– Отвертки слишком маленькие! Не тот калибр! – раздался чей-то крик.
– Не может быть! Их же проверяли!
– Боже милосердный! Нам выдали не те отвертки для патронных ящиков!
Гомон не стихал.
– Мистер Блумфилд, нужно ломать тару! Но только прикладами или киянками! Ни в коем случае не металлическим предметом. Нельзя допустить, чтобы проскочила искра! Действуйте! Необходимо срочно доставить боеприпасы, а некоторые роты – в доброй полумиле от нас!
Этот приказ отдал начальник боепитания лейтенант Смит-Доррин. Охотник узнал его. Толпа музыкантов и солдат ринулась на ящики. Откуда-то послышался перестук копыт. Из-за палаток галопом выехал капитан Бонем в сопровождении двух капралов из ньюкаслских конных стрелков. Бонем развернул лошадь перед лейтенантом.
– Мистер Смит-Доррин! Примите поздравления от капитана Ворделла. У восьмой роты полностью закончились боеприпасы. Двадцать четвертому полку придется оставить позиции и отойти прямо сюда, если вы сию минуту не снабдите их патронами. Или, может, вы не в состоянии это сделать? Тогда дайте ящики, мы их сами вскроем!
– Нет, капитан Бонем! – распрямившись, прокричал в ответ Смит-Доррин. – Мы должны соблюдать порядок. А он будет нарушен, если вы увезете ящики! Одни подразделения получат больше патронов, другие – меньше.
– У восьмой роты их не осталось вовсе, сэр! Если мы отступим, невозможно станет удерживать северный фланг! Артиллерия разгромлена. Это не просьба, сэр, а приказ полковника Пуллейна!
– Тогда открывайте ящики прямо тут! Вы и ваши спутники сможете увезти достаточно патронов в седельных сумках. Получится гораздо быстрее, чем идти с грузом в такую даль!
Его слова словно послужили сигналом к началу всеобщего хаоса. Солдаты все разом кинулись выволакивать оставшиеся ящики из фургонов. Это походило скорее на мародерство, чем на дисциплинированное выполнение приказа. О предупреждении Смит-Доррина – не использовать металлические предметы – мгновенно позабыли: вот сверкнул на солнце штык – кто-то пытался отодрать им деревянную обшивку, вот застучали по ящикам молотки.
С помощью штыков солдатам удалось сорвать несколько крышек. Послышались крики облегчения. Все столпились вокруг интенданта, возвышавшегося над открытым ящиком. Сняв прослойку из серебряной фольги, он вскрывал пакеты из вощеной бумаги и ссыпал патроны в подставленные со всех сторон шлемы и фуражки. Охотник из своего укрытия у перевала видел многое, перед ним разворачивалась не только сцена возле фургона. Уже и без бинокля было ясно, что подоспевшие патроны не помогут, время упущено. Капитан Бонем и его спутники галопом помчались к своей роте, поднимая облака пыли.
Туземные воины прорвали оборону на юге, разгромив стрелков Дернфорда. Зулусы уже мелькали между палатками. Вот Бонем, сраженный точно нацеленным копьем, выпал из седла под ноги лошади своего капрала. Испуганное животное встало на дыбы и сбросило седока прямо в руки врагов.
Только один из троих конников сумел прорваться. Музыканты с тяжелыми деревянными ящиками тоже ушли недалеко. Со своего наблюдательного поста охотник видел, что зулусские импи почти сомкнулись вокруг британского лагеря. Если Пуллейн все еще жив, он, несомненно, уже осознал неотвратимость конца.
Двое солдат в темных интендантских мундирах вопили друг на друга, не ведая о разразившейся катастрофе. Офицеры тоже кричали. Смит-Доррину удалось вскрыть еще один ящик, и теперь он ссыпал патроны в двадцать или тридцать подставленных шлемов и ранцев.
– Не трогайте, бога ради! – взывал из фургона Блумфилд. – Это принадлежит нашему батальону, у нас больше нет!
– Черт возьми! – надрывался в ответ какой-то младший офицер. – Вы же не будете в такой момент требовать приказ по всей форме!
За первой брешью в линии обороны открылась другая, потом еще одна. Солдат окружали, они боялись оказаться отрезанными от своих. Пуллейн был все еще жив и командовал 24-м пехотным полком, его люди отступали, соблюдая некое подобие дисциплины. Один за другим падали крайние в ряду пехотинцы. Сражение не на жизнь, а на смерть шло уже среди палаток. Пуллейн, пытаясь сохранить основные силы, приказал отходить к подошве Изандлваны, где фургоны и обломки скал могли дать хоть какое-то прикрытие.
