1818 год

Джереми Форд вошел в столовую и громко крикнул:

— Я уже здесь.

Затем он сел у окна за стол, покрытый белой скатертью, за которым обычно завтракала вся семья.

Услышав его оклик, сестра Джереми Мариота вышла из кухни, держа в одной руке тарелку с яйцами и беконом, а в другой кофейник.

— Ты опоздал, — заметила она.

— Знаю, — отозвался он. — Я провалялся в постели, размышляя, что богатство нам не светит, и прикидывая, где бы раздобыть денег.

Мариота засмеялась:

— Не очень-то оригинальная мысль.

— Да уж, — уныло согласился Джереми и принялся за яйца и бекон.

Мариота села рядом и налила кофе себе и брату.

— Не продать ли нам одну из миниатюр, — продолжил Джереми. — За нее можно получить хорошие деньги, и об этом никто не узнает.

Мариота испуганно вскрикнула.

— Но мы-то будем знать! — возмутилась она. — Зачем позорить семью? Ты что, не понимаешь? Папа придет в ярость, да и ты ограбишь самого себя.

— Ну и что? — мрачно проворчал Джереми. — И что тут дурного?

— Ты ограбишь не только себя, — пояснила Мариота, — но и своего сына, внука, короче, всех будущих потомков.

— Дела наши настолько плохи, что вряд ли в ближайшее время у меня возникнет желание завести семью, — отпарировал Джереми. — А о внуках и говорить нечего.

Он доел завтрак и откинулся в кресле.

— Я не шучу, Мариота. Нам надо что-то делать. Мне нужна новая одежда. Я хожу не просто в залатанных обносках, я из них уже вырос, и надо мной скоро начнут смеяться.

Он был прав, и Мариота лишь беспомощно развела руками.

— Прости, Джереми, я все знаю и без твоих объяснений. Но нам с трудом хватает денег на еду. Где уж тут думать об одежде?

— Неужели отец не может что-нибудь предпринять? — стал допытываться Джереми.

— Не трави себе душу, — посоветовала Мариота. — Впрочем, я попробую с ним поговорить, если только он захочет меня выслушать.

— Даже если захочет, то ни черта не поймет. Не сегодня-завтра мы пойдем по миру, а он витает в облаках. Похоже, он совсем спятил, — пробурчал Джереми.

Немного помолчав, сестра задумчиво произнесла:

— Ты ошибаешься. Папа все понимает, но ему больно видеть, как разрушается дом, и слушать наши жалобы. Потому-то он и замкнулся в своем мире. Книги помогают ему выжить и забыть, что мамы больше нет.

При упоминании о матери по лицу Мариоты промелькнула грустная улыбка. Выслушав доводы сестры, Джереми упрямо повторил:

— Надо что-то делать. Сколько можно тянуть?

Мариота задавала себе этот вопрос едва ли не каждый день. Форды жили в родовом замке Квинз-Форд, очень большом, красивом, расположенном в живописнейшем местечке, но уже давно пришедшем в упадок. Удивляться этому не приходилось: его выстроили еще при королеве Елизавете и с тех пор ни разу не ремонтировали. Похоже, над их родом нависло проклятие — время шло, состояние растрачивалось, и последние потомки некогда славного рода окончательно обеднели.

Когда отец Джереми и Мариоты, лорд Фордкомб унаследовал титул и поместье, его ждал сокрушительный удар. Оказалось, что перед смертью его горячо любимый родитель погряз в долгах и скрыл это от семьи.

Они продали все, что принадлежало им по завещанию, но так и не сумели расплатиться с долгами. Большая часть денег пошла кредиторам, а уж те постарались вытянуть из них по десять шиллингов с фунта, рассудив, что и половина ломтя — все-таки хлеб.

Лорду Фордкомбу остались жалкие крохи. Он мог распоряжаться лишь скромным приданым жены, которое после его смерти должно было перейти к детям.

Состояние леди Фордкомб приносило приблизительно двести фунтов в год, не считая скудных доходов от сданных в аренду ферм и нескольких домов, расположенных в пределах их владений, в самых прочных из которых доживали свой век старики. От бесконечного безденежья наследники погрузились в непреодолимое отчаяние, заставлявшее их чувствовать себя отверженными и никому не нужными.

