На первых порах мне казалось, что детектив совсем не интересуется литературой и философией. Но вскоре я убедился: по части творчества Эдгара Аллана По, Шарля Бодлера или Роберта Браунинга, этих певцов темной стороны человеческой натуры, он мог дать фору любому специалисту. Холмс целыми днями упражнял свой мозг, как другие тренируют тело с помощью эспандера или гантелей. Если он и не доказал последнюю теорему Ферма или проблему Гольдбаха, то, по крайней мере, лучше всех в мире осознавал принципиальную невозможность решения этих задач.

В характере Шерлока Холмса отсутствовали некоторые черты, присущие каждому истинному англичанину. Сам я в молодости увлеченно играл в регби за «Блэкхит», и меня очень удивило, что мой друг не видит смысла в командных состязаниях. Его трудно было представить среди гоняющихся за мячом простаков в заляпанных грязью фланелевых фуфайках. Традиционным англосаксонским забавам он предпочитал континентальные. Подобно французским или немецким спортсменам, Холмс отлично фехтовал, дрался на палках и боксировал. Не обладая мощным телосложением, он не раз демонстрировал потрясающую физическую силу, какой не мог похвастаться ни один из моих знакомых.

Его мало волновала светская жизнь, не говоря уже о политике и общественной деятельности. В начале нашего знакомства Холмс уверял меня, что стране жилось бы лучше под управлением негодяев, нежели реформаторов. Позднее он ни в грош не ставил премьер-министра Асквита, зато открыто восхищался манерами и образом действий Ллойд Джорджа. Однажды в знак признательности за услуги, оказанные короне накануне войны, нас пригласили в «Реформ-клуб», где мистер Асквит произносил послеобеденный спич. Холмс отправился на заседание с явной неохотой и бо́льшую часть времени просидел с прикрытыми глазами и выражением невыразимой скуки на лице. Желая польстить аудитории или, может быть, дать ей ценный совет, экс-премьер-министр отметил, что всегда предпочитал иметь дело с людьми, которых считал умнее себя, и именно этому обязан своим успехом в жизни. К моему смущению, Холмс внезапно очнулся и довольно громко, так, что услышали все присутствующие, сказал: «Видит Бог, это было не слишком трудно!»

В другой раз Шерлок Холмс оказался на вечере покойного ныне Оскара Уайльда, хотя обычно избегал подобных раутов. Злосчастный драматург, как всегда, с напыщенным видом сыпал остротами и парадоксами, расхваливая собственные произведения, гениальные в каждом нюансе. Публика подобострастно внимала ему и восхищалась. Когда прием подошел к концу, мой друг поднялся с места и все собравшиеся обернулись в его сторону. Блеснув глазами, он пристально посмотрел на самовлюбленного сочинителя и чуть заметно поклонился.

«Маэстро, – шумно выдохнув сквозь зубы, процедил Холмс с непередаваемой иронией, – прежде чем мы уйдем, не могли бы вы немного рассказать о себе?»

Это был жестокий удар. Мистер Уайльд побледнел как смерть и через силу улыбнулся. До этого он больше часа говорил исключительно о своей персоне. Сардоническая реплика Холмса была вызвана именно этим самолюбованием. Однако за ней крылось и нечто другое, о чем знал лишь сам писатель, а Холмс, изучивший, как я уже говорил, множество трудов по психиатрии, мог только догадываться. Детектив разглядел шокирующую тайну, скрытую за маской позера, и дал собеседнику почувствовать это. Остальные вскоре узнали правду, прозвучавшую на трех заседаниях Центрального уголовного суда…

Полагаю, Шерлок Холмс еще и по этой причине вел замкнутый, малообщительный образ жизни. Острый язык наверняка погубил бы его, но прежде были бы сокрушены репутации многих других людей. Уже после смерти Холмса его брат Майкрофт рассказал мне о случае, произошедшем в Оксфорде, где Шерлок пытался получить систематическое образование.

Директор знаменитого колледжа, чье имя было известно любому мало-мальски просвещенному человеку, имел обыкновение прогуливаться с каждым из новичков за пределами Оксфорда. Маститый ученый хранил полное молчание, пока они шли в направлении Хедингтона или Годстоу, а несчастный студент начинал нервничать и, не выдержав напряжения, отпускал какое-нибудь банальное замечание о погоде или красоте окружающего пейзажа. Далее директор либо осаживал беднягу остроумной тирадой, либо вовсе не удостаивал его ответом. Так или иначе школяру сразу указывали его место на ближайшие три-четыре года. Эта уловка ни разу не дала сбоя.