По пути солдаты подбирали боеприпасы павших товарищей. Какая ирония – теперь у оставшихся в живых было вдосталь патронов, хотя лагерь пал. Им следовало удерживать оборону среди каменных глыб на подступах к горе, экономить боеприпасы и дожидаться кавалерии лорда Челмсфорда. Но вскоре и этот заслон дрогнул: то тут, то там прорывались сквозь него туземные воины.
Битва превратилась в полнейший хаос. В лагере, встав по несколько человек спиной к спине, отбивались от зулусов стрелки. Они палили из ружей, кололи штыками, орудовали прикладами, но все равно гибель настигала их. Очаги сопротивления постепенно таяли. Здесь и там вспыхивали рукопашные схватки. Вот раненный в ногу морской пехотинец бешено размахивает кортиком, прижавшись к колесу фургона. У его ног лежит мертвый зулус, рядом – еще один. Но спустя мгновение третий чернокожий воин, пробравшись под повозку, поражает солдата копьем.
Во всеобщей сумятице мелькнул Пуллейн, разыскивающий своих подчиненных. Поуп с десятком солдат пытался остановить наступающих врагов. Британцы выставили вперед штыки и приклады, но безуспешно – ассегай пронзил грудь лейтенанта. Все еще стоя на ногах, он силился выдернуть копье, однако раненого повалили на землю.
На дальнем конце лагеря остатки третьей роты под командованием капитана Янгхасбанда перевернули фургон, чтобы под его прикрытием принять последний бой. Янгхасбанд на прощание торжественно пожал руку каждому солдату. Спустя мгновение их прикончили нахлынувшие со всех сторон зулусы.
Охотник решил, что пришло время подняться чуть выше к перевалу, чтобы какой-нибудь разведчик победоносной армии Кечвайо не застиг его врасплох. Два дня назад он тщательно изучил местность и знал, по какой тропинке можно незаметно ускользнуть. Хотя в тот момент сражающиеся не на жизнь, а на смерть воины вряд ли заметили бы, что происходит на холме над их головами. Наш наблюдатель повел прочь серую кобылу, часто оглядываясь назад.
Подполковнику Дернфорду удалось некоторое время продержаться с десятком своих людей у подножия горы. Патронов у них не осталось, и приходилось драться штыками. Но потом наряженные в леопардовые шкуры и увенчанные великолепными уборами из перьев вожди Уви и Умчийо велели своим воинам использовать в качестве щитов тела мертвых собратьев. Солдаты Дернфорда не успевали выдергивать из трупов клинки и вскоре были перебиты.
Пуллейн снова осматривал в бинокль окружающие долину горы. Он все еще надеялся различить там отряд Челмсфорда, но вместо него видел лишь пустынный горизонт и раскаленные небеса. Если бы полковник повернулся в нужную сторону, его взору предстал бы посланник судьбы, стоявший подле своей серой кобылы.
Охотник не испытывал вражды лично к Пуллейну и, наверное, выразил бы почтение павшему врагу, будь у него такая возможность. Глядя вниз со склона горы, он понимал: тот потерял всякую надежду и готовится принять свой конец. С перевала спешившийся всадник заметил то, что не могло попасть в поле зрения полковника: мертвого сержанта Блумфилда, лежавшего в одном из фургонов; изрубленного мальчишку-барабанщика из 24-го пехотного, тело которого свисало с другой повозки.
Оставшихся в живых британцев ждала верная смерть. Но полковник должен был выполнить свою последнюю миссию. Через несколько часов в лагерь вернется отряд Челмсфорда, его люди займутся изучением следов. В течение получаса у подножия Изандлваны произошла трагедия, какой еще не знала Британская империя. Две тысячи человек, вооруженных новейшими винтовками, полевыми орудиями, ракетами и пулеметами Гатлинга, пали под натиском босоногих туземцев, потрясающих щитами и копьями. Пуллейн, конечно же, поклялся себе, что мир узнает о причинах поражения.
Полковник достал револьвер и осторожно двинулся в сторону командирского шатра. Голова его была непокрыта, мундир он давно расстегнул. Несмотря на всеобщее смятение, битва затронула не весь лагерь. Одним из островков спокойствия оставалась палатка дозорных. Рядом с ней единственный уцелевший адъютант Пуллейна, лейтенант Тинмут Мелвилл, раздавал патроны нескольким стрелкам, которые собирались прорываться к реке.
