла очередную книгу Ремарка и направилась на первый этаж. Там никто не помешает, не потревожит. Дверь в приемное заперта. По лестнице никто не ходит. Разве что, какой-нибудь пациент спустится позвонить с автомата домой. Но это точно не помеха.

Она уже освоилась за месяц пребывания в больнице. Ей нравилось, что можно вдоволь читать, что ее не беспокоят звонки, знакомые и не надо ходить на скучную работу. Процедуры и врачи занимали сравнительно немного времени. Лечение шло своим чередом, а она жила в мире «Трех товарищей» и никак не могла представить, какой же может быть женщина, чтобы ее так любили. Ей были понятнее три товарища, а вот в реальность такой подруги она не верила. «Так не бывает», – думала она. Впрочем, как не бывает и книг вообще без женщин. И она прощала Ремарку такое следование шаблону.

– То же мне, защитник! – негодовало что-то внутри нее. – Как будто мне нужна его защита или чей-то присмотр.

Наконец-то получилось сосредоточиться на чтении. Ей нравился этот автор. Отец обещал принести из библиотеки все его, что там будет. Ремарк был кстати в этой обстановке, он создавал такое подходящее ощущение остановившегося времени.

Заключение… Уже месяц, даже больше, она здесь, а этот мальчишка пришел не так давно. Ну, говорят они каждый вечер в коридоре, пока медсестра уже не разгонит по палатам, потому что слишком громко смеются, правда утром и не вспомнишь из-за чего. Ну, переживает она, когда после утренних процедур не видит его больше получаса на их обычном месте, у стены, в коридоре, между дверями палат. Ну и что? Это же не дает ему повода разговаривать с ней, как… Наверное, так говорят парни со своими девушками. А может еще и хуже говорят. Вон у Ремарка еще и нежничают. Ей не нужно ни того ни другого. Фу ты, ну ты! Защитник, выискался. И что он привязался! Все. Читать.

В ее мире все было предопределено, все контролировалось родителями, и не было места сантиментам. В свои восемнадцать лет, она была «умной, но некрасивой», как давно уже определил ее отец. А для мамы она была нянькой и посредственной домработницей, буквально была ей по средствам. Более светский вариант – «наша помощница». В этом году не поступив в институт, она добавила еще несколько веских определений в свою характеристику, но ни у кого не вызывало сомнений, что поступит в следующем, потому что теперь то уж точно послушает маму с папой и будет подавать документы, куда надо.

Отдельным подарком здешнего пребывания было то, что мать за весь месяц ни разу не пришла проведать. Отец навещал чуть не каждый день: приносил книги, продукты, они немного разговаривали и он спешил на работу. Здесь, в больнице ей было свободнее и легче, чем дома. Никто не давил, не упрекал, не воспитывал и не расстраивал ее. Ну, разве что, поссориться с Голубым Мальчиком – вот и все волнения. Или еще попадет какой-нибудь студент с фарингитом и как только может начать говорить и выложит ей всю свою подноготную, так и выпишется на следующий день. Ее не тяготила роль исповедника, с ней охотно делились своими историями. А она слушала. В декабре было много таких простуженных и быстро поправляющихся студентов. Голубой Мальчик во время этих излияний, наблюдал за ней издалека, проходил мимо время от времени, а утром делал вид, что не замечает ее. Ей было не понятно, почему нужно так по-детски вести себя. Было странно так же то, что его флирт с другими девушками задевал ее, и она откровенно грубила им обоим. Потом были снова разговоры обо всем на свете у стены. И это затягивало, казалось, что так будет всегда. В этом замкнутом и безопасном пространстве больницы. Мальчик, у которого неизлечимый порок сердца, синие губы, ногти и голубая больничная пижама. И девочка, в домашнем халате, никогда еще в жизни не пользовавшаяся косметикой, единственным украшением которой был маникюр, который она сама себе и делала.

Мальчик остался стоять у стены.

– Смешная девчонка. Умная и такая глупая еще. И бегает быстро, – думал он улыбаясь. – А ведь обиделась. Надо ее найти, – говорил он сам себе, выходя из манипуляционной.

В столовой нет, в умывалке тоже. В палате уже спрашивал, значит, снова сидит под лестницей, читает. Сейчас пойду и напугаю ее, потом посмеемся.

«Что-то сегодня все раздражает. Дурак, этот мальчик. И позвонить всем срочно понадобилось, – это был, пожалуй, первый вечер, когда девочка хотела оказаться дома. – Там тоже можно спрятаться, не смотря ни на что».

«Вот, чего этот тип уселся рядом? Телефон ждет? Хоть бы не заговорил со мной, видит же, что я читаю. Наверняка, у него тоже есть история. Как надоели все. Я что, исповедник?! Вот уже рассказал свой диагноз… А что мне так тревожно? "-девушка мельком взглянула на непрошеного соседа. Он тяжело дышал и потирал руки. Лицо его раскраснелось. Какой-то липкий страх собрался комком в животе у нее. Они были одни. Совсем одни под лестницей у запертой двери. И на верху лестницы дверь тоже закрыта. Сами собой начались просчеты – как сбежать? Путь только один – мимо него. Девушка, инстинктивно, как только могла, натянула халат на колени, судорожно вцепилась в книгу.

– А так хочется прижать к себе женщину и, чтоб она меня поласкала, ты же понимаешь, – продолжал говорить мужчина, наклоняясь над ней.

Девушку захлестнула волна ужаса. Драться, кусаться, что угодно, но он ведь такой здоровенный мужик. Господи! ну хоть кто-нибудь, хоть по ошибке, загляните сюда!

– Тебя медсестра уже обыскалась, ругается, что найти не может, – мальчик. Это он.

Больного, как ветром сдуло.

– Ты в порядке?

– Он… он, – девушка не могла связать двух слов.

– Та, козел он старый. Пошли. Холодно тут.

И они вместе поднялись по лестнице.

Перед наступлением Нового года самым частым вопросом был: «Ты выписываешься?» Мальчик сказал, что еще дней десять его здесь продержат, нужны дополнительные обследования и к какому-то профессору обещали свозить на консультацию. А ее уже готовили к выписке. И тут созрел план, который она немедленно и привела в исполнение. Выждав, когда освободится лечащий врач, девушка зашла в кабинет и равнодушным, спокойным, как ей казалось, тоном сказала, что хотела бы пройти курс массажа, ведь врач хотела сама включить его в лечение, но тогда не было массажиста, а теперь появился, ну и вот. Пожилая женщина в белом халате посмотрела на пациентку поверх очков, полистала историю болезни и назначила двухнедельный курс.