Когда Холмса подобным образом пригласили на променад, он не проронил ни слова за всю дорогу. Вместе с директором они прошли по мосту Магдалины, миновали Хедингтон и поднялись на холм Шотовер. Наконец господин ученый, не привыкший к такому поведению новичков, но уверенный в своем превосходстве над любым из них, сам нарушил тишину и покровительственным тоном спросил:

– Мне говорили, Холмс, будто вы необычайно умны. Это правда?

– Да, – без ложной скромности ответил Шерлок.

До возвращения в Оксфорд воцарилось молчание. Когда они остановились у ворот колледжа, Холмс повернулся к обескураженному директору и невозмутимо раскланялся с ним.

– До свидания, сэр, – вежливо произнес он. – Беседа с вами доставила мне огромное удовольствие.

Майкрофт Холмс добавил, что после этого происшествия его младший брат отряхнул со своих ног прах прославленного колледжа и подыскал себе учебное заведение попроще, где ему дозволялось жить так, как он считал нужным. Сам Шерлок признался мне, что за два года обучения сдружился лишь с одним студентом – Виктором Тревором, сыном норфолкского судьи. Холмс никогда не был особенно общительным человеком. В колледже он, по его собственным словам, бо´льшую часть свободного времени проводил в комнате, совершенствуя свои мыслительные способности. Его манера поведения настолько отличалась от привычек однокашников, что те не находили с ним никаких точек соприкосновения.

На каникулы он обычно приезжал в Лондон, где занимался химическими экспериментами прямо в снятой на лето квартире. Сначала он жил на Монтегю-стрит, возле Британского музея. Но затем начал регулярно посещать химическую лабораторию крупнейшей городской больницы, что вынудило его перебраться через реку и обосноваться на Ламбет-Палас-роуд.

Книги о великом сыщике издавались в течение тридцати лет, и тем из вас, кто следил за приключениями Шерлока Холмса, наверняка известно многое из того, что я рассказал. Позвольте теперь объяснить, каким образом появился на свет сборник повестей, который я сейчас предлагаю вашему вниманию.

Когда мы с Холмсом снимали одну квартиру на двоих, он время от времени притаскивал из своей спальни заветную жестяную коробку, где хранились перевязанные красными ленточками кипы бумаг. Каждая пачка относилась к какому-либо расследованию. Часть этих дел Холмс раскрыл еще до нашего знакомства. Так, например, рассказы «Глория Скотт» и «Обряд дома Месгрейвов» я написал на основе документов и воспоминаний моего друга. Однако о некоторых событиях невозможно было поведать миру с той же легкостью.

В первую очередь стоит отметить случаи особой конфиденциальности – Холмс занимался ими по просьбе правительства еще до нашего знакомства, состоявшегося в химической лаборатории больницы Святого Барта в 1880 году. Должно пройти определенное время, прежде чем эти сведения возможно будет опубликовать. Готов поклясться, что к моменту, когда вы прочитаете эту книгу, Шерлок Холмс, я сам и любой другой упомянутый в ней человек давно обратятся в прах.

Я неоднократно упоминал о том, что мой друг оказывал помощь частным клиентам в качестве детектива-консультанта. Несколько историй, таких как «Морской договор» и «Чертежи Брюса-Партингтона», содержат намеки и на нечто большее. Репутация Шерлока Холмса была столь высока, что государственные чиновники обращались к нему все чаще и чаще. Так случилось в восьмидесятых годах, когда бесчинства фениев[2], устроивших серию взрывов в почтовых отделениях и на станциях лондонского метро, переполошили весь Скотленд-Ярд и стало ясно, что неповоротливая полиция и верноподданнические чувства населения уже не могут обеспечить безопасность членов королевской семьи. Гениальный ум моего друга понадобился еще раз в 1914 году – приближалась война с Германской империей, и правительство приняло решение об организации секретной разведывательной службы. Ее штаб-квартира располагалась на Куин-Эннс-гейт, в двух шагах от парламента. Два подразделения этой службы играли особо важную роль. Пятое управление обеспечивало внутреннюю безопасность Британии и обезвреживало вражеских шпионов, а шестое – руководило нашей разведкой в других странах.