Джереми исполнился двадцать один год, но он не мог пойти в армию, а унылое прозябание в Квинз-Форде казалось ему отвратительным. Породистые лошади давно были проданы, и ездить приходилось на дряхлой, с трудом плетущейся кляче. Охоту юноша чередовал с рыбной ловлей, но и эти, некогда любимые, занятия успели уже ему изрядно надоесть.

Конечно, эти увлечения позволяли хоть как-то прокормить семью. Но бездеятельность с каждым днем все сильнее угнетала Джереми.

А вот Мариоте праздность была незнакома. Слуг пришлось рассчитать, осталась лишь пожилая чета, следившая за домом, поэтому на плечи молодой девушки свалился практически весь груз домашних забот — она стала экономкой, служанкой, дворецким, лакеем, а иногда, когда ее домашним хотелось отведать чего-нибудь необычного, даже кухаркой. Без ее неустанных хлопот комнаты давно покрылись бы толстым слоем пыли и в замке воцарилось бы полное запустение.

Мариота была столь практична и так умело вела хозяйство, что в семье забыли про ее возраст. А ведь ей было всего-навсего девятнадцать лет. Сложись обстоятельства иначе, она, как и полагается юной леди, проводила бы зиму в Лондоне, танцевала на балах и получала бы со всех сторон предложения руки и сердца от многочисленных поклонников.

Но бедность поставила крест на этих заманчивых мечтах. По мрачному определению Джереми, они заживо похоронили себя в деревне и были теперь даже ближе к нищим, чем к простым обывателям.

Только их младшая шестнадцатилетняя сестра Линн до поры до времени не ощущала этой давящей безысходности.

В отличие от Мариоты и Джереми ей улыбнулась удача. Она оказалась ровесницей дочери одного из живущих по соседству богатых сквайров. Девочки подружились и стали вместе учиться.

Каждое утро за Линн присылали карету из поместья Грандж, а в дождливую погоду соседи оставляли ее ночевать, и она охотно гостила у них в имении.

У Мариоты и без того хватало поводов для беспокойства, но будущее Линн волновало ее, пожалуй, сильнее всего. В семнадцать лет сестра завершит свое образование. И что же дальше? Впрочем, Линн была на редкость хороша собой, просто загляденье, и Мариота не сомневалась в том, что, увидев ее, любой молодой человек потеряет голову от любви и предложит ей руку и сердце.

Однако в этой части Вустершира молодых людей можно было по пальцам пересчитать, в семье же сквайра Феллоуса царили строгие нравы. Родители ее подруги не поощряли развлечения, считая, что для девушек главное — учеба. Так что Линн не имела ни малейшего представления о жизни высшего света и не подозревала о матримониальных планах Мариоты на ее счет.

Белокурая, голубоглазая, с нежной розовой кожей, Линн походила на статуэтку дрезденского фарфора. Мариота не уступала ей в красоте, но была совсем иной.

Как-то мать сказала ей:

— Линн напоминает прекрасный портрет одного из великих мастеров. Она обладает яркой красотой, которой, пожалуй, не найдется равных. Тебя же, моя дорогая, я сравнила бы с рисунком Леонардо да Винчи. Нужно долго разгадывать, что скрыто в глубине твоей души.

Тогда Мариота не оценила замечания матери, но в последнее время, глядя в зеркало, частенько вспоминала эти слова.

Такие лица с большими серыми глазами и светлыми волосами действительно можно было встретить на страницах старых альбомов и книг.

Но девушка редко вспоминала о своей внешности. Мариота дорожила каждой минутой и, поднявшись поутру и торопливо зачесав длинные волосы в пучок на затылке, бежала вниз, чтобы отдернуть занавеси и открыть окна.

Она быстро поняла, что в огромном особняке, изначально спроектированном в форме буквы «Е», в честь королевы Елизаветы, поддерживать порядок без множества слуг немыслимо и анфилады комнат в его крыльях придется запереть.

Но иногда девушка все же заходила в некогда роскошные комнаты с низкими потолками и окнами из алмазного стекла. При взгляде на толстые слои пыли на полу и мебели ей казалось, что она попала во дворец Спящей Красавицы, которую уже ничто не способно пробудить.