Боб отодвинул Марва в сторонку и потянулся к дверце холодильника, проворчав, что Рарди опаздывает. Как всегда. Боб, который никогда в жизни не опаздывал, подозревал, что у тех, кто опаздывает постоянно, внутри какая-то червоточина.

–  Он здесь, – сказал Марв и мотнул головой.

Теперь и Боб увидел его. Рарди уже под тридцать, но на входе в ночной клуб у него до сих пор спрашивают удостоверение личности. Заговаривая на ходу с посетителями, он пробирался через толпу. В своей выцветшей флисовой куртке с капюшоном и потертых джинсах, в маленькой круглой шляпе на макушке, он всегда выглядит так, будто собирается участвовать в конкурсе поэтов или эстрадных юмористов. Правда, за пять лет знакомства с ним Боб успел убедиться, что Рарди начисто лишен художественного вкуса и чувства юмора.

–  Приветик, – сказал Рарди, заходя за стойку. Он неспешно снял куртку. – Подкрепление прибыло. – Рарди хлопнул Боба по спине. – Повезло тебе, а?

Снаружи, на скованной морозом улице, мимо бара в третий раз за день проехали два брата, завернули в переулок, снова выехали на Мейн-стрит и направились прочь от бара, чтобы найти место для парковки и там нюхнуть еще по паре дорожек.

Звали их Эд и Брайан Фицджеральды. Старшего, толстяка Эда, все звали просто Фиц. Тощего как удочка Брайана все звали Брай. Но это если по отдельности, потому что, когда имели в виду обоих братьев, их называли Десяткой – уж очень они походили на цифру 10, если стояли бок о бок.

На заднем сиденье у Фица лежали лыжные маски, в багажнике – оружие. А в консоли между сиденьями Брай держал кокс. Брай не мог без кокса. Иначе черта с два он взял бы в руки оружие.

Они нашли уединенное местечко под скоростной магистралью. Отсюда был виден Пен-парк, весь в корках льда и снежных заплатах. Им было видно даже место, где когда-то стоял киноэкран для автомобилистов. За несколько лет до того, как его сняли, тут нашли забитую насмерть девушку – это убийство, самое громкое в этом районе, до сих пор не раскрыли. Фиц напомнил об этом брату, выкладывая дорожки на квадрате зеркального стекла, вынутого из бокового зеркала старой машины. Он нюхнул первым и передал зеркало и скатанную в трубочку пятерку брату.

Брай втянул в себя дорожку, а затем, даже не спросив, всосал еще одну.

–  Ну, не знаю, – сказал Брай. За последнюю неделю он повторял эти слова так часто, что Фицу хотелось придушить его, если тот скажет еще раз. – Не знаю.

Фиц забрал у него скатанную пятерку и зеркало.

–  Все пройдет как по маслу.

–  Нет, – сказал Брай. Он теребил наручные часы, которые перестали ходить год назад. Прощальный подарок их отца, сделанный в тот день, когда он решил, что больше не хочет быть их отцом. – Это дохлый номер. Брать нужно все или ничего.

–  Мой клиент, – в пятидесятый раз принялся объяснять Фиц, – хочет сперва проверить, как мы справимся. Говорит, будем действовать в несколько приемов. Для начала посмотрим, как хозяева отреагируют в первый раз.

Зрачки Брая расширились.

–  Ты, придурок! Они так отреагируют, что мало не покажется. Это же, мать твою, гангстерский бар. Общаковый!

Фиц нехотя улыбнулся брату:

–  В том-то и дело. Если не общаковый, то незачем и рисковать.

–  Не пойду! Ясно тебе? – Брай пнул снизу бардачок. Ребенок, закатывающий истерику. Он снова затеребил часы, перевернул браслет, и циферблат оказался на внутренней стороне запястья. – Нет, нет, нет!

–  Не пойдешь? – сказал Фиц. – Братишка, у тебя есть Эшли, и дети, и еще твоя дорогостоящая привычка. В последний раз ты машину заправлял на День благодарения, и часы у тебя год как не ходят. – Он подался вбок, пока не уперся лбом в лоб младшего брата. Обхватил его ладонью за шею. – Снова скажешь «нет»?

Брай, конечно, не сказал «нет». Молча втянул еще одну дорожку.

