– Не знаю, – усмехнулся Милавин, он как-то не был готов к таким философским вопросам.

– Всё очень просто. Живой должен чем-то питаться, чтобы продолжать жить. Нужно что-то есть. Кто-то из местных находит в магазинах консервы или другую еду, но это мелочёвка. Гораздо надёжней, если уж ты хочешь подольше задержаться на Изнанке, есть тех, кто ещё помнит, что такое жизнь.

– Ты имеешь в виду, есть других… другие души?

– Именно так, сожри ближнего и проживёшь подольше, – в голосе Ивана послышалась злобная усмешка. – Довольно много местных обитателей считают, что сожрать другого это норма жизни. Поэтому я тебе и говорю: не забывай оглядываться. Мы для них лакомый кусок, поскольку живее всех живых.

– Твою же мать, и после смерти всё то же самое… – горько подытожил Андрей, развернувшись всем корпусом назад. На тёмной аллее никого не было, и он задал следующий вопрос: «А если человека, ну то есть душу, съедают, она вообще перестаёт существовать… или как? Она же вроде бессмертная?»

– А хрен его знает. Те, кого съели, или просто убили, исчезают и никогда больше здесь не появляются. А уж куда они уходят, и вообще уходят ли, никому не известно.

– Получается, что Изнанка не так уж и отличается от мира живых…

– Кое в чём, да. Изнанка находится на стыке двух миров, и взяла поровну от каждого из них. Некоторые из местных утверждает, что Изнанка полностью состоит из воспоминаний умерших людей, которые они приносят с собой из мира живых.

– То есть?

– Ну, человек умирая, тащит за собой кучу всякой информации, которая его душе вроде как не нужна. Например, он помнит, что жил на Проспекте Мира напротив памятника Рабочему и Колхознице. Он умирает и попадает сюда. Изнанка потихоньку вытягивает из него эти воспоминания, он всё забывает и идёт куда-то дальше. А здесь остаются его дом, Рабочий с Колхозницей и сам проспект. Короче, всё, что мы видим вокруг, состоит из этих самых воспоминаний.

– Ты в это веришь? – честно говоря, эта путаная теория не произвела на Андрея особого впечатления.

– Я ни во что не верю, – ответил Иван. – Просто, если этот мир состоит из воспоминаний о жизни, понятно, что он будет очень похож на мир живых.

Аллея закончилась. Теперь дорога пересекала просторный сквер с аккуратными одиноко стоящими деревьями, подстриженными под изгородь кустами, цветастыми клумбами и пешеходными дорожками. Бросив взгляд направо, Андрей увидел вдали обрамлённую колоннами арку центрального входа Всероссийского выставочного центра, который по инерции все продолжали называть ВДНХ.

Иван снова приложился к оптическому прицелу, осмотрел сквер и арку, а потом оглянулся на своего спутника и коротко бросил.

– Сворачиваем.

– Почему? – спросил Милавин, уже шагая за Поводырём вдоль чугунной ограды сквера.

– Впереди вход в метро. Самые опасные из местных тварей избегают света и днём прячутся под землёй. Так что здесь надо держаться подальше от метро, чтобы не попасть кому-нибудь из них на зуб.

Андрею только и оставалось, что тяжело вздохнуть в ответ на эти слова.

– Жалеешь о том, что ввязался во всё это? – спросил Иван.

– Нет, – ответил Андрей, получилось немного поспешно, поэтому он продолжил более спокойным тоном.

– Если здесь я смогу спасти Сашку, то жалеть не о чем. Вот только… – Милавин печально усмехнулся, – это не лучшее место для потерявшейся десятилетней девочки.

– Согласен. Но ты должен понимать, что если бы твою дочь сожрал кто-то из местных, то она тут же умерла бы в нашем мире. Тело не может жить без души.

– Значит, она всё ещё жива, – кажется, эти слова были адресованы самому себе, а не собеседнику.

– Значит, она ещё была жива, когда ты уходил из дома. Что с ней происходит сейчас, ни я, ни ты не знаем. Скорее всего, она заблудилась где-то здесь и нам с тобой нужно её найти.

– Это обнадёживает, – фыркнул Андрей.

– Всё что есть, – ответил Иван.