Вечер выдался хлопотный, много «Будвайзера» выпито, много ставок сделано. Первым занимались Боб и Рарди. Марв взял на себя сгорающих от нетерпения и всегда слегка растерянных игроков, опуская поставленные ими деньги в ящик под кассой. В какой-то миг Марв исчез, чтобы подсчитать общую сумму, и, когда вышел, толпа уже заметно поредела.

Налил две пинты «Гиннесса» у Боба и ждал, пока осядет пена, когда в дверь вошли двое чеченцев с коротко остриженными волосами и двухдневной щетиной на лице; под шерстяными пальто у них были атласные спортивные куртки. Марв прошел мимо них и, не замедляя шага, отдал коричневый конверт, а когда пена на пиве осела, чеченцев уже и след простыл. Вошли и вышли. Как будто их и не было.

Еще через час бар опустел. Боб мыл пол за стойкой, Марв подсчитывал прибыль за вечер. Рарди пошел выносить мусор через заднюю дверь.

Боб выжал швабру над ведром, распрямился и замер: в дверном проеме стоял человек и целился в него из ружья.

Главное, что он запомнил об этом моменте, и по-мнил до конца своих дней, – это тишина. Весь мир словно уснул – внутри и снаружи, – все замерло. Но в дверном проеме стоял человек в лыжной маске и целился из дробовика в Боба и Марва.

Боб выронил швабру.

Марв, стоявший возле одного из холодильников, поднял голову. Его глаза сузились. Прямо у него под рукой был глок девятого калибра. И Боб молил Господа, чтобы Марв не сделал глупость и не потянулся за ним. Пока Марв вытащит руку из-под стойки, дробовик превратит их обоих в решето.

Но Марв не был идиотом. Очень медленно он поднял руки над головой, даже раньше, чем велел грабитель, и Боб сделал то же самое.

Грабитель вошел в бар, и в груди Боба что-то болезненно сжалось, когда вслед за первым в бар вошел еще один, нацеливая на них револьвер, – у этого второго рука немного дрожала. Еще куда бы ни шло, если бы заявился только один человек с оружием, но теперь, когда их стало двое, в баре вдруг сделалось невозможно тесно, он набух, как водяная мозоль. Не хватало только булавки, чтобы все к черту лопнуло. Возможно, это конец, подумал Боб. Еще пять минут – или полминуты, – и он сможет узнать, есть ли жизнь после жизни, или же есть только боль от стали, вонзающейся в тело и разрывающей внутренности. И дальше – ничего.

Грабитель с трясущимися руками был тощий, а тот, что с дробовиком, толстый, даже жирный, и оба они тяжело дышали под своими масками. Тощий положил на барную стойку мешок для мусора, но заговорил толстый.

–  Не рыпайся, просто клади деньги в мешок, – приказал он Марву.

Тот кивнул, как будто принимая заказ на выпивку, и стал складывать в мешок пачки денег, которые только что перетянул резинками.

–  Я не хочу неприятностей, – сказал Марв.

–  Тогда не нарывайся, – сказал толстяк.

Марв перестал складывать деньги в мешок и поглядел на него:

–  Вы хоть знаете, чей это бар? Чьи деньги вы забираете?

Тощий с трясущимся в руке револьвером подошел ближе:

–  Клади деньги, урод.

У тощего на правой руке были часы, развернутые циферблатом внутрь. Боб заметил, что они показывают 6:15, хотя было полтретьего ночи.

–  Никаких проблем, – сказал Марв его подрагивающему револьверу. – Никаких. – И сложил в мешок оставшиеся пачки.

Тощий прижал мешок к груди и шагнул назад: двое вооруженных людей стояли по одну сторону барной стойки, а Боб с Марвом по другую. Сердце Боба трепыхалось в груди, словно выброшенный из лодки мешок с хорьками.

В тот кошмарный миг Бобу показалось, что время, прошедшее с самого рождения мироздания, разинуло на него свою пасть. Он увидел ночное небо, за которым космос, вселенная, вечность – и звезды, рассыпанные по черному небу, словно алмазы на бархате, и все это было таким холодным и бесконечным, а он сам стал меньше пылинки. Он был воспоминанием о пылинке, воспоминанием о чем-то, что промелькнуло мимо, никем не замеченное.

Я всего лишь хочу вырастить собаку, подумал он почему-то. Я всего лишь хочу научить ее разным командам и хочу еще немного пожить.

Тощий убрал пистолет в карман и вышел.

Остался только толстяк с дробовиком.