Некоторое время шагали молча. Милавин переваривал полученную информацию, Иван думал о чём-то своём. Насколько Андрей успел узнать своего спутника, вернее Поводыря, сегодня он и без того разговорился гораздо больше обычного. Они снова вышли к трамвайным путям, а прямо над ними протянулась эстакада лёгкого монорельсового метро. Опять свернули, на этот раз налево, и пошли параллельно прежнему курсу.

Как ни странно, но затянувшееся молчание нарушил Иван.

– Кстати, твоя дочь… В какую школу она ходила?

– Э-э-э, в тысяча двести девяносто третью, – откликнулся Андрей, немного удивлённый этим вопросом.

– Это где?

– Район Кунцево.

– Далековато.

– Мы там живём сейчас.

– А в детский сад там же ходили?

– Нет. Тогда мы с женой ещё жили у моих родителей на Пролетарке.

– Понятно.

– А к чему эти вопросы? – заинтересовался Андрей.

– Может помочь её найти. Потерявшиеся дети обычно стремятся попасть в знакомые места, – ответил Иван. Он снова вернулся к своей излюбленной манере разговора короткими рублеными фразами.

Их путь всё ещё шёл вдоль трамвайных путей, над которыми тянулась установленная на мощных бетонных опорах линия монорельса. Слева от них за кованым решётчатым забором лежал парк Музея космонавтики, справа возвышалась серо-стеклянная станция лёгкого метро. Когда станция осталась позади, её сменила огороженная площадка для парковки. Сейчас огромное заасфальтированное пространство, расчерченное белёсыми линиями разметки, было практически пустым, лишь несколько припаркованных легковушек и одинокий микроавтобус «Газель». По ту сторону площадки зеленел ещё один сквер, а за ним угадывались торговые павильоны и палатки фастфуда.

Вроде бы это был тот же самый город, что Андрей привык видеть каждый день за окном своего автомобиля. Но в этом городе совершенно не было жизни, не было той бурлящей энергии, которой славилась Москва. И несмотря на то, что вокруг не видно никаких следов разрухи или обветшания, город никак не казался спящим. Он совершенно точно был мёртв, просто труп его по каким-то причинам не разлагался, а представал этакой торжественно безжизненной мумией. Сюрреалистичная пустота пейзажа в очередной раз заставила Андрея нервно поёжиться и оглянуться назад.

И на перекрёстке – там, где пройденный сквер пересекался трамвайными путями – он вдруг увидел стелющуюся к земле фигуру человека, опустившегося на четвереньки.

– Там кто-то есть! Он идёт за нами! – выпалил Милавин, одновременно чувствуя, как желудок сжался в тугой комок.

Он ещё не закончил фразу, а Иван уже развернулся всем корпусом, шагнул в сторону, чтобы спутник не закрывал ему обзор, и вскинул автомат.

Их преследователь, заметив такое внимание к своей персоне, встрепенулся и также на четвереньках, ловко перебирая руками и ногами, бросился к ближайшей опоре монорельса. Несколько секунд и он скрылся за ней, как будто его и не было.

– Это лизун – местный падальщик, – произнёс Иван, всё ещё глядя в оптический прицел, – Они не опасны. Слишком трусливы.

Преследователь осторожно выглянул из-за опоры, стали видны голова и плечо.

– Можно мне посмотреть, – Андрей кивнул на автомат, а точнее на оптический прицел.

– Держи, – одним коротким движением, Иван перебросил ремень через голову.

Некоторое время Милавин потратил, чтобы найти нужную опору, глядя через линзы оптического прицела. Наконец, он увидел притаившееся там существо. Именно существо, пусть оно и походило на человека, но назвать его таковым язык не поворачивался. Бледная кожа, покрытая струпьями, красными прыщами и язвами, обвисшее, скособоченное лицо с крошечными глазками, едва выглядывающими из-под складок распухших век, редкие свалявшиеся волосы, неопределённого сероватого оттенка. Но больше всего Андрея поразил свисающий изо рта твари длинный, десятка два сантиметров, язык, который казалось жил собственной жизнью. Само существо практически не двигалось, наблюдая за ними, а вот язык, покрытый тягуче капающей слюной, раскачивался, извивался и скручивался кольцами, будто хвост змеи, которую ловкий факир умудрился схватить за голову.